Прима в последние годы живет на два дома — между Францией и Россией. В Париже — семья ее младшей дочери, четверо внуков. В Москве — Московскиймолодежный музыкальный театр, который она создала, и второе ее детище — Центр оперного пения Галины Вишневской, пишет gazeta.ru. В Москве находитсясемейное гнездо Ростроповичей, которое они быливынуждены покинуть в 1977 году. Тогда Галину Вишневскую и Мстислава Ростроповича лишили советского гражданства (за то, что они укрывали у себя на даче опального в то время Александра Солженицына).
— Галина Павловна, вы много писали и рассказывали о вашем вынужденном отъезде и жизни за рубежом. А каковы были ваши творческие приобретения?
— За границу я приехала после 30 лет работы на сцене. У меня была ситуация, когда практически нужно было жизнь начинать с нуля. Выставили нас без копейки денег с двумя детьми, все имущество осталось в России. О каких можно было мечтать творческих взлетах, ролях? Надо было вкалывать, зарабатывать деньги. Что мы с мужем и делали. Ему в чем-то проще: он инструменталист — натянул струны, отдохнул физически и снова на сцену. А голос — не струны. Оперную карьеру я завершила в 1982 году в Парижской опере: там для меня поставили «Евгения Онегина». Еще несколько лет после этого выступала в концертах. Всего 45 лет я пела на сцене, почти полвека.
Из того, что я сделала в Европе после Большого театра, интересной для меня была партия Леди Макбет в «Макбете» Верди, которую я пела на Эдинбургском фестивале. За один месяц десять спектаклей — так там работают! А сами условия отличались от того, к чему мы привыкли в Большом. На Западе — вечные истории с новыми партнерами, которых иногда впервые видишь накануне спектакля, с новыми дирижерами и так далее.
Я сделала за границей много записей. Главная из них для меня — первая редакция «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича. В 1978 году в марте нас лишили гражданства, а буквально через неделю у нас начиналась запись. Представляете, в каком я была состоянии? Меня всю колотило от ярости. А что делать? Кто с этим справляется, тот и добивается успеха. Потому что иначе упадешь на полпути.
— А ностальгию вы испытывали?
— Чувство ностальгии мне незнакомо. Я думаю, этому подвержены только русские люди, потому что, когда они уезжали, за ними закрывался железный занавес, обратного пути не было. А если ты можешь вернуться, когда соскучился… Допустим, итальянец скучает по Неаполю. Заработал на билет, полетел, увидел, что там работы нет и в Америке ему лучше — вот вся ностальгия и прошла. Не говоря о том, что я уехала из бывшего СССР в такой ярости, что, когда вспоминала об этом, то мне кровь ударяла в голову...
— Молодежь, прежде всего музыкальная, стремится уехать работать за границу. По вашим наблюдениям, это помогает формировать личность или ломает ее?
— За границу стремиться надо тому, кто уже готов работать. А наша молодежь, которая туда стремится и перебивается там с хлеба на квас, — ей там нечего делать. Там нужно быть на самом верху. А если ты еще не представляешь собой ничего, если ты желторотый птенец, то надо учиться. Я своим ученикам говорю: «Пойте здесь, набирайте репертуар. Поезжайте в провинцию — лишь бы выходить на сцену и приобретать опыт».
Школа оперного пения, которую я открыла в Москве, — опыт всей моей жизни. Я давно мечтала об этом, накапливала знания и считаю что таких школ, где певец мог бы подготовиться к работе в театре, получить специальность, должно быть несколько в России. Их должны возглавлять мастера, которые имеют опыт и могут его передать. Не надо говорить, что некому преподавать, такие мастера есть. Ведь после консерватории певцы еще ничего не умеют. Им не хватает воспитания, знаний. То есть культуры в полном смысле слова: понимания того, чем должен дышать человек, чего можно хотеть в жизни. Театр — такой сложный организм, что там всему этому учить уже некогда, там надо работать. Я пришла в Большой театр, имея за плечами восемь лет работы в оперетте и на эстраде; я была уже абсолютно готова к сценической работе.
— Что искусству необходимо из зарубежного опыта, а что для него разрушительно?
— На нашу почву сейчас переносят многое из того, что модно на Западе. Например, в Германии поставили «Риголетто», где все персонажи одеты обезьянами. Я считаю, что классику, даже в угоду моде, нельзя превращать в карикатуру. Или другой пример: новая постановка «Евгения Онегина» в Большом театре. Когда я вижу, что там нет сцены дуэли, то в чем тогда трагедия? Какая-то потасовка, случайный выстрел из винтовки… Нет конфликта. «Убив на поединке друга, я начал странствия без цели», — поет Онегин. Вся его жизнь потеряла смысл. А здесь он поет эти трагические слова, стоя за столом, с бокалом в руке, как тост! Когда ларинский бал превращен в пьянку, бабы черепки на полу собирают и пол вытирают, а Ленский в это время поет свою божественную арию, — это просто издевательство. К чему пришел Большой театр? Чему я тогда должна учить, зачем я жизнь прожила? Я ученикам своим рисую картины духовной жизни, стихи читаю — для чего? Чтобы он сел петь и около него грязными тряпками полы мыли? Это безобразие! Хочется экспериментировать? Тогда стройте новый театр, только за свой счет. Пишите новые романы и оперы — и в добрый путь! Люди, которые получили возможность прийти на главную сцену страны, должны иметь ответственность и понимать, что они делают. А они лишают людей того, что они получили бы наслаждение от Пушкина и Чайковского, и в этом я вижу преступление.
— Вам приходилось сталкиваться с чем-то подобным за рубежом? Как вы поступали?
— Когда я с подобным сталкивалась, то не подписывала контракт. Никогда не шла на компромиссы. Вот у меня над столом фото — я в роли Аиды. В 1960 году в нью-йоркской «Метрополитен-опера», когда я пела там «Аиду», возник конфликт. Им не понравился красный цвет моего костюма, они дрянь какую-то на меня надевали, в которой я не могла себя чувствовать так, как мне было необходимо для роли. Я все-таки вышла в своем платье. И этим надолго испортила с режиссером отношения. Когда снова приехала в 1974 году в «Метрополитен-опера» петь «Тоску», случилось то же самое. Дело дошло до того, что мой портной за ночь (накануне спектакля) сшил мне платье. А то, которое мне предлагали постановщики, я не надела. Это не капризы! Опера — высокое искусство, и никакой бездарный режиссер мне не указ!
— Одно дело вы — знаменитая прима, а как быть молодым певцам, у которых еще нет авторитета, и они вынуждены вписываться в предлагаемые обстоятельства, чтобы как-то начать карьеру?
— Нужно содержать себя в вокальной и духовной чистоте и делать свое дело, исходя из веления собственного сердца. Хочешь выступать на сцене — значит будь готов к трудностям, закаляй характер, ведь слабый артист международную карьеру никогда не сделает.
