К сожалению, автор статьи не дает никаких ссылок на этих своих, как он выражается, «литературно невменяемых» коллег, вынуждая нас не только поверить ему на слово, но и предположить совершенно невероятное: российская критика за последние восемь лет стала более невменяемой, чем украинская!.. Ибо за полтора года энергичной раскрутки «Полевых исследований...» ни один мало-мальски профессиональный критик в Украине не написал об этом произведении как о художественно значительном (разве что феминистки нашли в нем определенные достоинства, но и те, скорее, из области проповеднической эссеистики, чем собственно художественной прозы).
Несмотря на некоторые остроумные наблюдения, статья московского критика производит странное впечатление своей озлобленностью, стремлением любой ценой оскорбить, унизить сочинительницу, совершить эдакую интеллектуальную вендетту. Чем же, однако, «провинциальная» украинская писательница так разгневала «столичного» критика, что он совершенно потерял самообладание — и мужское, и сугубо профессиональное?
Подлинная причина этого неистовства кроется, на мой взгляд, в двух пассажах из текста Оксаны Забужко, простодушно пересказанных-процитированных автором в его язвительной филиппике. В начале рецензент объясняет читателю, почему он столь настойчиво употребляет политически, скажем так, некорректный термин «хохлушка»: «Пишу это в здравом уме и трезвой памяти, как обрусевший хохол (по отцу). Тем более, что в своем романе Оксана Забужко считает самым страшным для хохлушки, чем-то похуже СПИДа, — окацапиться» Думается, здесь автор допускает типично фрейдовскую оговорку. Ибо кому, действительно, охота признаваться, что в большинстве случаев смена национально-языковой идентичности — это вовсе не «соитие по любви» и уж совсем не «добровольный выбор» в пользу «лучшего» языка, более «развитой» цивилизации, более «перспективной» карьеры, а уступка насилию (явному и скрытому, прямому и опосредованному) со стороны этой самой цивилизации, вынуждающей аборигенов отказываться от своего «худшего» языка, «убогой» культуры и цивилизационной «бесперспективности»? Кому хочется признаваться в капитуляции, в отступничестве, в постыдном бегстве на сторону сильных? Куда проще и удобнее объявить свой выбор естественным, добровольным и даже единственно верным, зачислив всех несогласных, всех, кто упорно сопротивляется насилию и не приемлет предательства, — в психи, извращенцы, провинциалы, хохлы, бандеры и т. д.
Но бессознательное на то и бессознательное, чтобы с головой выдавать сочинителей самым неожиданным образом. Сергей Земляной, как я уже говорил, «прокалывается» в своем тексте дважды. Впервые, когда неожиданно остро, по принципу «сам дурак» (то есть «сама дура»), реагирует на якобы «антикацапский» пассаж Оксаны Забужко. Второй раз, когда опять же с непонятным возмущением цитирует в конце статьи эдакий монолог Оксаны о взаимоотношениях колониальных женщин с колониальными мужчинами в рамках империи, насилующей и тех, и других.
В первом случае квалифицированный критик как-то совсем не задумывается, что своим «полухохляцким» ерничаньем в отместку немилой ему Оксане оскорбляет не столько свою обидчицу, сколько миллионы украинцев, которые за слова Оксаны, а тем более ее героини, никакой ответственности не несут. А во втором случае проявляет еще более прискорбную профессиональную глухоту. Ибо цитата, которую он приводит с издевкой как некую «русофобскую» экстравагантность зарвавшейся «интеллектуальной хохлушки», является общим местом постколониальных и феминистических студий, их упрощенным, так сказать, изложением. Именно в этой цитате идеологический смысл романа (а не в «неспособности героини к определенным видам секса», как с похабной ухмылочкой сообщает нам рецензент), именно в этом — ключ к трагедии феминистки, насилуемой мужиком, которого в свою очередь изнасиловала империя и который поэтому не способен любить женщину, а стремиться лишь обладать ею, как обладали им самим.
Другое дело — насколько писательнице удалось воплотить этот замысел, в какой степени смогла она выйти за пределы эссеистического монолога, услышать голоса других персонажей, словом, создать то полифоническое пространство, в котором, по Бахтину, только и может существовать современный роман. Вот об этом и стоило бы порассуждать рецензенту, вместо того чтобы утомительно и временами непристойно изголяться по поводу «интеллектуальных хохлов».
Остается лишь высказать недоумение и сожаление по поводу публикации хамских критических пассажей в респектабельном издании, к которым наверняка причисляет себя «Независимая газета». Очень трудно представить себе серьезное западное издание, в котором может появиться статья с подзаголовком типа «Интеллектуальная жидовка (или, скажем, негритоска) как сексуально-литературный тип». В России это оказывается возможно, особенно если найдется бойкий борзописец, простодушно заявляющий: «Да я ведь и сам наполовину жид (нигер, чурка и т. д.)». Империя, увы, позаботилась, чтобы мы долго еще не испытывали недостатка в подобных бедолагах.
Мне искренне хотелось закончить эти заметки на более оптимистической ноте, однако жизнь дает к тому мало поводов. Вот разве что перечитываемая мною книга замечательного еврейского мыслителя и публициста Владимира Жаботинского, написавшего в 1911 году: «Я не считаю ни нормальным, ни вечным тот антагонизм между великороссом и малороссом, который выкристаллизован в простонародных кличках «хохол» и особенно «кацап»; уверен, напротив, что при улучшении внешних условий не только украинство, но и вообще все народности России прекрасно уживутся с великороссами на почве равенства и взаимного признания; даже верю, что большую и благотворную роль в этом сыграет именно великорусская демократическая интеллигенция».
Когда сыграет, интересно?
