Об этом Георгий Натансон сообщил мне в Анапе, на фестивале «Киношок». В ней будут и страницы, посвященные Александру Довженко...
Георгия Григорьевича называют «живой легендой». В свои за девяносто (!) лет он продолжает снимать, ездить по кинофестивалям. Напомним, карьеру в кино Натансон начинал ассистентом в картинах Пырьева «В шесть часов вечера после войны» и Александра Довженко «Мичурин». Георгий Натансон открыл для кино актрису Татьяну Доронину, сняв «Старшую сестру». Потом были картины «Посол Советского Союза», «Они были актерами», «Валентин и Валентина», «Еще раз про любовь»... В последние годы режиссер активно включился в работу в документальном кино — снял художественно-публицистическую трилогию о Михаиле Булгакове (на суд зрителей и критиков уже представлены две части — «Я вернусь...» и «Михаил Булгаков на Кавказе»). «Кино — вся моя жизнь», — говорит Георгий Григорьевич, с удовольствием вспоминая прошедшее, щеголяя блестящей памятью:
Последнее утро в Анапе. Фестиваль «Киношок» закончился, вечером закрытие, но я уезжаю раньше... Однако сначала на пляж, дохнуть напоследок морским воздухом (накануне вечернее море было изумительным по свету). Но куда там! На выходе из столовой встречаю Георгия Натансона с дочкой Мариной. Накануне 91-летний режиссер защищал на фестивальном конкурсе проектов сценарий фильма о Булгакове...
Марина оставляет нас на лавочке загорать, а сама куда-то исчезает («Разговаривайте, сколько захотите»). Зная, что Натансон работал с Довженко, начинаю с этого.
— Вы хорошо знали Довженко...
— Пять лет у него был в ассистентах, как же.
— Когда-то была статья о том, что Булгаков якобы стрелял в Довженко в 1918 году. Были они по разные стороны тогдашних баррикад... Вы что-то знаете об отношениях Довженко и Булгакова?
— Ровным счетом ничего.
— Довженко когда-нибудь говорил про Булгакова?
— Да нет, такого не помню. А вот что помню — как Александр Петрович плакал после того, как Большаков, тогдашний министр кино, передал ему от Сталина (Сталин не допускал к себе Довженко после известной истории со сценарием «Украина в огне») указания вырезать из готового фильма «Мичурин» несколько больших эпизодов и заново переснять их... Как он рыдал! Дело было у него дома...
— А что, квартира Довженко служила штаб-квартирой фильма?
— Да нет, но я бывал там часто. Я же ассистент — то одно дело, то другое... И вот он плачет. Юлия Ипполитовна, жена его, говорит мне: пойдите, пойдите к нему...
— Как Довженко уживался с Солнцевой?
— Да как? Уживался... Хотя иногда говорил сердито: «Юлия Ипполитовна! Вы в этом деле — в кино то есть — ничего не понимаете!» Женщина была с очень сложным характером.
— Ну, это вы очень деликатно сказали... Говорят, Довженко суров был и крут, говорил монологами, не позволяя никому вступать в разговор. Это правда?
— Да, крут был, как же. Но в общем, ничего страшного... Когда снимали «Мичурина», приехали в Мичуринск, и тут же Довженко говорит мне: «Жорик, я забыл режиссерский сценарий дома. Езжайте в Москву, вот вам ключи от квартиры и от стола, где лежит рукопись». Приезжаю, прихожу на квартиру. Там у них жила мать Юлии Ипполитовны...
— Да, она даже пережила Довженко.
— Солнцева часто с нею ссорилась. Так вот, эта самая теща проверила мои ключи, впустила в кабинет. Я открыл ящик стола и увидел рукопись сценария, а рядом орден «Красного Знамени» и наган.
— Вы уверены, что это был именно наган?
— Я вообще не очень разбираюсь в видах оружия, может быть, то был и не наган. Пистолет какой-то, словом. Но он точно там лежал... Ну, а возвращаясь к «Мичурину» — мы как-то прозевали цветение садов в Мичуринске, пришлось потом снимать их южнее.
Пока Натансон говорит про цветущие сады, я думаю про пистолет. Сколько знаю о Довженко, но про пистолет слышу впервые. Вспомнился рассказ Солнцевой о том, как потрясло Довженко самоубийство Владимира Маяковского, с которым он был в дружеских отношениях и с которым встречался накануне его гибели, в апреле 1930-го. Самого Довженко тогда елозили за «Землю». Значит, если верить Натансону, оружие у него было. И сколько раз нависали над ним тучи и угроза ареста. Вполне мог сыграть в ту же игру. Как Маяковский, как Мыкола Хвылевой. Когда застрелился Хвылевой, Довженко немедленно приехал в Харьков. Текст доноса спецорганов не оставляет сомнений: он был потрясен... То был 1933-й, Голодомор в разгаре, народ уничтожался — и как тут не пустить себе пулю в лоб? Слава Богу, этого не произошло. Быть может потому, что Довженко чувствовал в себе силы спасти свой народ. Тем более, что и Сталин уже приблизил его к себе...
А Натансон уже вспоминал Всеволода Мейерхольда.
— Кажется, Довженко его не любил, — говорит он.
— Да нет, — тут уж я оказался более сведущим,— они дружили. В своих воспоминаниях Солнцева, редко кого жаловавшая, утверждала, что Мейерхольд всегда, приезжая в Киев, приходил к Довженко в гости и они, как правило, засиживались до утра.
— Ой, — внезапно меняет тему Натансон, — а знаете, вспомнилось, как у Довженко настроение вдруг поднялось. Снимали в саду и привели юную студентку Аллочку Ларионову — так, маленькая ролька. Александр Петрович как увидел такую красоту, так сразу засветился весь.
— Любил красивых женщин.
— Любил... А вот Александр Лукич Птушко не хотел снимать Ларионову в фильме «Садко», когда узнал, что она — второкурсница ВГИКа. Пробовал других, потом сдался: приводи. И сказал после проб: «Ну, ты обыкновенный гений... Есть у нас Любава». С Аллочкой я дружил всю жизнь. Рано ушла. А ее муж, Николай Рыбников, и вовсе безвременно...
Помолчали печально, грея в памяти образ прекрасной актрисы и блестящей женщины. И после паузы:
— А вы знаете, я был вторым режиссером у Тарковского на «Ивановом детстве».
— Знаю, конечно. Мне, кстати, Николай Гринько говорил, что это вы его посватали в картину.
Натансон оживляется:
— Ну да, я. Сниматься у Тарковского Гринько не хотел. По телефону сказал: «Да ну, я тут снялся у Алова и Наумова, в картине «Мир входящему», серьезные люди. А у студента не хочу». Пришлось ехать к нему в Киев, уговаривать. Не пожалел потом. Тарковский снимал его во всех своих последующих фильмах, снятых в СССР.
Помолчали, и в паузе я вспомнил, как замечательный актер Николай Григорьевич Гринько рассказывал мне, что уговорил его Натансон тем, что рыбалку на Днепре пообещал: под Каневом снимали. Да только не понравилось ему там: как-то темно, слякотно, худенький молоденький режиссер нервно бегает туды-сюды... Уехал в недоумении: зачем таким людям позволяют кино снимать? А когда смотрел завершенный фильм, ахал про себя: откуда же это все взялось?
Разумеется, Натансон не мог не вспомнить про свою гордость и любимицу, Татьяну Доронину. Именно роли в его фильмах «Старшая сестра» и «Еще раз про любовь» принесли ей всесоюзную славу.
— Знаете, такой тяжелый характер. На «Еще раз про любовь» совсем сложно было. Все должно быть только так, как она хочет... Но, видите ли, я сделал с нею три картины! Дружим всю жизнь. Недавно, 12 сентября, был у нее день рождения. Отношения ее со мной даже лучше, чем с ее прежним мужем, Эдуардом Радзинским.
— Сама живет?
— Ну да. Впрочем, она и днем, и ночью в театре. Работает! Я недавно сделал о ней фильм, документальный. Не видели?
— Нет, не видел. Посмотрю обязательно.
— Хорошо бы в Киеве, в Доме кино показать. А кто сейчас секретарь вашего Украинского союза кинематографистов?
— В смысле — председатель?
— Ну да.
— Я, если не возражаете.
— Вы? О, какая неожиданность!
— Скажите, Георгий Григорьевич, так что с вашим фильмом о Булгакове?
— Да я не знаю. Вчера участвовал в конкурсе. Сценарий я написал... Вместе с Самуилом Алешиным. Помните наш с ним фильм «Все остается людям»?
— Помню. А самого Булгакова вы видели?
— Видел, конечно.
— Сколько же вам было тогда лет?
— Четырнадцать. Жил я в Москве и видел практически весь репертуар МХАТ. Там работал такой Михальский, в окошке выдавал контрамарки. За полтора часа до спектакля к тому окошку выстраивалась очередь... Ну, и я пользовался. И среди прочего смотрел спектакль «Пиквикский клуб» по Диккенсу. В нем как раз играл Булгаков. Судью, и замечательно играл! В таком несколько грубоватом гриме. Ему же все запрещали, а тут хоть актерскую работу позволили.
— А ваша будущая картина будет игровая?
— Игровая, конечно.
— А кто сыграет Булгакова?
— Я договаривался с Олегом Янковским. Но пока все это крутилось, он умер. И Алешин умер. Да многие умерли, я вот еще остался...
Тут появляется дочка Натансона Марина, и мы вместе идем на пляж, который в пятидесяти метрах. Прощаемся. Записываю телефоны.
— Будете в Москве, заходите обязательно.
— Спасибо, зайду непременно.
Расстаемся. Времени уже ни на что нет. Я разуваюсь и брожу вдоль морского берега. И вдруг простая мысль о том, что Натансон — ровесник моего отца. Вот таким он мог быть сегодня. Но отец мой в могиле уже 51 год. И как-то трудно мне его представить 90-летним...
Почти никого нет из того поколения, ушли едва ли не все. И я ухожу — пока что с пляжа. Натансон сидит под солнышком, уже в плавках. Блаженно щурится. Море большое и ласковое. Море... Оно вечное — почти как старик Натансон. А что, помните, кто был главным героем «Звенигоры» Довженко? Отож — Вечный Дид.
Хотя есть, есть еще один вечный дед, знавший и снимавшийся у Довженко — Юрий Любимов. Ну да, тот самый, который театр на Таганке сделал. Ему тоже за девяносто. Да что там — днями исполнилось девяносто пять. Быть может повезет, и я встречусь с ним тоже?
