«По краю» — еще одно имя для ежемесячной рубрики «класс/мастер». Это также интервью-портреты неординарных личностей, в том числе и таких, которых называют маргиналами. «По краю», собственно, и переводится на латынь «ad marginem» — так принято называть заметки на полях философских, богословских и других солидных трудов.
Ведь на маргиналиях культуры существует много таких людей, которые ни под одну известную категорию не подпадают, славу и признание не стяжают, однако эти «полевые исследователи» всегда интересны, оригинальны, небудничны. А главное — они тестируют культуру на ее способность к переменам, к диалогу, к умению осваивать новые территории. Ибо человек «края» само свое существование превращает в сплошное художественное произведение, в непрерывный спектакль, жить без которого было бы невыносимо.
Именно таков польский художник Майор — Вальдемар Фридрих. Кстати, маргиналом его не назовешь — в свое время он добился всемирной славы как организатор движения «Оранжевая альтернатива», — однако всегда действовал именно на грани, не давая покоя тоталитарной системе коммунистической Польши. Его собственная «оранжевая революция» началась с гномов, нарисованных на закрашенных антиправительственных лозунгах на стенах домов, постепенно — яркими уличными акциями, веселыми хеппенингами — охватила всю Польшу и, в конце концов, освободила ее. А во время уже нашей революции Майор с его друзьями был здесь — ездил по стране в оранжевом автобусе, подарил проводникам Майдана 15-метровый оранжевый шарф, устроил пир избирателей с шоколадными головами Ющенко и Януковича...
Его визит в Украину уже в этом ноябре имел больше просветительский характер (см. «День» от 22.11.05). И именно тогда удалось наконец расспросить пана Майора, что к чему.
— Итак, первая выходка в вашей жизни...
— Как-то в школе я сказал, что не пойду на первомайскую демонстрацию, поскольку это же добровольно. Было много шума, скандал. А собственно первого мая я взял какие-то лекарственные капли в маленькой бутылочке. Подошел к трибуне, где стояли партийные деятели, охраннику сказал, что принес капли от сердца для отца, который стоит на трибуне, и ему их необходимо принять. И они меня пропустили. Какое-то время присматривали за мной, но я подошел к какому-то мужчине и начал с ним разговаривать о погоде. И они подумали, что это мой отец. Шла демонстрация, какие-то рабочие на трибуну бросали цветы. Я те цветы собирал. Потом объявили, что моя школа приближается.. Я сказал партийным деятелям: вот, мои идут, и я должен их поприветствовать. И оказался между советским и польским офицером, и бросал цветы на свою школу. Все из школы были совершенно шокированы. Правда, директор оказался очень хитрым — потом рассказывал, что я-де молодой журналист, и что меня специально пригласили на трибуну.
— А сколько вам тогда лет было?
— Восемнадцать. Это такое начало. Потом немного помогали оппозиции, но мне все это казалось смешным. Например, где- то там меня преследовали тайные агенты… Когда за оппозиционерами ходили сексоты, люди нервничали, а я просто смеялся. А во времена «Солидарности» мы уже в университете организовали «Движение новой культуры». Я написал манифест социалистического сюрреализма, где объявил, что являюсь преемником всей классики коммунистической, что раньше был социалистический реализм, а теперь — сюрреализм. И все, что происходит в социалистическом сюрреализме, даже отдельный милиционер, который стоит на улице, является произведением искусства… А во время забастовок сделали сатирическую газету «Оранжевая альтернатива». За это руководство забастовок хотело как-то нас отстранить — потому что мы их высмеивали тоже.
— Когда же появились гномы?
— Когда генерал Ярузельский ввел военное положение, люди писали разные лозунги на стенах, однако их закрашивали. Везде было очень много пятен. И на тех пятнах мы начали рисовать гномиков. А после того, как случился Чернобыль, реальные гномы появились на улице. Перед тем я раздал листовки, в которых написал, что в центре города появились гномики, а выросли они потому, что ели чернобыльские грибы. И чтобы жители города их поприветствовали. Конечно, пришли горожане, но больше всего было милиции. Приготовили мы много разных интересных вещей, но милиция гномиков арестовала. Это было смешно.
— Вы еще, кажется, собирались наделить всех сограждан туалетной бумагой...
— Да, сделали листовку, мол, будем раздавать туалетную бумагу. И опять милиция приехала. И начала обыскивать людей, есть ли у них в сумках туалетная бумага… Меня преследовали, а я убегал на велосипеде, увешанный теми лентами туалетной бумаги, и им не удавалось меня поймать. А я забыл, что в том велосипеде нет тормозов, и разогнался так, что просто въехал в стоявшую милицейскую машину. А милиционеры были так проворны, что поймали меня просто в воздухе. Потом тот, кто проводил допрос, спросил: не стыдно ли мне, что я так выгляжу. А я говорю, что делал хеппенинг. Он все это записал, а потом, когда шел домой, купил себе плинтус. А другой офицер у него спрашивает — куда ты с этим плинтусом идешь? Милиционер ответил: иду в город — делать хеппенинг!
— Почему именно гномики?
— Такой вопрос мне когда-то задали в милиции, когда очередной раз задержали. А я сказал тогда, что не хочу говорить, что обозначают эти гномики. А он дал мне слово чести офицера, что никому не расскажет.
— Ну и?
— Я сказал, почему.
— А мне?
— Я когда думал, что сделать с теми пятнами, так как они были фактически везде, то это мне стрельнуло в голову. Рисовал, чтобы на пятнах просто что-то было. А второй раз — когда уже на улицах шел хеппенинг, гномские шапки одевали. Но милиция смогла сделать невозможными наши действия. Тогда в следующий раз частью хеппенинга стала раздача шапочек. Я думал, что милиция будет снимать с людей эти шапочки. Но она забирала не колпаки, а людей в тех колпаках! Акции повторялись, и каждый раз все больше людей одевали эти колпачки, и каждый раз все больше милиции появлялось, и вся эта ситуация очень комично выглядела. Это привело, в конце концов, к тому, что люди перестали бояться милиции, и шок военного положения миновал.
— Получается, что милиция становилась частью ваших акций?
— Да! А мы же еще сделали даже день сексота. Когда меня в очередной раз забрали, то жаловались: «Что же вы нас постоянно трактуете как статистов в ваших акциях? Это вы непорядочно к нам относитесь, мы же тоже имеем какую-то духовную жизнь!» И спрашивают, какая же будет следующая акция. А я ответил — тут же мне подсказали мысль — что устрою международный день сексота. Всех приглашу — и вас, и КГБ, и ФБР… А они на меня сразу замахали руками: «Только не ФБР! Потому что вы должны радоваться, что имеете в Польше таких сексотов, как мы, что можете устраивать такие действа. А если пригласите ФБР, то не будете иметь никакого шанса».
— Ну и как тот день сексота — удался?
— Часть из нас была в черных очках, у других — газеты с дырками для подсматривания… Я приехал в черной шляпе, одетый серьезно, как агент царской охранки. Но смешнее всего было, что часть людей старалась вести себя как настоящие сексоты. И милиция растерялась, потому что не знала, где настоящие, а где ненастоящие агенты! Те, которые в черных очках — понятно, что ненастоящие, а вот других трудно было отличить. А они еще к тому же спрашивали у тех, настоящих, их удостоверения и руководили милицией как настоящие агенты: того забрать, этого забрать! Перевернули все с ног на голову.
— Какую из ваших акций вы запомнили больше всех?
— Когда я переоделся женщиной. Потому что как только меня замечали — сразу ко мне бросались. Так нарядился, чтобы нельзя было меня узнать: парик, пудра, высокие каблуки. Вышел на улицу, достал маленькую дудочку… А там были другие, по- разному одетые люди — еще какие-то пришельцы из космоса… И тут я начинаю играть на дудке. Двое милиционеров ко мне подошли и говорят — просим пани, идите домой и играйте там. А я молчал, чтобы не поняли по голосу, кто я. В результате взяли меня под ручки и просто занесли в машину. К тому же были злобные и хотели опустить меня просто в лужу, но я как-то выкрутился на тех шпильках. А они и говорят: «Что, куколка не хочет себе зад подмочить?» Еще и добавили: «Такая старая, а такая глупая». А я был страшно нервным и ответил тогда: «Хамы, как вы с женщиной разговариваете!» А один из них начал присматриваться и кричать: «А, это же педераст!» И к водителю машины — о, смотри, здесь «педик». А тот спрашивает: «Где?!» А первый отвечает — вон сидит мужчина, переодетый в женщину. Водитель ко мне присматривается и говорит первому: «Что-то у тебя в голове заморочилось!» А я ему подмигиваю, юбку одергиваю... Первый кричит мне: «Ну скажи что-нибудь!» А я молча кокетничаю. Тут другой орет: «Что ты наделал! Несешь какой-то вздор, а у меня уже пришельцы из космоса удрали!»
— А в участке как вас оформили — как мужчину или как женщину?
— Там вообще забыли у меня документы от растерянности забрать, так я просто вышел оттуда и все. Единственный раз в жизни я почувствовал себя женщиной, и это весьма впечатляюще.
— Кажется, чувство страха вам неизвестно...
— Если оно появлялось, то не потому, что милиция могла забрать. Я больше боялся, что не хватит чего-то из реквизита, или кто-то что-то забудет, или кто-то не придет. Скорее такие опасения эстетического плана намного сильнее, нежели от появления милиции.
— Видимо, пан склонен к риску...
— Не могу сказать, что я более отважен, чем другие. Но в тех вопросах я не боялся, был убежден каким-то образом… Возможно, оттого, что мое воображение не работало в том направлении, что что-то может случиться.
— Ваша деятельность в 1980-х питалась энергией протеста, а сейчас что вас вдохновляет?
— Когда я работал во Франции со студентами, нас подталкивали к действиям проблемы, касающиеся каждого человека, вроде банальные — безработица, политика, проституция, полиция... Например, сделали акцию, в которой работали над стереотипами. Студенты делали интервью на улицах, и только двое полисменов знали, что есть такое слово, по ТВ слышали, — но не понимали, что это значит. И мы сделали из картона такую как бы форму полицейского, а в Париже одна девушка хотела сделать фото настоящих полицейских с ними. Однако они заставили ее вынуть пленку, так как их лица являются собственностью префектуры. А если она хочет сделать их фото, то должна написать письмо в соответствующие инстанции...
— Многие ваши акции имеют выразительно театральный характер. Был ли у вас опыт в этой области?
— Меня театр как таковой только немного интересует. Когда я стажировался у Гротовского...
— У самого?! А когда это было?
— В 1977 году. Меня интересовали хеппенинги, а послание Гротовского было, чтобы каждый не пытался ему следовать, а находил себя сам. А смыслом того, что он делал, являются вещи, которые происходят в человеке. То, о чем он говорил, было близко к практике мастеров дзена, тибетских лам. Он стал известным, потому что творил такие вещи…
— А что он дал собственно вам?
— Это было очень мощное переживание. Мы делали определенные действия вчетвером — я, двое актеров Гротовского и еще один стажер — и это было что-то очень крепкое, сильное, в один момент что-то со мной произошло, и это было потом со мной, когда я уже практиковал медитации.
— У вас таки действительно в биографии много неожиданных страниц...
— Самый ценный опыт — когда я встретил мастера тибетской медитации. Мои мысли должны были быть независимы от всего. Взгляд был прозрачный и чистый. Все было спокойно и в то же время происходило спонтанно... И тогда я понял, что вся наша жизнь создана страхом. Работаем, чтобы есть, все время вынуждены что-то делать — но на самом деле боимся и очень часто убегаем от самих себя. Это, наверное, самое глубокое дело, имеющее отношение к тому, о чем я вам говорю.
— Существует ли сейчас «Оранжевая альтернатива» как движение?
— Разве только как отдельные люди. Но команда 1980-х распалась. И некоторые из них, например, сделали группу, которая называется «Перформированные х...» Это для меня катастрофа, потому что они вроде бы серьезные люди, профессионалы, и вдруг начали вести себя так, как будто им по 16 лет. С ними трудно контактировать, а та музыка, которую они делают, не такая уж хорошая. И жалко, что они не хотят работать с молодыми людьми, потому что каждый из них имеет какой-то опыт. Я думаю, что они что-то не реализовали, когда сами были очень молодыми, панками… И вот вернулись к этому.
— Вообще, Вроцлав выглядит каким-то просто легендарным местом: театр Гротовского, ваше движение…
— Теперь уже во Вроцлаве в центре города рестораны. Нет Гротовского, нет гениального театра пантомимы Томашевского, и я уже не там. Теперь это провинциальный город. Во Вроцлаве большинство домов принадлежат городу, и городская власть имеет большие возможности делать то, что они хотят. Когда-то они сделали выставку «Оранжевой альтернативы» без моего ведома. Но они же не знали, что есть интернет. Был скандал, я писал письмо мэру... Потом еще сделали «Выставку гномов», но говорили, что гномы — от Марии Конопинской, а не только от Майора. Размещали мои афиши, даже не зная, что это я их делал, опять опозорились. Я старался все исправить, разговаривал с мэром, но тот направлял каждый раз меня к какому-то следующему руководителю. А теперь они, наверное, на меня совсем обиделись, потому что я книгу написал — не только о них, но юмористическую, где говорю, что они начали использовать достижения «Оранжевой альтернативы», чтобы сделать рекламную компанию для города. Но так, чтобы я никакого влияния не имел на это. А почему это они делают — потому что имеют определенный бюджет и хотят между собой средства разделить. То есть того Вроцлава уже нет. И это еще раз подтверждает, что власти у людей не должно быть слишком много.
— Если уже говорить о новых временах —все ли вам нравится в сегодняшней реальности объединенной Европы?
— Для меня понятие «европейский» означает деньги евро и Европейский банк, который за них отвечает. И люди в тех странах, где ввели евро, очень много потеряли. Цены выросли, а заработки остались на том же уровне. И во Франции потому завалили Евроконституцию. Они этим сказали, что политики не могут принимать за них решения, потому что политики имеют такой уровень доходов, что на них это не влияет, а для людей это просто удар.
— Возможно ли сейчас делать политику средствами искусства?
— Можно, но когда будет для этого достаточно избирателей. Искусство может очищать политику, но сейчас оно в таком состоянии, что не может повлиять конструктивно, потому что это связано с пассивностью общества, со страхами. Поэтому имеем таких политиков, которых имеем.
— Вы говорили о стереотипах, и я вспомнил один: если художник — то обязательно бедный. Вам удается зарабатывать?
— Удается, но я скорее бедный. Немного занимался бизнесом во Франции — деньги были. Но когда начинал заниматься искусством — тогда деньги исчезали. Нельзя сказать, что я слишком бедный, но — обычный в смысле финансов.
— Кто такой сейчас пан Майор?
— Это очень непростой вопрос…. Я не думаю о себе в категориях страницы из энциклопедии. Я на таком этапе сейчас, что не знаю, что еще может случиться. Но понимаю, что уже перешел через половину своей жизни... Да, когда я говорю, что я на половине своей жизни — то получается, что должен дожить до 104 лет.
— Тогда можно ли сказать, что вы состоялись как художник, как личность?
— Могу сказать, что имел в своей жизни много счастья. У меня были хорошие профессора, я встретился с великими духовными мастерами, принимал участие в двух революциях, мне удается хорошо контактировать с людьми… Это что-то такое, что позволяет сказать: я имею много счастья. Но я это не использую только для себя, что-то делаю и с другими людьми тоже. Прекрасно понимаю, что имею какие-то определенные недостатки в характере, придется согласиться с этим и стараться быть лучшим, но не делать этого насильно, так как можно тогда иметь психические проблемы.
— Насколько мне известно, во Вроцлаве есть памятник гному. А как мог бы выглядеть памятник Майору?
— А уже кто-то спроектировал такой. Цоколь, на краю которого я сижу с бородой в колпаке… Это неизбежно, я думаю. Но имею надежду еще долго жить. Не хочу, чтобы этот памятник был, но влиять не могу. Да и не мое это дело, а тех людей, которые еще когда-то будут жить. Я, если когда-то стану духом, не буду никого пугать таким страшным привидением... Сам я хочу в других местах сделать памятники не себе, а гномам. В Киеве, кстати, тоже было бы хорошо — такой себе гномик, который выходит из апельсина...
