Во-вторых, впечатляет присутствие в кадре и в титрах незаурядных имен и авторитетов, среди которых и сам автор, и герой картины. Ибо первый — Александр Коваль — народный артист Украины, лауреат Государственной премии имени
Т. Шевченко, член-корреспондент Академии искусств, секретарь Союза кинематографистов, директор Украинской студии хроникально-документальных фильмов и просто превосходный кинорежиссер. А второй — Иван Марчук — заслуженный художник Украины, лауреат той же Государственной премии и вообще — всемирно известный украинский живописец. Перечень титулов и эпитетов здесь принципиален. Именно они, на мой взгляд, ненароком определили едва ли не основной мотив сюжета.
Повествование стартует с теплых воспоминаний Ивана Марчука о мальчишеских годах. Мы оказываемся рядом с отчей хатой героя в его родном селе на Тернопольщине. Дом необитаем. Двор в запустении. Все поросло бурьяном в человеческий рост, а на голых осенних ветвях алеют ненужные яблоки. Блудный сын Москаливки торопливо оправдывается перед камерой: «Иногда приезжаю сюда просто посмотреть, и сердце щемит... Но что здесь делать?» Ласково гладит ствол разросшегося ореха, заглядывает в пересыхающий колодец. Вон — тополя, на которых пацаном разорял вороньи гнезда. А вот — долина, где всегда паслись коровы и стояли стога соломы, в которой не раз доводилось коротать лунную ночку с любимой девушкой. Здесь, подчеркивают авторы, истоки соответствующих творческих периодов художника — «вороний», «коровий», «лунный». Лирическая топография детства в монтаже легко перетекает в Марчуковы причудливые слепки с нее на картинах. Нужно отдать должное оператору Владимиру Кукоренчуку. Его камера в портретных и ландшафтных кадрах быстро и точно находит оптические эквиваленты ностальгической скороговорке героя. Более того, иногда своевольный тревеллинг операторского ока намекает даже на нечто невысказанное. Например, скользнул взгляд объектива сквозь зияющий проем окна в захламленную комнатенку (здесь когда-то была первая мастерская Ивана) и невзначай напомнил о еще одном цикле картин Марчука — «Мусорники».
Затем мы перенесемся в городскую среду, где осели иммигранты из Москаливки, родичи Ивана и он сам. Все вместе припомнят не только «теплое», но и «жгучее» — гонителей художника-нонконформиста, завистников, сексотов и прочих притеснителей. «Жить не хотелось. Я бегал по селам, где-то прятался, чтобы прийти в себя, опомниться...» Наконец, не скрывая гордости, герой поведает о своем головокружительном триумфе за рубежом. Здесь-то течение фильма и заложит крутой вираж от полифонии «голосов души» к единогласному хору аллилуйщиков. Действительно, последующие две трети ленты подобны присутствию на одной нескончаемой тусовке-презентации, где соотечественники (как правило, сановитые) будут каждый на свой лад окатывать художника елеем запоздалых восхвалений. Политик станет фокусироваться на близких ему мотивах: «...Мы пережили времена, когда один Марчук рисовал, а другой Марчук за ним следил. Теперь оба они строят новую независимую державу!» Национал-патриот, естественно, толкует о своем: «Это национальный художник, который никогда, даже в самых трудных ситуациях, не использовал чужого языка!» Коллеги же, мудрствуя лукаво, станут просто лить воду комплиментарной риторики, привычно барабаня клише типа «художник в масштабе земного шара», «перманентный революционер» и т. д. и т. п. Возразить на эти слова нечего — все справедливо. Однако очевидно, что стихия обольстительного трепа напрочь отменяет наметившееся кинопутешествие вглубь души художника, философии его образности. Между тем по воле автора ряды празднословов пополняет и сам художник: ему поручают за кадром декламировать поэтические цитаты из классиков (Шевченко, Уитмена) и из своих собственных литературных экзерсисов. Это происходит в коротких врезках в непрерывную «презентацию», на фоне фрагментов из полотен Марчука и его же символических дефиле «по просторам Родины любимой». Кажется, нельзя нагляднее проиллюстрировать разницу между понятиями «рисовать» и «рисоваться». К финалу сокровенную лирику окончательно вытесняет светская хроника. Но тут-то, на мой взгляд, и происходит даже непредвиденный авторами момент истины. Сценарные и режиссерские просчеты по отношению к исходному замыслу о «голосах души» оказываются фотографически точными решениями относительно совсем другого сюжета.
Кульминационным в хронике восхвалений и награждений Марчука становится эпизод вручения ему Президентом Украины Государственной премии имени Т. Г. Шевченко. Дело происходит, как положено, на Тарасовой горе в Каневе. Угадываю драматургическую логику авторов, намекающих на дистанцию, которая пролегла между домом по улице Шевченко в забытой Богом Москаливке, где родился художник, и одноименной наградой, вручаемой здесь, в духовном центре страны у священной могилы отца нации первым лицом государства. Мы слышим патетические слова официальной речи Президента и оркестровую медь ритуального «Реве та стогне...». Видим мрачно задумавшегося скульптурного Тараса и оживленно улыбающегося Ивана. А вот уже в интерьере музея в присутствии художника Леонид Данилович вежливо рассматривает картины, за которые только что наградил их автора. Экскурсовод с указкой в руке (а что ею можно указывать на полотнах Марчука?) объясняет главе государства, почему именно новоиспеченный лауреат оказался достоин высокой награды... Тарас и Иван с их искусством, Президент с его наградой и экскурсовод с его указкой — все вместе в одной мизансцене, но каждый — порознь, словно в разных духовных измерениях. Им нечего сказать друг другу. Социальная природа этой мизансцены ясна без слов, а место в ней настоящего искусства не нуждается в комментариях. Фильм, толковавший об истории восхождения художника, обернулся рассказом об испытании художника историей. Причем, как кажется, не только герой, но и сами авторы оказались вовлеченными в сюжет.
Таким образом, фильм у Александра Коваля получился воистину документальным и, в конечном итоге, неожиданно честным. Он предельно достоверно задокументировал особенности и парадоксы сегодняшней культурной ситуации в Украине. Время тупого репрессивного давления власти на искусство и художника сменилось временем в буквальном смысле подкупающего внимания к музам со стороны власть имущих. На смену эпохе, разрушавшей уникальные памятники культуры, пришла эпоха авральных реконструкций утерянного в новоделах, которые... столь же варварски, но уже необратимо разрушают чудом сохранившийся культурный слой. Новых шедевров все меньше, а лауреатов все больше. Нормальные творческие процессы из-за отсутствия финансов угасают, а на помпезных культурологических акциях денег куры не клюют. Свои новые таланты украинская культура открывает за рубежом, а местные и уже известные уходят из профессии в смежные с нею хлебные сферы — ТВ, рекламу, арт-бизнес. Впрочем, культура в качестве фасадной облицовки интересов власти и музы в роли девочек по вызову — не новость. Однако это как-то по-новому не радует.
Когда-то Анна Ахматова на правах более умудренного жизнью поэта советовала Арсению Тарковскому, переживавшему тяжкие времена: «Вы только не теряйте отчаянья». Ивану Марчуку в то время с лихвой досталось поводов для отчаянья, и его живопись, полагаю, до сих пор «питается» этим необходимым ферментом подлинного искусства. Вряд ли награды, почетные титулы, памятники из киноцеллулоида и даже иных, более долговечных материалов способны по-настоящему соблазнить его. Хотя и зарекаться не стоит. Гонители нередко только стимулируют внутреннюю свободу творца, тогда как расчетливые благодетели вполне способны поработить. По ту сторону мольберта Марчука в Украине и сегодня вполне хватит поводов для творческого отчаяния. Только бы хватило ему, ныне благополучному и всеми чтимому мэтру, сил и желания не потерять это чувство.
