Год назад в титульном французском университете, в Парижской Сорбонне, состоялась международная конференция по теме «Творчество Александры Марининой как отражение современной русской ментальности».
Это не пиар; на Западе социология литературы и социология чтения — эффективные инструменты изучения общества. У нас же в советские времена такие исследования были вычеркнуты из номенклатуры научных дисциплин. А в современном украинском литературоведении пока что не возникли вообще.
Среди богатства жанров именно детектив лучше всего подходит к таким исследованиям, поскольку его сюжетный ареал гнездится на грани между общественной нормой и патологией. А учитывая социологию чтения, возможность подсматривать за тайной следствия психологически является наиболее привлекательной для читателя, потому что, как правильно подметил Василий Шкляр, «у щілині люди бачать більше, ніж на відкритому просторі».
И милицейский детектив, королевой которого россияне небезосновательно называют Маринину, находится в самом фокусе социологического взгляда на литературу. Милиция/полиция — это государственный институт для безопасности (или ощущения безопасности) законопо слушных налогоплательщиков. Силь ное государство — то, чьи граждане не инфицированы мыслью — стоит ли платить налоги. И исправно поступают налоги там, где население доверяет правительству. А доверие это формируется прежде всего милицией/полицией, одной из функций которой является освобождение правительственных структур от чиновников, которые утратили доверие населения. Поэтому милицейский (полицейский) детектив можно рассматривать как имидж-контроль власти. Чем выше статус доверия имеет власть, тем мощнее развивается этот детективный поджанр — например, в литературе таких «дисциплинированных» государств, как Великобритания, Германия, Швеция, которые характеризуются высоким доверием населения ко всему, что имеет корень «гос».
России далеко до тех показателей, но она уверенно двигается в этом направлении. В отличие от Украины, где, по социологическим опросам, уровень доверия к своим госструктурам заметно ниже цифры соседей. Именно поэтому в современном украинском писательстве детективистов можно перечислить на пальцах одной руки, а поджанр милицейского детектива отсутствует вообще (за мелкими исключениями, о чем впоследствии).
Анализировать новый роман Марининой «Городской тариф» по сорбонской схеме не позволяют объемы газетной публикации. Поэтому только отмечу некоторые социологические «входы», стоящие самостоятельного читательского размышления. Характер и способ жизни главного подозреваемого в убийстве (в конце он оказывается главной жертвой) — это «портрет» питательной среды для криминогенных метастаз: «Олег был человеком, не имеющим жестких принципов, покладистым, добросовестным, уставшим от безденежья, нелюбопытным, не замеченным в излишнем правдолюбии и правдоискательстве». Это характер сорокалетнего человека (основы нового среднего класса), сформированный периодом беспрецедентного ослабления российской державности. Представители старших генераций, которые также активно фигурируют в романе, характеризуются другим типом патерналистского повиновения: «Всю жизнь прожила под словом «надо».
Первые (назовем их вынужденными «пофигистами») не имеют собственного опыта жизни при сильном государстве, но уверены, что оно возможно — во всяком случае, Интернет, пресса и свободные зарубежные поездки убеждают в реальности этого. Они готовы поддержать «сильную руку», и нынешняя их «беспринципность» в отношении государства — полная его вина. Для таких сильное государство — гарант максимальной свободы предпринимательской деятельности. Это типаж немецкого бюргерства 30-х годов прошлого века.
Вторые (у Марининой — служащие, которые также вошли в низший слой среднего класса, но далее улучшить свой статус не могут, поскольку не желают избавиться от ностальгических принципов) помнят силу государства. Того, которое жестко декларировало равенство прав, позволяя приятные отклонения от них только для иерархической верхушки, беспощадно наказывая всех тех, кто это замечал и возмущался. Эта часть российского среднего класса — тайные сторонники «социализма с человеческим лицом».
И одних, и других не удовлетворяет неконтролируемый центральной властью отраслево-территориальный беспредел, когда «наши милиционеры, следователи, прокуроры и судьи уже не взятки берут, а превратили свои должности в доходные места и настроили производство дорогостоящих услуг. Производство! Как завод или фабрика».
Пассивность первых превращает их в шантажируемых пособников преступлений, а следовательно — в жертв. Активность вторых замкнута в клетку санкционированной начальством инициативы — если переступить, то это наказывается дальнейшим ограничением служебной свободы вплоть до перспективы увольнения. Невозможность быть принципиальным Дон Кихотом превращает таких в прагматичного Санчо Пансу. В профи, который может копать, а может и не копать. Но если уже будет копать — то по всем правилам искусства. Это подметили еще российские критики: «Каменскую не столько вдохновляет идея справедливости, сколько она увлечена самим процессом».
Но ее «мама», Маринина, желает большего. И в двух предыдущих романах («Замена объекта», «Пружина для мышеловки») вывела Каменскую за скобки и презентовала читателю новый тип правоохранителя — московского участкового Дорошина, который позволяет себе не считаться с «глупыми» требованиями руководства, но расплата за это удивительным образом не наступает — разве что выговоры и неначисления премий. Критика гомункулуса раскусила («удивительным в Дорошине главным образом является то, что он — милиционер») , и самой мягкой интегральной оценкой была — «сусальная икона». Конечно же, где, кроме сказки, можно встретить материально независимого милиционера, который приобрел достаток не «крышеванием» и не пресмыкательством (четырехкомнатную квартиру в столице и престижную машину обеспечил ему папа, известный оперный певец)? Который вместо занятия служебной бумажной рутиной, пишет песни для шоу-бизнеса (привет Шерлоку Холмсу)? И работает с населением по принципу доброго миссионера (некий пастор Шлаг в молодости и в форме капитана милиции)?
Автор сделала из этого надлежащие выводы: возвратила на страницы нового романа приму-Каменскую, а своему позднему дорогому ребенку-Дорошину дала символическую роль второго плана. По существу, роль классического юродивого, который все замечает и говорит притчами. Некая капелька Коэльо, если хотите. Материализованная мечта о гармонии. Которая и помогает Каменской (через механизмы подсознания) раскрыть преступление. И в этом, как раз, глубинная правда каждой высокопрофессиональной работы.
Профи спасут мир — это главная идея Марининой. Каждый ее роман — очередной убедительный аргумент этого тезиса. Но… три десятка романов-аргументов написаны, а горизонт ожиданий не стал ближе. Поневоле впадешь в отчаяние. Небось, из-за этого в «Городском тарифе» появляется периферийный конспирологический мотив: секретный научный Фонд, где тщательно анализируют криминогенную ситуацию, ее социальные и политические причины и последствия; в сообщниках — несколько должностных лиц из самых верхов и в резерве — тайное общество профи-милиционеров, которые в рассчитанное исследователями время «Ч» войдут в руководство правоохранительных органов всей страны и сломают хребет преступности. В реализацию такого масонского сценария не очень веришь, а вот в потребность иметь этот мираж в качестве ориентира — верить хочется. Без идеальных представлений мир не изменить: ни свой собственный, ни окружающий. И Маринина предлагает рецепт изготовления философского камня: возрождение кодекса офицерской чести.
Думаю, алхимический эксперимент ей вполне удался. Каменская и ее коллеги таки изменили отношение граждан к правоохранителям. Ее персонажам, конечно, далеко до всенародной харизмы дяди Степы-милиционера, но отношение это уже, во всяком случае, не враждебное априори. Ее книжки выходят стартовыми тиражами в 300 тысяч экземпляров (только прошлогодний общий тираж ее произведений — более 2 млн. экземпляров); в литературе у Марининой появились потенциальные конкуренты, единомышленники, последователи и эпигоны; плюс рассчитанные на немного низкий и более широкий слой потребителей телесериалы (сценарий «Ментов», кстати, написал киевский литератор Олег Приходько). И в этом смысле Маринину, как пионерку процесса, можно считать одним из архитекторов новой российской государственности.
А как относительно этой корреляции — литература/милиция — в Украине? Найти ее следы нелегко. Вот в «Суто літературному вбивстві» Александра Вильчинского появляется участковый инспектор — но только ради создания правдоподобной логики, как и надлежит герметическому детективу a la Агата Кристи. Немногим дольше задерживается на страницах «Крові кажана» адаптированный Василием Шкляром «лейтенант Коломбо» — и опять здесь речь идет не о милиции, а о создании жизнеподобной рамки для мистического триллера.
Боевиков вообще не будем трогать: правоохранители выполняют там только вспомогательные функции статистов, мишеней или оборотней. Разве что вспомнить последний полубоевик-полудетектив Сергея Бортникова «Похорон країни». Он пишет об «импотентности правоохранительных органов» , где профессионалы способны только «сумлінно викривати заданого винуватця» . В ситуации, когда поединки напоминают тантрические танцы криминала с правоохранителями, об офицерской чести вспоминать не приходится. Единственной ценностью для офицера остается «зберегти репутацію надійного друга» , пусть даже «єдиний по життю друг — і той по іншу сторону барикад» . Что же касается коллег- правоохранителей — то здесь и подавно полный абзац: «Душа чекіста не просто темний ліс — це така жопа!» .
Такой предстает милиция перед украинским читателем — и то еще далеко не самый худший случай. Лучший пример вспоминаю только один: в «Двійнику невідомого контрабандиста» Виктора Мельника. Классический милицейский детектив (хотя главный персонаж — следователь прокуратуры) по проблеме черной археологии. Объемный сюжет, динамичная фабула, обычно выразительные диалоги, убедительный производственный антураж; прозрение читателя происходит, как и положено, в конце. Но когда читаешь эту повесть после Марининой, поневоле фиксируешь литературные ухабы и профориентационные провалы.
Вот у Мельника следователь докладывает начальнику:
«— На митниці була реалізована інформація Служби безпеки. Треба спробувати вийти на джерело інформації. Можливо, там буде пряма вказівка на особу Петренка. — Приймається, — Максим Юлійович не приховував задоволення від елегантного ходу слідчого» . Ой ли! То, что следователь не проверил оперативную «наводку» сразу, а вспомнил о ней на второй- третий день после возбуждения уголовного дела — это теперь называется «элегантностью»?!
Так же не сразу проверяют исполнителя конфискованных изделий; но вот очевидное становится таким и для следователя: «Думаю, в селі ми довідаємося про Петренка більше, ніж у Житомирі» . А что здесь думать, прыгать нужно! И то — еще вчера. Или такой «высокопрофессиональный» разговор следователей: «— Не було в речах записника? Чи візитки чиєї-небудь?... — В бусику я нічого подібного не бачив, а особисті речі в лікарні не оглядав» .
Как сказала бы Каменская, «не сделано самого элементарного, о чем говорится во всех учебниках, рассказывается во всех детективных романах» . В конечном счете, винницкий следственный Гальчевский распутывает дело, но Каменской ему никогда не быть — «і до ворожки не ходи». И здесь всплывает логизм: если среди персонажей украинской литературы (которая отражает профессионализм украинских следователей) не найти конкурентов Каменской, то откуда среди наших авторов возьмутся конкуренты Марининой?
Слишком налегать на Виктора Мельника не стоит — это его первый детектив. Потенции у автора просматриваются немалые, но времени «полюбить» своего Гальчевского у него не было. А такая «любовь» — из основных компонентов детективной популярности. Детектив по своей природе сериальный жанр, и читательское внимание к «продолжение следует» держится исключительно на симпатии к сквозному главному персонажу — образно говоря, читатель всегда ждет не новый роман Сименона, а новое дело комиссара Мэгре. В конце «Двійника невідомого контрабандиста» следователя Гальчевского вместо награждения (даже трехдневным отпуском) — увольняют из прокуратуры (потому что раскрытое им дело зацепило тайные интересы столичного руководства). А читателя это, как внимательно подметил в своей рецензии Андрей Кокотюха, не огорчает и не возмущает. А это значит, что следователя Гальчевского этот читатель не очень-то и ждет.
Не так с Каменской. «Скажем, если по сюжету было бы правильным заставить ее страдать — я уже не могу этого сделать, не могу сделать эй больно, поместить в какую-то постыдную, унизительную ситуацию» (из одного из последних интервью Марининой). И читатель не позволил бы автору этого — для него Каменская уже давно желанный гость (если не член семьи), а обижать близкого человека не вольна даже ее «мама».
Более всего читатель любит, когда книжка «о любви». В детективе — это скрытая любовь автора к своему герою. Именно это авторское чувство превращает его в успешного Пигмалиона, оно оплодотворяет не только персонажа, но и читателя, потому что полюбить литературного героя можно только тогда, как он повторил судьбу Галатеи, которую оживили.
Для достижения «галатеизации» существует немалый инструментарий из издательских подвалов. Там трудятся маркетологи, которые штудируют социологию чтения; дизайнеры и художники, которые гипнотизируют потенциального покупателя (томики Марининой приятно просто брать в руки, а книжку Бортникова, например, берешь насильно); рекламисты, PR-специалисты и специалисты по брендингу. Московское «Эксмо» (издатель Марининой) расходует на эту алхимию $350000 в год.
За этой цифрой — уверенность Пигмалиона. Хорошо финансированная издательская вера в успех детонирует авторскую веру в собственные силы, а смелые издательские риски стимулируют авторскую решительность. Таких тылов у наших Бортникова и Мельника нет. Отсюда — недодуманность, недописанность, недосоставленность. Действительно, зачем уж так вылизывать текст, когда не веришь в успех?
А детектив требует ювелирных навыков: он принимает только лаконичную точность и ритм-крещендо. Здесь нельзя спрятаться за словесные фейерверки, за сюжетную барочность, за травестийные или постмодернистские игры. Но если автор-детективист еще не набрался Микеланджельских навыков отсекать от глыбы замысла все лишнее, его научит гуру-редактор (которого у тех же Бортникова с Мельником также нет).
Марининой же повезло: у ней всегда были хорошие редакторы — с самой первой своей публикации в журнале МВД СССР «Советская милиция». И далее милицейское ведомство премиально-веско поддерживало автора, пока передало Маринину из своего журнального «детсада» в элитную «школу» издательства «Эксмо», детективного лидера российского книжного рынка. Из этого элитного зернышка таки выросло развесистое дерево, ветви которого покачивает ветер общественной веры в справедливость, а в его тени теперь можно скрыть ведомственные неурядицы. Словом, милицейский детектив — государственное дерево.
Если бы министром Луценко был я…
Соавторы:
Александра МАРИНИНА. Городской тариф. - Москва: Эксмо, 2006.
Василий ШКЛЯР. Кровь кажана // Сучасність, 2002, №12; 2003, №1.
Сергей БОРТНИКОВ. Похорон країни. - Тернопiль: Підручники і посібники, 2006.
Виктор МЕЛЬНИК. Двійник невідомого контрабандиста. — Винница: Теза, 2005.
