Премьера сопровождается довольно заметной рекламной кампанией, что на первый взгляд парадоксально: ведь за Сокуровым в массовом сознании закреплена роль режиссера не для всех, непреклонного моралиста, сидельца в башне из слоновой кости. Мол, его фильмы снимаются в основном для фестивалей, для узкого круга ценителей.
С уверенностью можно сказать, что эта информация устарела. Несмотря на всю свою напускную элитарность, Сокуров ныне весьма успешный режиссер. Его последний фильм — «Русский ковчег» — сделал на Западе, в том числе в непробиваемых США, такую кассу, которая любым коммерческим русским (не говорю уж про наших) режиссерам только снится. Очевидно, именно свою общеизвестную «непонятность» Сокуров превратил во что-то вроде фирменного знака, броской торговой марки; а в соединении со всегда модной исторической темой (независимо от того, о какой эпохе идет речь) — это дает прекрасный эффект. Зритель, как ни крути, любит костюмированные драмы — а ведь почти все фильмы Сокурова последних пяти лет относятся именно к этому жанру. Не исключение здесь и «Солнце».
Фильм посвящен 124-му императору Японии — Хирохито, причем охватывает самый сложный период в жизни монарха — с августа 1945 по 1 января 1946 гг., от объявления о капитуляции во Второй мировой войне до отречения от божественного статуса. Сценарий традиционно написан неизменным партнером режиссера — Юрием Арабовым. Картина является третьей частью так называемой тетралогии власти, начатой «Молохом» (1999 г. — один день из жизни Гитлера), и продолженной фильмом «Телец» (2000 г. — о Ленине), завершение должна составить лента о Фаусте. В продолжение традиции немецкоязычного «Молоха», в «Солнце» всех японцев играют актеры Страны восходящего солнца, а генерала МакАртура исполняет известный голливудский актер Роберт Доусон; соответственно, весь фильм дублирован на русский.
Однако, как признавался сам режиссер, полной аутентичности в смысле среды было достичь трудно — вещи той эпохи в Японии практически не сохранились, многое пришлось восстанавливать по фотографиям. А руины Токио, разбомбленного американцами, снимали под Петербургом — по кусочкам, после чего соединяли отснятые фрагменты в целостную картину катастрофы. Картина эта местами получилась довольно впечатляющая — действительно, такое себе послесловие к апокалипсису.
Впрочем, судя по всему, стремление к исторической точности не было главным — в «Солнце» режиссер вновь, как и в предыдущих картинах, пытается показать драму человека, находящегося на вершине власти. Иссей Огата (Хирохито) — судя по всему, хороший актер, и задание режиссера стремится выполнить тщательно. Император предстает с экрана этаким гениальным чудаком, человеком со многими и подчас странными увлечениями, носителем древней культуры, которую, конечно же, не понять варварам-американцам; последние изображены как бесцеремонные и дурно воспитанные чужаки. Весь фильм словно тонет в тенях — в картине под названием «Солнце» не встретишь ни единого солнечного лучика. Сдержанная цветовая гамма, иногда похожая на старинные тонированные фотографии. Собственно, в этом странном предвечернем воздухе и действует Хирохито — рассматривает краба под микроскопом, сочиняет стихи, пишет письмо сыну, встречается с генералом МакАртуром, общается с подчиненными, изображает Чарли Чаплина… Все его действия лишены пафоса и величия власти. Это действительно обычный человек в необычных, превосходящих его обстоятельствах. И его отречение от божественного статуса, и встреча с женой выглядят развязкой затянувшейся драмы, облегчением от непосильного бремени. Потому и проглядывают, наконец-то, после долгих сумерек, в самом финале фильма, робкие солнечные блики. Человеческое восторжествовало над божественным. И это, наверно, главный итог, результат, к коему режиссер стремился.
По большому счету, ничего нового в «Солнце» нет. Вся та же многозначительность, весомые паузы, затененность, и непреодолимая энтропия изображения. Режиссер, как всегда, заворожен смертью, чрезвычайно серьезен и ни в чем, ни в малейших деталях не намерен уступать зрителю, как-то развлекать его, давать ему какие-то послания. За всеми этими узнаваемыми чертами вновь теряется даже намек на эмоцию, на какой-либо признак сопереживания. То есть — авторское послание, чисто умозрительно, вычислить можно. Но ощутить драму тех людей, которые двигаются и разговаривают на экране, как-то поволноваться по этому поводу — вряд ли...
Автору этих строк удалось побеседовать с Сокуровым еще в самом начале съемок «Солнца». Ниже — фрагменты этой беседы.
— Проблема власти, судя по всему, занимает вас давно. Почему? — Это и простой, и сложный вопрос. Политический контекст меня, конечно, не интересует ни в коей мере. Власть я воспринимаю как некое особое психическое состояние человека, именно человека. Власть создается людьми. И это для искусства один из самых больных и драматичных вопросов. Я считаю, что власть как таковая — это результат действия человеческих характеров, воля конкретного человека. В самой власти нет никаких тайн. Все тайны — в человеческом характере.
— А можно ли сейчас утверждать, что вы снимаете исторические фильмы?
— Как сказать… Я ведь еще работаю в неигровом кино, и в перечне документальных картин также большая часть касается истории. Нет... Может быть, в «Молохе» и «Тельце» более рельефно проступает конкретный исторический фон. Но не более. Я не претендую на то, что сказанное или показанное в моем фильме есть правда. Это художественный вымысел. Конечно, мы очень много и подробно занимаемся документами — изобразительными и текстовыми, доступными и недоступными, к каждой из картин готовимся очень серьезно, потому что хотим быть свободными в материале. Но как только я попадаю в пространство, где возникает публицистика, то сразу ухожу в сторону. Честно говоря, меня это совсем не интересует. Задачу правдивого показа на экране чего-либо вообще я считаю невыполнимой. В любом случае на всем — и на выборе исполнителей, драматургии, на монтаже и определении характера героя — лежит отсвет субъективной воли автора, никуда от этого не деться.
— Из каких побуждений вы исходили, выбирая героев для своих последних фильмов?
— Я выбираю те имена и тех исторических персонажей, которые мне понятны на уровне эмоций. Другим образом это сделать невозможно. Такие высокие фигуры берутся, чтобы попытаться прояснить человеческое основание их жизни. Потому что, на мой взгляд, в основе всего лежат частные проявления характера, — никакого величия, никакой славы и гениальности. Если человек выбирает своим делом служение обществу, то есть политику, то он должен следовать очень строгим правилам. Но, поразительно, никто из людей, получающих должность из рук других, этим правилам не следует. В «Молохе» и «Тельце» зритель может увидеть, что самые глобальные вопросы, самые большие проблемы для решения, к сожалению, отдаются в руки тех, кто вообще не имеет права переступить порог для решения этих вопросов, не то чтобы их решать.
— Понять — в каком-то смысле и простить, разве не так?
— По христианским нормам — так. В данном случае понять — чтобы никогда по этому пути не пойти. Мы говорим о людях, которые пытались путем принуждения выполнить очень умозрительные цели, заставляли других делать как надо. А это всегда бессмысленно. Никто из них никогда не думает о том, что с тем инструментом, который им попадает в руки, нужно обращаться осторожно. Не все функции этого инструмента на самом деле известны. До сих пор нельзя сказать, что мы знаем, что такое власть.
— Мне кажется, что в том, что касается главных героев, ваша тетралогия власти постепенно осветляется, что ли. Сначала — два круга ада, Гитлер и Ленин, потом — достойный правитель, Хирохито, и, наконец, Фауст…
— То, что вы говорите, на самом деле очень важно. Прямо скажем, первый раз мне так говорят. Очень существенно, очень точно понимаете для молодого человека. С чего начать… У нас такая вводная, — создать произведение, которое состоит из четырех частей. По целому ряду вопросов мы можем изменить свою точку зрения. У меня был разговор с продюсером — что, если так попробовать: пока не сделали четвертую картину, не выпускать на экран и остальные. Это невозможно. Ни экономически, ни политически. Может быть, по форме, четвертая часть легче и светлее всех остальных. Но по содержанию она будет самой драматичной, самой тяжелой... Мне сейчас трудно отвечать на ваш вопрос. Но он очень важен. Вы попали в самую точку.
— Давно хотел у вас спросить: в чем все же трагедия Ленина и Гитлера?
— Они были несчастные люди. И у того, и у другого абсолютно неудавшаяся жизнь, профессиональная и личная. Ленин хотел быть юристом, Гитлер — архитектором, но из этого ничего не получилось. Подчеркиваю: это произошло до того, как они обрели эту свою вторую цель. Иными словами — сила несчастья слишком велика. Мы привыкли, что несчастного человека надо жалеть, мало обращаем внимания на то, с кем общаемся и кому что-либо доверяем. Власть нужно доверять только счастливым людям, надо понимать, что к ней всегда стремятся люди, у которых очень большие внутренние проблемы. Я историк по первому образованию, и среди людей, добившихся власти, не встречал счастливых, самодостаточных.
— Но судьба императора Хирохито выглядит благополучно.
— Он участвовал в сложной многогрешной цепи, в которой не был наказан ни богом, ни людьми, ушел без общего проклятия. При нем Япония не потерпела поражения, а вышла из Второй мировой войны. Его личная жизнь закончилась спокойно в феноменально взлетевшем государстве. Может, в случае с Хирохито — это отложенная казнь. Ведь он привел страну к военному краху, не понимал островной ментальности. Остров — это еще и психология, он имеет шансы, только обороняясь. Япония была обречена с самого начала. Покорив огромные пространства в Азии, она оставалась островом. То, что две атомные бомбы упали на Японию — это, конечно, огромная вина Хирохито. Американцы не стали бы бросать бомбы на не островное государство.
— Вы в последние годы очень много снимаете о Японии…
— У меня много особых чувств к этой стране как ко второй родине. С другой стороны, много противоречий. Японская армия на оккупированных территориях вела себя с жестокостью, даже не снившейся нацистам. При деликатности, тонкости, терпимости, пронизывающей все общество, вдруг жесточайшие проявления к себе и другим. Неисследованная, не понятая европейцами, не осмысленная и самими японцами культура самурайства. Как будто это было внедрено в их сознание откуда-то снаружи, а потом — забрали. Феномен камикадзе… Потому для меня картина о Хирохито несет странное чувство, как будто встречаешься с черным ангелом, сидишь с ним и молчишь очень долго. Вы сидите в темной комнате, избегая смотреть друг другу в глаза. Ни слова не сказано, но каждая минута пребывания друг напротив друга мучительна и бесконечно трагична… Это, кстати, то, чем когда-нибудь, может, займется кинематограф, когда освободится от суеты и сможет использовать во всей глубине и разнообразии этот феномен физической реальности, потому что кино реально, как ничто другое.
