Девятьсот участников из четырнадцати стран мира с 19 по 23 июня собрала в Киеве юбилейная XV Международная научная конференция «Язык и культура» им. проф. Сергея Бураго. Среди ее организаторов — уважаемые украинские учреждения: Институт филологии Киевского национального университета им. Т. Шевченко, Институт языкознания им. О. Потебни НАН Украины, Институт психологии им. Г. Костюка АПН Украины, Институт высшего образования АПН Украины и Издательский дом Дмитрия Бураго. Среди участников — такие известные академики и ученые, как Дмитрий Затонский, Иван Дзюба, Дмитрий Наливайко, Сергей Крымский, Маргарита Карпенко, Юлия Булаховская.
Конференция уже имеет свою историю. Она была основана еще в 1992 году по инициативе известного ученого-филолога Сергея Борисовича Бураго и проходит ежегодно. За предыдущие четырнадцать лет в конференции участвовали тысячи ученых из более 20 стран мира, в частности, из России, Беларуси, Болгарии, Польши, Югославии, Латвии, Китая, Англии. За этот период по ее материалам вышли в свет 88 сборников, — более 7560 научных докладов — в которых содержатся исследования по вопросам лингвистики, литературоведения, философии, политологии, психологии, истории, искусствоведения, культурологии и тому подобное. К тому же на конференции проходили пленарные и секционные занятия и круглые столы. В частности, по таким неотложным нынче для Украины вопросам, как «Межкультурная коммуникация», «Национальные языки и культуры в их специфике и взаимодействии», «Проблемы изучения истории русскоязычной литературы Украины» и тому подобное.
Сегодня «День» предлагает своим читателям также стать заочными участниками конференции и порассуждать над новой статьей Ивана ДЗЮБЫ, академика Национальной академии наук Украины, лауреата Национальной премии имени Т.Г. Шевченко, автора таких известных во всей Украине книг, как «Обычный человек» или мещанин?», «Интернационализм или русификация?», «Застукали сердешну волю...» и др.
Начиная с последних десятилетий XX века, народы планеты и их культуры попадают под влияние мощного мирового процесса, получившего название «глобализация» (термин этот впервые употребил в 1985 году американский социолог Р. Робертсон). Масштабы и многоаспектность этого процесса свидетельствуют, что человечество вступило в новую эпоху своего развития, которая будет носить характер планетарных изменений. Глобализация оказывается в центре внимания не только политиков и экономистов, но и философов, социологов, культурологов, писателей, журналистов, репрезентантов разных общественных движений... Последствия и перспективы ее носят неоднозначную интерпретацию, отвечающую коренной противоречивости самого этого эпохального явления.
Можно ли глобализацию — как следствие динамизации мировой жизни, как процесс широкого распространения различных форм деятельности современного человечества и изменение социальной реальности в большинстве стран — считать если не осуществлением исконной мечты об объединении разных ветвей рода человеческого в одну большую семью, то, во всяком случае, выражением объективной потребности всемирно-исторического развития? Или это — лишь идеализированная идеологами версия жестокой борьбы за природные и другие ресурсы, транслирование на все народы мира самодостаточной конкурентной игры больших капиталистических игроков? И разве не прав японский мыслитель Дайсаку Икеда, говоря: «...Нинішній процес глобалізації відбувається переважно й насамперед у тих сферах, де сильна сторона отримує матеріальну вигоду, а в підсумку лише збільшує симптоми й хвороби сучасності — «відсутність інших» або непотрібність милосердних взаємостосунків» (см.: «Всесвіт», 2004, № 9—10, с.16). А раньше и еще более выразительно писала Ханна Арендт в «Джерелах тоталітарізму»: «Сучасним історикам, котрі, спостерігаючи, як купка капіталістів нишпорить земною кулею в хижацькому пошуку нових інвестиційних можливостей, граючи при цьому на прагненні до прибутку найзаможніших і на азартних інстинктах найниціших, кортить вдягнути імперіалізм у шати давньої величі Риму й Александра Македонського, величі, яка зробила б усі подальші події терпимішими з погляду людяності» (Ханна Арендт. Джерела тоталітаризму. К., 2002, с.175). Кстати, одним из источников тоталитаризма она считала денационализацию.
Здесь, по-видимому, время напомнить, что хотя наши близкие и далекие предки не знали слова «глобализация», но глобализационные стремления были им знакомы. В разные времена, разными средствами и с разным успехом нас глобализировали: египетские фараоны; разные «сыны Солнца»; Дарий; тот же Александр Македонский; Юлий Цезарь; Чингисхан и Тамерлан; арабские экспансионисты; христианские миссионеры; коммунистические пассионарии; гитлеровские нацисты с их «новым порядком»; маоисты и чучхеисты... Скажут, что все это совсем разные явления. Безусловно! Но обратите внимание и на общее в них. Во-первых, единой была цель: приведение человечества к общему знаменателю, или, как теперь говорят, к общим правилам игры. Этим общим знаменателем могла быть вера, могла быть идея, могла быть личная или клановая власть. Во-вторых, утверждение своего как наилучшего или якобы общечеловеческого. В- третьих, насильнический, принудительный характер процесса, определяющегося как «историческая неизбежность», «воля истории» (в сакральные времена — «воля Бога», чьего-то бога), — а это и есть высшая мера принуждения, когда сопротивление становится не только бессмысленным, но и аморальным, почти преступным.
Иначе говоря: история знает много попыток масштабной экспансии государств (владельцев), религий, идей, культур, — попыток, которые тоже были глобальными проектами на меру тогдашних возможностей субъектов экспансии и условий жизни человечества. Эти проекты имели свою мотивацию и в большинстве случаев сначала были агрессивно заманифестированы, а уже потом их пытались реализовать. Намерение и «теория» (во всяком случае в форме угроз соседям) шли впереди действий и практики. Субъективные порывы преобладали над объективными возможностями.
Ситуация начинает меняться в эпоху капитализма, когда промышленная и финансовая деятельность буржуазии естественным образом выходит за национальные границы, приобретает интернациональный характер. Собственно, тогда и начали закладываться объективные условия для сегодняшней глобализации, которая увенчала научно-технологический прогресс и бурное развитие информационных технологий в XX в., небывалое увеличение обмена продукцией и миграции трудовых ресурсов. Движущей силой глобализации стали транснациональные мегакорпорации, мировой нефтебизнес, международный финансовый капитал, межконтинентальные информационные структуры, новые инструменты коммуникаций, а рупорами — определенные политические силы, правительственные и неправительственные институции, заангажированные идеологи, теоретики. Можно сказать, что в данном случае практика идет впереди теории, а теория ей только подыгрывает — или, в лучшем случае, пытается ее осмыслить, — в отличие от большинства предыдущих, так или иначе политически и идеологически инспирированных глобализаторских посягательств. Но значительная мера стихийности и высокая степень объективной обусловленности нынешней «эсхатологической» глобализации не исключают наличия структурных центров глобализационного действия как его субъектов и целенаправленной роли мощных субъективных импульсов (великодержавных и корпоративных интересов). То есть, с одной стороны, имеем неоспоримую тенденцию всемирно-исторического развития на до сих пор невиданной высокой стадии, а со второй — конкретную и настойчиво внедряемую геостратегическую политику, обусловленную, в частности, и гипертрофией потребительских нужд «золотого миллиарда», для удовлетворения которых необходимо мобилизировать энергетические, сырьевые, природные, экологические и другие резервы всей планеты, не говоря о дешевой рабочей силе, словно специально даренной для эффективной эксплуатации. Фактически глобализация хотя и оперирует лозунгами экономической эффективности, на самом деле формирует расходную цивилизацию, цивилизацию неограниченного потребления, что губительно для будущего человечества.
Какова же культурная составляющая этого процесса? В прошлом культурная экспансия или сопровождала экспансию милитарную, экономическую, идеологическую, или предшествовала ей, подготавливала ее. Нередко именно культурный потенциал экспансии оказывался наиболее прочным и предоставлял ей характер глобализационного процесса, маскируя собой другие факторы и выступая в истории как относительно позитивный «сухой остаток» драматических изменений в жизни народов. Завоевание Александром Македонским Передней Азии, а потом и Средней Азии, хотя и не было слишком благодатным для высокоразвитых, блестящих культур народов-аборигенов, но впоследствии превратилось в жизнеспособный симбиоз, известный под названием эллинистической культуры. Другой вариант относительного культурного объединения (или культурного сосуществования) видим на примере истории Римской империи: на завоеванном ею геополитическом пространстве те народы и те культуры, которым посчастливилось уцелеть, имели некоторые возможности расширить свои контакты и обмен продуктами хозяйственной и интеллектуальной деятельности. Арабские завоевания раннего Средневековья принесли в христианскую Европу высокие достижения восточной науки, философии, архитектуры, литературы. Все вышеназванное осталось в истории человечества как примеры плодотворных культурных контактов, поскольку неминуемые огромные человеческие и культурные потери этих мировых пертурбаций просто выпали из памяти последующих поколений.
Различные формы христианского экспансионизма, начиная с крестовых походов и включая миссионерство, связаны с конкистадорством, они имели преимущественно унификаторский характер (мотивированный универсальностью идей христианства, духом свободы и гуманизма) и сопровождались полным истреблением многих самобытных культур, — и это был один из самых драматических актов огромного духовного опустошения, которое периодически переживало человечество. В этом контексте великие географические открытия XV—XVI веков носили достаточно амбивалентные последствия: сделав наглядной планетарность бытия человечества, дав мощный импульс европейской энергии мироосвоения и европейскому мирообъясняющему мнению, они, однако, больше подпитывали европоцентристскую гордыню, чем содействовали представлению о разнообразности способов жизни народов и выработке уважения к их самобытности, — это последнее придет с большим опозданием и во многих случаях уже тогда, когда соответствующие феномены переходили в печальный архив истории.
В эпоху капитализма значительно расширяются культурные контакты народов. В кругу европейских интеллектуалов и художников усиливается интерес к «экзотическим» культурам и рождаются идеи создания мировой культуры. Под этим понимались, собственно, преодоление локальности и приобретение национальной культурой общечеловеческого содержания и значения. Например, Шиллер и Гете призывали создавать не национальную литературу, а всемирную; они и создавали эту всемирную литературу, но она была немецкой национальной. В этом смысле все великие произведения литературы разных времен и народов предвещали всемирную литературу.
Самый масштабный и наиболее продуманный проект интернационализации культуры, формирование культуры всемирной предложило коммунистическое движение. Это должна была быть важная составляющая будущего идеального мирового сообщества. После победы коммунизма в мировом масштабе должно происходить постепенное сближение народов, стирание национальных отличий и формирование воображаемого единого человечества, В этом процессе народы усваивают «лучшие», «прогрессивные» достижения друг друга, отбрасывая «худшие» и «реакционные» элементы исторического наследия. В теории это выглядело весьма гуманистически, поскольку коммунизм устами своих вождей и идеологов объявлял себя заботливым наследником всех ценных достижений культуры человечества. Но и в теории это выглядело несколько подозрительно и даже опасно: проблематичность критериев отбора «лучшего» и «прогрессивного» и отбраковка «худшего» и «реакционного»; очевидная догматичность и провиденциальность проекта. На практике же реальный коммунистический (или псевдокоммунистический) режим в СССР после непродолжительного периода поддержки национальных культур кардинально сменил ориентацию и только использовал интернационалистскую риторику для прикрытия политики гегемонизма, унификации и русификации. Аналогичным образом и коммунистический Китай, показательно демонстрируя заботу о культурах национальных меньшинств, а в определенные периоды и атакуя российский империализм («красных царей»), на самом деле утверждал великоханский шовинизм.
И все-таки коммунистические режимы не отказывались окончательно от гуманистической риторики, были вынуждены оборачиваться на собственные теоретические догмы, и это давало возможность деятелям национальных культур отстаивать некоторые важные для них позиции. На международной же арене коммунистические государства, в первую очередь СССР, в попытках расширения сферы своего влияния поддерживали разные формы национально-освободительных движений и высокий статус национальных культур.
Сегодняшняя глобализация заставляет считаться с собой как безусловный факт («метафакт») истории, но ее императивность не снимает проблем, сомнений и тревог. Успехи ее бесспорны, но так же бесспорны и потери, которые она несет при чем в любой сфере жизнедеятельности человечества. В экономике и производстве углубляется разделение на страны с передовыми технологиями и страны, в которых концентрируется экологически вредное производство или которым было суждено оставаться сырьевыми придатками первых; целые народы таким образом вытесняются на ственно стихийный, по большей части неосознанный и непрогнозированный характер. (Кстати, культурный аспект глобализации с большим опозданием стал привлекать к себе внимание ее апологетов, теоретиков и критиков, — тогда как, скажем, в фундаментальном труде Джозефа Стиглица «Глобализация и ее бремя» лишь одна страница из 250 посвящена этой теме!). В современном мире возможности культурного обмена невиданно увеличиваются, но реально культурные влияния, как и информационные, односторонне направлены, а их прессинговый характер противоречит самой природе здоровых культурных отношений: ведь культуры органически и плодотворно усваивают лишь то, чего внутренне требуют и к чему подготовлены своим предыдущим развитием и потенциалами. Форма плодотворного культурного взаимодействия —диалог. Иначе же, при условиях массированной экспансии, форсированного давления, общества усваивают не культурный продукт, а его эрзац; примитивное, а не совершенное, низкое, а не высокое. Это и наблюдаем сейчас: во все закоулки мира проникают не лучшие образцы так называемой массовой культуры и не лучшие стандарты так называемого американского способа жизни. Культурное разнообразие человечества поставлено под угрозу, а разнообразие — это способ бытия культуры. И вполне справедливо авторы коллективного труда украинских ученых «Человек и культура в условиях глобализации» (К., 2003) отмечают: вопрос о национальной культуре возникает нынче не только как вопрос национальной, но и «общепланетарной безопасности» (с.9).
Апокалиптический характер приобретает вымирание языков малочисленных народов, на очереди — языки их более многочисленных соседей, а там — и возведение языковой картины человечества к одной- двум размытым краскам, что было бы катастрофическим духовным обнищанием. С осознания этого родилась Европейская хартия защиты языков, находящихся под угрозой, но пока что она не стала регламенобочину цивилизации. Соответственно увеличивается имущественное разделение, отличие в материальной обеспеченности людей, уровне и качестве жизни вообще — и не только по континентам и регионам, но и в обществе. Общественно-политическая сфера характеризуется концентрацией властной энергии и концептуальных решений в мировых центрах и соответственно ограничением возможностей мировой периферии, чем дальше, тем большим отчуждением человека от жизни общества, угнетением локальных инициатив и традиционных форм общественной жизни, — вплоть до силового, вооруженного навязывания евроатлантической модели демократии как якобы универсальной для всех народов.
Хотя глобализация высоко поднимает знамя свободы, но реально сфера свободы человека сужается, как шагренева кожа, под действием не всегда заметных, но мощных манипуляторов: экономических, политических, масс-культурных, масс- медиальных и других. Какое место останется для личности под прессингом глобальных факторов, на что она будет опираться, какой корень будет иметь? Не превратится ли она просто статистическую единицу, лишенную возможности быть субъектом, творцом — в культуре, в хозяйстве, в интеллектуальной сфере? Информативный бум, всепроникновенность современных средств массовой информации создают для человека иллюзию вездесущия и ввергают ее в пучину сведений о жизни мира, но в то же время формируют виртуальную (и достаточно засоренную) среду существования, вырывая ее из конкретного локального бытия, поскольку поток информации генерируется во все тех же всемирных центрах, монополистическими информационными монстрами, и «смазывает» картину жизни народов, оказавшихся среди информационных аутсайдеров, тем самым обедняя знание человечества о самом себе и деформируя сознательность обществ и личностей, углубляя кризис понимания.
А что уж говорить об экологии... Принципиальным глобализаторам не до того, чтобы заботиться о сохранении традиционных природных условий жизни глобализированных ими народов, слишком «экзотических», и даже уже повсеместно осознанная реальная угроза планетарной экологической катастрофы не находит адекватного ответа мирового содружества, ограничивающегося риторикой. Проблематичной становится безопасность человека, человеческих групп и, в конечном счете, всего человечества; и с другой точки зрения — в связи с «глобализацией» терроризма, который по-своему использует современные технологии и возможности транстерриториальности. Под угрозой оказывается и психическое здоровье человека — из-за чрезмерно повышенного давления требований технологизированного и глобализированного мира.
Но, может, наиболее вопиющими противоречиями отражаются процессы глобализации на огромной и тонкой сфере мировой культуры. Здесь они имеют преимущетом поведения для языковых гегемонов, а в Украине, как мы видим, политические демагоги обезобразили ее содержание.
Необходимо, по-видимому, сказать и о том, что и на элитарных уровнях культуры также наблюдаются некоторые тревожные тенденции. Еще в 1960-е и 1970-е годы прошлого века в США и Западной Европе получила распространение теория так называемого суперинтернационализма. Ее авторы, Хьюис и Страус, утверждали, что в эпоху научно-технической революции, когда скорость стерла расстояния, национальные культуры препятствуют мировому развитию, выработке единых эстетических и интеллектуальных критериев, созданию сигналов, которые были бы доступны людям всех наций и заменили национальные языки. В целостном своем виде теория «суперинтернационализма» не нашла большой поддержки, но она корреспондирует с сознательно или бессознательно презрительным взглядом многих технократических сфер на «хаос» национальных языков и культур.
Непосредственно относится к процессам глобализации возникновение громкого движения «Нью Эйдж», провозгласившего радикальную перестройку культуры, предлагая сочетание авангардизма западной науки, восточного эзотеризма, психофизического тренинга, неопоганства и других феноменов из архива культур мира и их прорывных новаций. Создателями этой новой культуры, а собственно, и нового мировоззрения, должны стать выходцы из постколониальных стран Востока и Юга, которые вросли в метрополию — Англию. Сказать, что они создали глобальную идеологию будущего, было бы большим преувеличением, но новую струю в английскую литературу они внесли. Как и создатели «всемирной художественной литературы» — Салман Рушди, Кадзуо Исигуро и другие транскультурные писатели преимущественно африканского или азиатского происхождения, многие из которых, по словам Пико Айера, обращаются к своим диаспорам, к «беспризорному, эклектическому, перемешанному» читательскому обществу и чьи «романы, которые берут начало в традиции «нескольких родин», сконцентрированы на проблеме идентичности и их центральной темой становится трудное положение тех, кто разрывается между родинами и родными языками...». О романе Майкла Ондаатжи, индуса из Шри-Ланки, исследователь говорит, что он «цілковито присвячений расі постнаціональних душ, міжнародних позашлюбних дітей, що народжені в якомусь певному місці, а мешкають деінде. Чиє життя складається з боротьби за те, щоб повернутися на батьківщину або, навпаки, втекти з неї» (Піко Айєр. Письмова відповідь імперії / «Всесвіт», 1995, № 5—6, с. 142-143). Как видим, даже принципиальная транскультурность не спасает от проблемы идентичности, потому что понятно, что вопрос отсутствия родины или вопрос нескольких родин мучают автора не меньше, чем его героев. Есть и еще один аспект этой проблемы, о котором раньше сказал южноафриканский писатель Андре Бринк: «Если для сопротивления необходимо присвоить речь врага, я воспользуюсь ею и сделаю своей». Но для транскультурных писателей речь идет уже не о сопротивлении, а об инфильтрации, завоевании, присвоении бывшей метрополии.
Будущее покажет, действительно ли эти «международные», транскультурные писатели являются предсказателями литературы XXI века (кстати, одним из центров этого литературного движения стало и канадское Торонто), или это лишь один из вызовов, на которые культуры человечества отвечали и еще будут отвечать. Хорошо или плохо, но мы уже пережили много и пророчеств, и категорических вердиктов, начиная от «смерти Бога» до «конца истории», не говоря уже о том, что поэзию уже дважды объявляли морально невозможной: первый раз после Хиросимы, второй — после Чернобыля, а в культурологии и литературоведении чуть ли не каждые десять лет появляются методологии, перечеркивающие все другие и объявляющие себя окончательными... Структуры культуры, по всей динамике импульсов, на самом деле более постоянны, чем может показаться с точки зрения всегда суетной современности.
До сих пор универсальные художественные ценности создавались в пределах национальных культур и литератур, способных — каждая — дать свое неповторимое и обогащающее видение общего мира человечества. До сих пор разнообразие культур является источником творческих способностей человечества и основанием его самоуважения. Как будет дальше — будет зависеть от границ и способов развития процессов глобализации, от ее последствий, от ее возможной адаптации к многокультурной реальности или, наоборот, адаптации этой многокультурной реальности к глобализации.
Ведь человечество не может не искать другие варианты развития. Одно из направлений этих поисков — антиглобалистическое движение, распространяющееся во всем мире, созывающее под свои лозунги самые разнородные социальные, религиозные, интеллектуальные силы. И как бы к нему ни относились, нужно признать, что оно заставляет глобалистов предвидеть определенные гуманистические коррекции. Приобретает популярность идея дополнения глобализации — глокализацией, предусматривающей не только сохранение, но и подъем региональных хозяйственных, общественно-бытовых, культурных потенциалов. Это дало бы возможность, не противодействуя положительным тенденциям глобализации, уменьшить ее унификаторское влияние и полнее раскрыть творческий потенциал всех человеческих сообществ. Ведь этническое разнообразие человечества, с разнообразием культур, разнообразием языков — наибольшее достижение человеческой истории, и потеря его — необратимое обеднение и примитивизация жизни человечества, угроза его будущему.
Методы физического истребления народов остались в прошлом. Но есть другой, более современный и более эффективный метод «винародовлення»: поставить под сомнение ценности какого-то народа, объявить их бесперспективными, дискредитировать опорные пункты его самосознания, маргинализировать его бытие. Такая перспектива волнует многих, при чем не только представителей народов, находящихся под угрозой. Польский философ Януш Кучинский как альтернативу глобализации предлагает универсализм в духе общеевропейской гуманистической традиции. Упоминавшийся уже Дайсаку Икеда видит выход в создании глобальной этики, объединившей бы ценности всех народов. Возрождается интерес к идеям Николая Рериха, который будто бы предвидел наши проблемы еще в первых десятилетиях прошлого века. Кстати, апологеты глобализации нередко ищут мотивацию в деконструкции культуры, но необходимо сказать, что сам родоначальник теории деконструкции Жак Деррида отмечал, что «деконструктивная теория анализа» не предлагает «новый тип культуры», а лишь дает «подход к новому культурному синтезу». И дальше: «Скорее, она предусматривает выход за границы одной культуры, открывая возможности многих культур. Деконструкция — это общение между культурами; именно факт функционирования культур имеет отношение к деконструкции» (Жак Деррида. Московские лекции. Свердловск, 1991, с.26). Как видим, это далеко все-таки от редукции национальных культур или каких-то перспектив их отмены И вообще не является чем-то таким, чего культуры не знали раньше.
И наконец возникает такой парадоксальный вопрос: является ли глобализация действительно глобальным процессом? Если посмотреть на карту планеты, увидим, что огромный регион мусульманской жизни — от Магриба до Индонезии — не принимает ее ценности и чем дальше, тем жестче ей противостоит. Огромный африканский континент и Латинская Америка имеют разве что страдальческое отношение к ней. Гигантский Китай неторопливо вынашивает свой вариант глобализации. Все это, вместе с антиглобалистским движением, существенно корректирует перспективы глобализации — как далеко не глобального, а евроантлантического проекта, навязываемого остальному человечеству. Но остальное человечество имеет свой — убийственный! — ответ евроатлантистам. Этот ответ: великое, наибольшее в истории переселение народов, по своими масштабам и темпам намного превышающее переселения, происходившие в первые века нашей эры. Сегодня мы видим лишь первые его последствия. И кто же кого сглобализирует? Европа — афроазиатский мир или афроазиатский мир — Европу? США — Мексику или Мексика — США и т.д. А еще у истории есть в резерве страна вечности и страна будущего — Китай, Поднебесная империя...
Когда-то очень давно Фридрих Энгельс в своем «Людвиге Фейербахе» высказал глубокую истину: в историческом процессе сталкиваются намерения многих деятелей, но результат всегда получается тот, которого никто не ждал и никто не хотел. Через несколько десятилетий такое же мнение, но уже как собственное осознание, подал Эрих Фром. А еще позже добавил свое и Ролан Варт: «В истории победа одного противника над другим никогда не бывает окончательной; ход истории приводит к целиком непредвиденным результатам, к невообразимым синтезам» (Ролан Варт. Избранные работы. Семитика. Поэтика. М., 1989, с.128).
Поэтому ждать, что скажет нам история — из далекого будущего? А может, не дожидаясь далеких результатов великой игры великих игроков, на меру истории слепых, как и все другие, — все-таки работать на своем поле, культивируя его для себя и для потомков, в мире с соседями, глядя на весь мир?
Не маргинальная культура, а универсальная — вот наша надежда. Но универсальность — не в абстракции, а в конкретном, в широком диапазоне национально самобытных форм выражения, обогащающих разнообразие человечества. На этом и может базироваться наш оптимизм, хотя и умеренный.
