ВРЕМЯ ОХОТНИКА
У выдающегося немецкого культуролога Вальтера Беньямина есть эссе «Краткая история фотографии», написанное в 1931 году. Беньямин там рассматривает творчество гениального французского фотографа Эжена Атже, который снимал безлюдные парижские улицы в конце ХІХ — начале ХХ веков с таким совершенством, что его позднее назвали «Бальзаком фотоаппарата».
Излюбленный термин Беньямина — аура, «странное сплетение места и времени: уникальное ощущение дали, как бы близок при этом рассматриваемый предмет ни был».
Значение работ Атже в том, что они «не пустынны, а лишены настроения; город на этих снимках очищен, словно квартира, в которую еще не въехали новые жильцы. Таковы результаты, которые позволили сюрреалистической фотографии подготовить целительное отчуждение между человеком и его окружением. Она освобождает поле для политически наметанного глаза, который опускает все интимные связи ради точности отражения деталей».
Точность деталей на снимках Атже действительно такова, что его снимки покупали живописцы того времени для своей работы.
Между тем сейчас понятно, что на карточках Атже наросла своя аура, то самое уникальное ощущение дали, о котором говорит Беньямин. Это историческая дистанция, превратившаяся в дистанцию эстетическую. У этих образов теперь есть усвоенная ценность театральных, кинематографических, живописных объектов, которых во времена Беньямина еще не существовало. Снимки Атже накопили визуальную информацию, произведенную после них, и от того приобрели еще более сюрреалистический характер, став похожими на тщательно прорисованные сновидения, которые хочется пересматривать вновь и вновь.
Еще одно наблюдение Беньямина звучит очень актуально: «В самом деле, возвращающийся домой фотолюбитель со множеством сделанных художественных снимков представляет собой не более отрадное явление, чем охотник, возвращающийся из засады с таким количеством дичи, которое имело бы смысл, только если бы он нес ее на продажу... Это о том, как «щелкают», снимая все подряд».
Ныне воистину время охотников. Фланер, рассматривающий город в самых неожиданных и парадоксальных подробностях (не пренебрегая также и фотографированием), отступил перед торопливым туристом с «мыльницей» вместо глаза. Трудно себе представить что-либо более разное, чем пустынные грезы Атже и сегодняшний поток любительских кадров, переполняющий Интернет.
Но говорить о тотальном обесценивании фотографии преждевременно. Более того, понятие ауры сейчас кажется вполне приемлемым.
ОЖЕРЕЛЬЕ СЛУЧАЙНОСТЕЙ
1 сентября. Ослепительный, прокаленный солнцем день.
Навстречу мне идут, поворачивая во двор, двое молодых людей в джинсах и черных футболках. Один из них, с улыбкой говоря что-то, задрал футболку и почесывает живот, причем из-под низко опущенных джинсов выбивается что-то наподобие нижнего белья, но парень по этому поводу не слишком смущается. У его друга на плече татуировки — треугольник и морская черепаха.
По пути в метро обгоняю мать с коляской, в коляске маленькая радостная блондинка двух лет от роду с соской во рту. Я пытаюсь улыбнуться ей в ответ, но она уже нашла что-то более интересное. Навстречу дефилируют две высокие старшеклассницы в коротких юбках. Пытаюсь представить их за партой. Мужчина средних лет, выходящий из машины (рядом жена и сын) смотрит им вслед чуть дольше, чем следовало бы.
В метро — длинная очередь к окошку с жетонами. Впереди среди прочих еще одна мини-юбка, в левой руке обмотанный скотчем аквариум, в котором бродит обеспокоенная черепаха.
Кладу купюры для оплаты месячного проездного в окошко — они вылетают назад, кладу вновь — их выдувает, такое впечатление, что их намеренно оттуда выбрасывают, кассир недоуменно смотрит на меня, сквозняк она не замечает, наконец удается заплатить. Фамилия кассира — Горло.
В вагоне рядом со мной сидит светловолосая, слегка напряженная девушка в еще более короткой юбке, чем виденные до того, прижимая к груди два букета. На ее загорелой ноге, значительно выше колена — капелька воды. Интересно, сколько букетов ей подарили за лето? Прозрачный кружок на ее коже действует, как медальон гипнотизера, но я, наконец, перевожу взгляд, замечая, что справа, возле окна вагона, лежит крошечный белый цветок, очень мастерски сложенный кем-то из клочка бумаги просто так, на досуге, чтобы скоротать время между станциями.
Мир прокрутил передо мной эти картинки со всеми их внутренними рифмами менее чем за четверть часа. Это только мои, личные, алмазные россыпи, и какая разница, смогу ли я оформить их в более-менее интересный художественный текст со своим собственным сюжетом? Этот клад уже со мной.
Те же впечатления можно передать и рядом фотографий, но связующий комментарий все равно потребуется — одним словом, визуальное опять превратится в литературное.
Главное — я владел этим дарованным мне сцеплением занятных случайностей. А фотографии могла бы быть здесь сертификатом, подтверждающим это обладание. Так, фотографируя, мы получаем документ на владение мгновением, которое улетучится едва ли не раньше, чем прозвучит щелчок.
СМЕНА РАКУРСОВ
Но что происходит, когда пустяков больше нет? Когда почва уходит из-под ног, и буквально за углом совершаются массовые жертвоприношения и меняются цивилизации?
Само фото становится ценнейшим свидетельством, а значит, — субъектом воздействия на умы. Если ты делаешь фото революции или войны — следовательно, уже занимаешь какую-либо сторону. Человек, нажимающий спуск, чтобы совершить моментальное закрепление сорвавшейся с опор реальности, — и свидетель, и архивариус, и повстанец (или соучастник) одновременно.
Аура здесь другая. Ее налагает не искусство, но история. Это — аура полного преодоления отчуждения, когда отмеченные Беньямином «интимные связи» становятся траекториями движения свободы, тирании, смерти, любви.
БЛИЗОСТЬ
Во время Зимней революции рядовой протестующий, а не политический лидер стал протагонистом площади, и его портретирование позволило фотографам выйти за пределы репортажной целесообразности. Важны мизансцены столкновений, панорамы митингов, пейзажи пылающих улиц, но осевая фигура визуальной риторики в эту зиму — крупный план демонстранта, а подобающий жанр экспонирования — выставка на баррикаде.
Первая такая экспозиция — «Человеческий фактор» — была прикреплена к сетке ограждения, сооруженного перед баррикадой со стороны Европейской площади: демонстранты спящие, сражающиеся, ликующие, влюбленные, поющие, суровые, встревоженные. Постоянно дополнявшаяся подборка, как никакая другая, передавала эмоциональную радугу восстания.
Параллельно активисты украсили забор вокруг реконструкции ЦУМа на Крещатике длинным рядом гораздо проще выполненных портретов — крупный или поясной анфас, некоторые в масках или противогазах, под общим заголовком «Україна — це кожний». А в январе на стене одного из исторических домов неподалеку от Майдана группа киевских художников воплотила украинскую часть проекта InsideOut, инициированного известным французским стрит-артистом JR, который специализируется на флайпостинге — расклейке больших черно-белых фотографий обычных людей. Два года назад он предложил этот формат к международному распространению. Снимки улыбающихся революционеров, вклеенные, как в рамы, в заложенные кирпичами оконные проемы, благодаря удачному размещению передавали основной мотив Майдана — значимость отдельного поступка; каждый вышедший на площадь становился звездой.
Если фильмами, плакатами, граффити, карикатурами Майдан обращался к миру, то этими фото он всматривался в себя.
Аура фотографий Атже завораживает дистанцией. Аура нашего моментального свидетельства — это, напротив, небывалая близость взгляда. Ты смотришь на фотографию и, по сути, через нее — смотришь на себя, в себя. Смотришь на историю, которую ты творил или творишь, ее же глазами.
Короткое замыкание секунд, равносильное вечности.
Фотографии Еже Атже — с сайта «Классики фотоискусства». http://club.foto.ru/classics/50
