Сериал «Поймать Кайдаша» мало кого оставил равнодушным, подарив восторг, определенный ресентимент или полное неприятие. Факт этот интересен сам по себе, поскольку показывает, как рецепция классического произведения вмонтирована в персональную историю каждого реципиента, горизонт ожиданий, вкусы и идеалы. В конце концов, это интересный предмет для социологов, психологов и культурологов. Меня интересует несколько иное, а именно — как мы воспринимаем классику, в частности украинскую, что ожидаем от нее и как приспосабливаем к себе?
Что говорят нам сегодня «Кайдаши» Нечуя-Левицкого и что хотят сказать авторы сериала? Сравнение повести Ивана Нечуя-Левицкого и фильма «Поймать Кайдаша» проясняет смыслы каждого из произведений и их пересечения почти через полтора столетия. Итак, повесть Нечуя-Левицкого датирована 1878 годом и отсылает нас к первым пореформенным временам после отмены барщины. Чтобы понять ее, стоит сказать несколько слов о самом авторе. По характеру своего мировоззрения Нечуй-Левицкий является представителем консервативного направления в нашей культурной истории. В конце концов, и Григорий Сковорода, и Григорий Квитка-Основьяненко также исповедовали консерватизм. Нечуй-Левицкий открыто оппонировал модерну и признался в своей симпатии к древним временам. Ему нравились старосветские характеры, общепринятый образ жизни и хозяйствования «по-старосветски». Под конец жизни Нечуй-Левицкий своим образом жизни стал олицетворением консервативности. До наших дней дошли анекдотические рассказы о том, как Нечуй якобы покинул свое юбилейное собрание, сославшись на то, что ему пора спать, или как он педантично соблюдал время приема пищи. Нечуй действительно находился в оппозиции к модерности, капризно противился ей, резко негативно воспринимал декадентство современных ему авторов, например, архимодерного Владимира Винниченко или архисимволистского Михаила Яцкова.
Отмечу, однако, что в своем творчестве Нечуй не был таким уж старосветским и охотно использовал, скажем, импрессионистический стиль. А от натуралистов он научился изображать интерьер — в отличие от своих предшественников в украинской литературе, которые говорили о таких вещах довольно обобщенно. Нечуй ведет своих читателей внутрь, в покои, подробно описывает их убранство. Вот горница Анисьи из «Старосветских батюшек и матушек» как образец тогдашнего мещанского кича: «Просторна світлиця, незабаром була обвішана образами попід самою стелею в два рядки. (...) Дві канапи вона закрила здоровими килимами, за дзеркало заткнула листаті букети з восковими вишнями, грушами та пташками. На образах забіліли здорові вишивані рушники. В покоях одразу стало чисто, привітно. По-господарському, але по-старосвітському». А здесь описаны покои мещанина из «Хмар» Сидора Сухобруса, который живет на Подоле в Киеве: «Світлиця була чиста, світла, просторна; стіни були помальовані ясно-жовтою фарбою; поміст був чистий, вимальований; через світлицю слався вузенький килим, витканий з чорних і білих ниток». Не забывает писатель вспомнить и об имперской разнородности «больших картин» на стенах его комнаты — там висели портреты Павла I, Кутузова, Екатерины II , «портрет якогось давнього Сухобруса в кунтуші, з прорізаними рукавами наодкид», а в центре — вышитая гарусом картина, на которой «черноусый цыган, в одежде светло-синей и красной, играл на гитаре». Ведет Нечуй своих читателей и внутрь дома Кайдаша — по крайней мере мы представляем себе и печь, которая плюется жареным салом и кашей, и неметеный пол, и скамью, на которой укладывается Омелько.
Нечуй не особо уважал интеллигенцию и вообще считал, что самой украинской интеллигенции не существует, а «чего нет в жизни, этого не может быть и в повести». И это при том, что он создал первые типы интеллигентов в своих «Хмарах» и «Над Чорним морем». Однако он идеализировал Украину, которая была для него святыней, которую он представлял как рай и которую с любовью живописал, особенно ее ландшафты. Валерьян Подмогильный посвятил Нечую-Левицкому свою психоаналитическую фрейдистскую студию, где отметил, что в ландшафтах и образах природы бессознательно воплощалась его любовь к матери, которая рано умерла.
Однако если у кого сложилось представление, что Нечуй — такой себе не очень образованный чудак и примитивист, то они ошибаются. Отец его Семен Левицкий происходил из древнего духовного рода, а мать Анна — из древнего казацкого рода. Начальное образование получил в сельской школе, которую в селе основал его отец. Нечуй (это псевдоним писателя) получил духовное образование, сначала учился в духовном училище при Богуславском монастыре (1847—1853), затем окончил Киевскую духовную семинарию (1853—1859), а с 1861 года учился в Киевской духовной академии, где получил степень магистра богословия. В академии, кроме богословских, Нечуй прослушал курсы по истории философии, всемирной истории, эстетике, церковной истории, а также курсы немецкой и русской литературы. Духовная карьера не особенно интересовала его и, находясь в Полтаве как учитель духовной семинарии, он начинает писать свою первую повесть «Дві московки», а также сдает экзамен на учителя гимназии. С тех пор Нечуй преподавал в течение почти двадцати лет русский язык, историю и географию, сначала в Полтавской семинарии, а затем в гимназиях Калиша, Седлеца и Кишинева. Ушел в отставку в 1885 г., жил в Киеве, как отмечал его биограф Сергей Ефремов, «тихой однообразной жизнью», от которой «пахло анахронизмом даже в такое глухое время, которое было в 80-е и 90-е годы» девятнадцатого века. Однако учительство в Польше, пребывание в Бессарабии, путешествия по тогдашней Европе, тесные связи с украинскими деятелями во Львове, где печатаются его первые произведения, дружба с Кулишом, который помог стать ему писателем, свидетельствуют о широте интересов и образованности Нечуя. Иными словами,он был типичным представителем тогдашней интеллигенции, которую трудно, однако, назвать сугубо украинской, поскольку она находилась на службе в империи.
В своей повести «Кайдашева семья» Нечуй воспроизводит разрушения традиционного патриархального уклада на фоне новой современной эпохи, основным лозунгом которой является приватность, прибыль и индивидуализм. При этом Нечуй прибегает почти к святотатству и поднимает руку на сакральное в украинской культуре — семью. Достаточно лишь вспомнить семью, ужин возле дома, или святое семейство в произведениях Шевченко. Нечуй, однако, не без боли, разрушает эту святыню, подкладывает под нее огонь. В центре повести — Кайдаш, отец, глава семейства, символический отец семейства. Нечуй возносит семейную историю до уровня трагедии, как это часто происходит в литературе. Трагическая вещь, которую показывает Нечуй — не бесконечные ссоры, а судьба Кайдаша. «Був я колись Кайдаш, а тепер перевівся на маленького Кайдашця, — говорив Кайдаш за чаркою горілки в шинку».
Как у Фрейда, дети поднимают руку на слабого отца, отбирают у него хозяйство и власть. Отсюда расходятся все драматические линии повести. Ослабление патриарха (Кайдаша) становится одной из причин упадка его семьи, ведет к ссоре братьев за землю, и, наконец, Ольга Кобылянская в «Земле» позже покажет, как вся эта история закончится братоубийством.
А между тем Кайдаш имел шанс стать «хозяином» в новой жизни, как Пузырь в Карпенко-Карого. Автор подчеркивает, что Кайдаш не только работает на земле, но и является хорошим мастером-ремесленником. «Він був добрий стельмах, — отмечает писатель, — він робив панам і селянам вози, борони, плуги та рала і заробляв добрі гроші, але ніяк не міг вдержати їх у руках». Таким образом, Нечуй аргументирует, что дополнительные деньги не всегда идут на пользу свободному крестьянину.
В эту трагическую историю Кайдашиха вплетает и свою собственную. Традиционный сельский уклад подорван наследием барщины. Кайдашиху еще девушкой взяли служить к пану во двор. «Вона довго терлась коло панів і набралась од них трохи панства», «до природної звичайності української селянки в неї пристало щось вже дуже солодке, аж нудне», — не забывает обозначить ее карму автор. «Трохи панства» проявляется в том, что она приняла барские привычки, льстивость, неискренность, желание быть барыней, иметь власть над другими, хотя бы своими невестками; недаром ее называют «економшею». Кроме традиционных референций к образу сварливой свекрови, Нечуй таким образом прибегает к социальным характеристикам той драмы, которая происходит в семье Кайдаша. В ситуации войны всех против всех нет невиновных — поэтическая и деликатная Мелашка мало чем отличается от грубой Мотри под конец произведения.
Особую роль в повести Нечуй отводит бабе Палажке и бабе Параске. Этим характерам двух баб суждено в произведениях писателя не только стать оплотом старосветских традиций, но и настоящими носителями украинского языка. Так, Нечуй сознательно и настойчиво подчеркивал, что основой украинского литературного языка должна быть речь бабы Палажки.
Автор «Кайдашевой семьи» жесткий по отношению к своим основным персонажам — он не оправдывает ни одного из них, а саму повесть заканчивает чисто условно: «Груша всохла, і дві сім’ї помирились». В общем, можно сказать, что повесть «Кайдашева семья» является не только бытовой юмористической комедией, но и социальной драмой.
Как воспринимают и интерпретируют ее современные авторы? Основное послание в сериале «Поймать Кайдаша» касается опыта сожительства, умения жить вместе, то есть в центре сериала — идея общежития, что сегодня является огромной проблемой в нашем обществе, резко разделенном симпатиями и антипатиями. В этих условиях появление новых «Кайдашей» выглядит крайне актуально. Наталья Ворожбит признается, что как сценаристка ставила цель прежде всего показать своеобразную перекличку ситуаций — жизнь после барщины и постсоветская жизни. Общественная пассивность, упадок общественной жизни, алкоголизм, бедность — все это характеризует современное село не меньше, чем сто с лишним лет назад. Собственно, еще Нечуй описал, как хозяин подкупает крестьян, чтобы те проголосовали против собственной громады, недвусмысленно ассоциируется с выборами прошлого.
Критики говорят, что «наше» село не является таким, каким оно изображено в сериале, — на самом деле ни у Нечуя-Левицкого, ни у авторов сериала речь не шла о правдивости изображения села. Село на самом деле и хуже, и лучше, чем оно описано у Нечуя или изображено в кино. Оба произведения не являются реалистичными, в них присутствуют также идеализация, гротеск, кич, натурализм. Нечуй стремился создать национальный тип литературы, основными характеристиками видел реальность, народность и национальность. Он вел речь прежде всего о социографии тогдашней жизни на переломе новых времен. Ворожбит, со своей стороны, стремилась показать, как бытовая комедия оказывается человеческой драмой.
Трагикомический элемент в значительной степени определяет сущность всего, что происходит в сериале в семье Кайдашей. В основе действа лежит травма каждого из персонажей: у Кайдаша — любовь к жене, которую он подозревает в измене; у Кайдашихи — ревность к невесткам, которые отбирают ее сыновей и ее прошлое. Бездетностью травмирована Мотря; желанием стать хозяином и виной перед Танькой — Карп. Наивность и юность Мелашки оборачиваются желанием пожить «для себя». Измена Мелашки травмирует Лаврина.
Однако авторы сериала не углубляются в психологические страдания и самоанализ каждого из персонажей. Они дают каждому из них шанс, и в этом заключается важный месседж сериала. Кайдаш, который, согласно логике сюжета, должен был умереть, внезапно пробуждается и выздоравливает, услышав о войне. Далее он уже существует в какой-то лиминальной ситуации — между жизнью и потусторонним, ассоциируясь с мудрецом-прародителем. Кайдаш знает то, чего другие не знают; он слышит то, чего другие не слышат. Он держит этот мир, потому что мир в опасности. Таким образом, в сериале восстанавливается сама идея патриархальности. Мотре подарено материнство. Карп признает свою незаконно родившуюся дочь. Танька, бедная и обделенная любовью, за свою доброту вознаграждается достатком и мужем, как Золушка, возвышаясь в своем статусе. Шанс изменить и обновить свое чувство имеют и Мелашка и Лаврентий. Карп, вероятно, также может измениться, потому что увидит Мотрю счастливой.
Нечуй в свое время говорил, что реализм в литературе заключается в том, что жизнь в произведении должна отражаться, как в зеркале. Очевидно, при таком понимании реализма нельзя говорить о психологизме, скорее о типах, статике, картинности. Собственно, Нечуй и стал несравненным мастером вербализованной пейзажной картинности и живописания характеров-типов.
Зеркалом становится и сериал. В нем жизнь воспроизводится натуралистически-гротескно с той целью, чтобы зацепить зрителя, вызвать и радость узнавания, и неприятие узнаваемого. В этом заключалась, очевидно, цель авторов сериала. Грубые сцены и неприглядные эпизоды, включая бытовые мелочи, неприглядную одежду и суржик, как раз и направлены на подобный эффект, потому что цель их не в правде, а в том, чтобы включить собственный опыт и ассоциации зрителя. Многие узнают то, от чего убегают и прячут на дне воспоминаний. Те, кто привыкли к сельской идиллии, фольклору народа и украинскому соловьиному, гнушаются натурализма. Те, кто ищут точности, недовольны элементами идеализации. Кажется, это и есть именно то, к чему стремились создатели сериала.
И, конечно, суржик. Нечуй утверждал, что основой украинского литературного языка должна быть речь бабы Палажки, то есть суржик. Суржиком назвал язык «Энеиды» Котляревского Юрий Шевелев. Суржик — часть актуального языкового сознания и практики современной Украины. Он естественен для одних, неприемлем для других, однако трудно отрицать, что он является полем игры и удовольствия для третьих, таких, скажем, как Богдан Жолдак, который создавал специально литературу, написанную на суржике. Суржик так же, как и гибридность, становится знаком нашего времени и источником новых креативных практик. Гибридизация проявляется прежде всего перформативно — имитация суржика, жонглирование ненормативной лексикой и жаргоном становится особенностью лингвистических игр современной культурной элиты, в частности фейсбучной.
Красота суржика видна со стороны, с перспективы правильного высокого языка, однако без подпитки просторечьем, с одной стороны, и высокого (иноязычного или «кованого» интеллигентского) с другой стороны, такой язык стерилизуется, угрожая стать холодным и чисто представительским, как на радио в советские времена. Богатой является и литература, существует на разных уровнях и в разных стилях и жанрах — высоких, низких, средних, больших, малых и маленьких. Литература на суржике, написанная на языке бабы Палажки, также имеет право на существование, — и на уровне цитатности, и как явление субкультуры.
Мир, показанный в произведении Нечуя-Левицкого и в сериале, энергетический и жизнеспособный, ссоры и драки происходят с тем же азартом, с которым казаки сражаются на поле боя. У Нечуя Карп говорит шинкарю, что он никогда не работал на барщине, а это значит, что он свободного казацкого, а не крепостного рода. Живая сила казацкого рода просматривается и в словах и характерах персонажей «Поймать Кайдаша», и не в только мужских. Характеры Мотри и Карпа, которых сыграли Антонина Хижняк и Тарас Цимбалюк, поражают своей красотой и энергетикой, они ломают стереотипы, по крайней мере гендерные, и позволяют говорить не только о казаке-мужчине и о казачке-женщине. «Мотря-бензопила. Пока не заведется, нормальный человек, но как только что-то не по ее — все, прячься. Джек-потрошитель отдыхает», — комментирует свою роль Антонина Хижняк, звезда этого сериала.
Вполне закономерно напрашиваются аналогии фильма «Поймать Кайдаша» с гоголевской традицией. Продолжая гоголевскую тему, авторы сериала, сознательно или бессознательно, перенимают от автора «Тараса Бульбы» два типа характеров — «сильного» и «слабого» казака. Первый (Остап) — сильный героический характер, которому чужды любые сомнения, готов погибнуть за свою честь; второй (Андрей) — феминизированный, нежный, легко поддается роковой любви, готов предать казацкую честь.
Авторы сериала, вероятно, переняли эти типажи от Нечуя, который подчеркивает разницу между мрачным Карпом и веселым Лаврином, даже внешне противопоставив обоих братьев. Хотя у Нечуя они оба русые, актеры, исполняющие роли Карпа и Лаврина, отличаются по телосложению и характеру, и их отличие маркировано внешне — Карп черновой, Лаврин русый. По сути, в фильме речь идет не только о семейном, родовом отличии, но и о отличии значительно более глубокого порядка, которое может иметь социальную, этнонациональную, психологическую, идеологическую основу. Властный Карп становится на сторону Януковича; Лаврин, потерпев поражение и переживая измену Мелашки, идет защищать Украину в АТО. Таким образом, ссылаясь на казацкие архетипы, авторы сериала показывают историю вражды двух семей и распад Кайдашевой семьи до уровня национальной истории и придают ей современное содержание.
Подобно Нечую, авторы сценария ведут нас также в дом, внутрь покоев, намекают деталями на нашу реальность. Ритуальное отрывание листка календаря — русскоязычного в начале, украиноязычного в конце — становится символом перемен, которые Украина пережила в начале двадцать первого века. Красноречивый и сам интерьер дома, и одежда, всегда имеющая символическое значение. Вышитые сорочки заменяют дешевыми из Китая кофточками Мотри, а рушники меняют на китайские часы «под позолоту» на стене. Еще есть, однако, остатки советского быта, например, радио, настенные портреты или настенный календарь. В народной бытовой культуре происходят интересные вещи, и их фиксирует сериал, — псевдонародный сельский кич исчезает, его место занимают китайские вещи, по сути, китайский кич. Сочетание остатков советской, каких-то элементов традиционной сельской и китаизированной бытовой культуры свидетельствует о рождении нового культурного симбиоза — гибридного кича, который условно можно назвать «суржиковым».
А что же знаменитые баба Параска и баба Палажка? Именно к ним взывал, очевидно, изобретательный и остроумный Майк Йохансен, когда говорил в «Путешествии доктора Леонардо...» о «апокрифической бабе». Эта легендарная фантастическая апокрифическая баба, след которой ассоциируется с «борщом и печеным хлебом и бабьим потом», «одетая в черную с горошек юбку», является непременным участником любого действа, происходящего в традиционном украинском селе. В сериале ее магическое присутствие несколько ослаблено. Баба Параска, достаточно колоритная фигура в фильме, остается маргинальным образом, но баба Палажка становится посредником в действе, она охраняет, помогает, советует, учит креститься и водит в Лавру. Однако в исполнении Любови Колесниковой она теряет архетипический вид «апокрифической бабы» и осовременивается. Очевидно, это сознательное намерение авторов сценария.
В целом, если фраза «поймать Кайдаша» ассоциируется с тем, чтобы «поймать кайф», то авторы сериала достигли цели. И в значительной степени за успех они должны благодарить Нечуя-Левицкого, автора бессмертной «Кайдашевой семьи». С удовольствием отмечу, что сейчас интерес к украинской классике растет, появляются новые нетрафаретные инсценировки и экранизации, ломаются стереотипы восприятия — как народнические, так и советские. переписывание классики происходит не только благодаря ее разнообразию и богатству сюжетов и характеров, но и потому, что в ней присутствуют социальные, психологические и культурные матрицы, помогают нам глубже понять и самих себя, и современность. Классика — не протезы, а живой опыт культуры, которая развивается.
