Последние этой весной. Ибо несмотря на ежегодные угрозы «прикрыть лавочку», Сергей Владиславович, не успев в последний раз позвонить в свой колокольчик, уже вынашивает в своей полулысой голове идеи следующего театрального форума. Собственно, я так же обещаю себе больше не связываться с «Березіллям», чтобы опять не обременять сердце переживаниями по поводу постоянных финансово-организационных неурядиц, которые сопровождают его на протяжении десяти лет.
Однако меня в этой творческой авантюре, наряду с достойными внимания спектаклями, которые несмотря на хроническую бедность каким-то чудом попадают не только на афишу, но и на сцены киевских театров, интересует еще и фигура самого Проскурни. Для меня он является воплощением извечных противоречий, того дуализма, который в той или иной степени свойственен каждому из нас. Более всего стремясь заниматься искусством Проскурня вынужден постоянно искать денег; будучи от рождения эстетом и чуждым той грязи, в которую погружает нас политика, он считает необходимым ежедневно вычитывать из газет кто с кем, против кого борется; обладая врожденным целомудрием и развитым умом, он часто приносит их в жертву делам и людям, которых должен бы обходить; желая одаривать каждого, он все время одалживает; мечтая о счастливой судьбе руководителя грандиозного театрального праздника, он обрек себя на страдание фантазера, чудака, «души прекрасные порывы» которого не находят отзвука у равнодушных к Культуре государственных мужей; в тайне надеясь на отдых от своего родного «Березілля», он не в состоянии даже на день освободиться от него...
Собственно, с вопроса, что должно произойти, чтобы он распрощался со своим «левиафаном», я и начал разговор с Сергеем Владиславовичем, к которому, кстати, я, его однокурсник, почему-то чаще обращаюсь вот так официально, чем юноши, которые зовут его Сережей. Это еще одно противоречие, свойственное Проскурне: необходимость стать солидным руководителем солидного творческого мероприятия не совпадает с желанием быть в панибратских отношениях со всем миром.
— Чтобы понять, почему я до сих пор не отрекся от своего фестиваля, нужно знать, в силу каких обстоятельств я начал его создавать. Этому предшествовал определенный художественно- административный опыт. И, собственно, мои творческие симпатии с тех пор не изменились, они только приняли другую форму. Для меня доминирующим моментом стало желание что-то изменить в административном отношении. Когда мне не давали возможности делать спектакли, я создал свой театрик и ставил то, что хотел. В то время, когда любили поговорить о том, что украинская современная драматургия не сценична, мы работали над очень сложными текстами и эти спектакли имели своего зрителя. И никогда мы не существовали в русле каких-то административных систем. Потому что в Министерстве культуры всегда была статья расходов, предназначенных на первопрочтение украинской современной драматургии. Однако, несмотря на то, что я ставил пьесы наших современных писателей, тех денег никогда не получал. Я писал письма, но на них не реагировали. Что же касается того, как меня отлучить от «Березілля», то нужно найти ошибки в нашей финансово-экономической деятельности и посадить меня по статье. Однако и в камере я буду заниматься театром.
— Может, дело в том, что ты не дотягиваешь, как продюсер? Ты хороший арт-директор — образованный, знаешь современное искусство, имеешь много творческих идей, создаешь разнообразные проекты, явления, на первый взгляд, несовместимые умеешь объединить определенной концепцией. Но что касается финансов...
— Видишь, здесь есть две стороны медали. С одной стороны, я и не считаю себя продюсером, поэтому и подписываюсь, как арт- продюсер. У меня нет тех характерных для продюсера черт, которые помогают находить с кем бы то ни было общий язык. Меня считают довольно конфликтным человеком. Хотя, возможно, это скорее всего не конфликт между людьми, а конфликт между функциональными обязанностями. Я, например, не могу понять природу поведения некоторых чиновников того же таки Министерства культуры. Хотя, без сомнения, в то же время они являются театральными профессионалами. Однако их действия как чиновников не совпадают с их ощущением театрального процесса. Мы существуем в дуалистической ситуации, и каждый из нас или принимает, или не принимает эти правила игры. И, скажем, я ощущаю, что вся моя работа состоит в том, чтобы отрицать какие-то вещи, которые вызывают у меня раздражение и сопротивление.
— Ты не можешь себя сдержать?
— Я себя не сдерживаю, но я веду диалог не при помощи митингов, протестов, корпоративных заявлений, а через определенную творческую акцию. Мой диалог с этим дуалистическим миром в ситуации, когда мы от одного берега отошли, а к другому не пристали, состоит в том, чтобы делиться радостью общения с теми, с кем мне хорошо. Вот люблю я Тадаши Эндо, поэтому и зову его в Киев. И он приезжает сюда, терпит все эти неурядицы нашего существования, поддерживает нас, проводя мастер-классы, за которые никто ему не платит. Потому что наших студентов трудно заставить платить за мастер-классы. И не нужно сегодня даже пытаться это делать, потому что вся инфраструктура не работает.
— Многих раздражает именно то обстоятельство, что спектакли «Березілля» зритель смотрит бесплатно, в то время, как другие арт-агентства пытаются усвоить такие заморские премудрости, как «маркетинг», «менеджмент» и тому подобное, заставляя публику платить за искусство.
— Обвинения в плохом менеджменте имеют основания. Однако люди, которые видят эту нашу ошибку, не замечают обстоятельства, без которого менеджмент становится невозможным. Для того, чтобы раскрутить проект, нужно иметь определенный первоначальный капитал. В связи с тем, что у нас нет этого капитала, а есть постоянное ощущение финансовой нестабильности, мы не можем вовремя начать рекламную кампанию, напечатать афиши, расклеить их, сдать билеты в театральные кассы. И в этой ситуации, на мой взгляд, мы делаем единственно правильный выбор — приглашаем в театр всех желающих. В этом году, например, Министерство культуры выделило определенную сумму и составляла она только пятнадцать процентов от тех средств, которые нам были нужны. Мы же на этот раз решили денег не одалживать и выстроили программу, в зависимости от тех финансовых возможностей, которые предоставляет нам наше любимое государство через своих чиновников. К тому же эти средства пришли не вовремя и я не хотел бы сейчас говорить о причинах их задержки, как не хотел бы распространяться по поводу того, кому и на что дают большие деньги. Ибо моя позиция будет казаться субъективной, я так и не смогу объяснить, почему нужно за счет государственного бюджета поддерживать «Березілля», а не творческие отчеты областей. Ведь они нужны, для людей это большая радость: приехать в Киев, выступить на сцене Дворца «Украина». Говорить нужно не о деньгах, а о приоритетах в культурной жизни. Моя же субъективная точка зрения состоит в том, что лабораторность «Мистецького березілля» и возможность смотреть то, чего у нас нет, намного активнее повлияет на развитие украинского искусства, чем отчеты самодеятельных коллективов. Потому что наши проекты инновационные, а эти отчеты итоговые — ничего не изменится от того, что самодеятельность приедет на несколько дней в Киев. Все останется на своих местах. И в театральном институте историю Восточного театра будут преподавать люди, которые никогда не видели лучших его образцов, потому что они не могут поехать, например, в Китай и посмотреть Пекинскую оперу.
Что же касается плохого менеджмента, то в этом и моя ошибка. Раз я не смог убедить Министерство дать нам средства вовремя, значит, я плохо работаю. Однако выход из этого положения один — мы гостеприимно открываем двери театров и делаем театральный праздник. Ведь слово «фестиваль» семантически связано с понятием праздника.
— У тебя не сложились взаимоотношения с властью. Возможно политика и искусство вещи вообще несовместимые?
— Нам нужно посмотреть на нашего ближайшего соседа — Россию, и поучиться тому, как яркие политические фигуры используют искусство и культуру в своем пиаре. Лужков прекрасно понимает, что Международная театральная олимпиада, на которую он выделяет колоссальные средства из городского бюджета, намного эффективнее сработает на его имидж, как человека образованного, как на гуманитария, который заботится о духовной ауре города, который чрезвычайно высоко поднимает престиж столицы России. А у нас редко увидишь выдающихся политиков и общественных деятелей в творческих заведениях. Они скорее любят ходить в те места, где поселилась субкультура. И политика наша является субкультурной. Мы постоянно поворачиваемся в различные стороны и будем пытаться сделать так, как у кого-то, не чувствуя алгоритмов, органических законов нашей жизни, нашего общества.
— Мы давно знакомы, и я помню Проскурню, который носил хвостик с прищепкой, проводил какие-то «вывихи» и выражался довольно свободно. Сейчас у тебя аккуратная прическа, говоришь довольно взвешено, осторожно, в твоей лексике преобладают понятия скорее всего из политико-экономического, чем из театрального словаря. Политик, дипломат все же победил в тебе художника?
— Мне кажется, что эта шипучесть, которая переливалась через край фужера, во мне осталась. Только сейчас я выстраиваю более тонкие отношения с властью и обществом. То есть, выражаясь метафорически, я на грубый анекдот в свой адрес отвечаю поэтической фразой. Одно из основных заданий, которое я ставлю перед собой — это борьба с вульгарностью. Если же заметно, что изменился и я, и сам подход к делу, то это прекрасно. Это моя нынешняя форма диалога с самим собой, с социумом, с истеблишментом, в конце концов, с целым миром.
— Тебя как-то назвали «бескорыстным честолюбцем». Согласись, что это определение является просто красивой фразой. Ибо честолюбие само по себе штука небескорыстная — ведь не все измеряется мерседесами и счетами в банках. Сам у себя ты много видишь корыстности? И сколько в твоей деятельности чистого служения Театру?
— С одной стороны, не хочется терять только тебе присущих черт, менять свое мироощущение, не хочется мимикрировать. Но я и не смогу мимикрировать, не смогу ставить то, что будет противоречить моим творческим принципам. А с другой стороны, существует мир бытовой, материальный... И здесь я процитировал бы булгаковского Воланда: никогда ни о чем не проси, особенно тех, кто сильнее тебя. Сами придут и предложат... Принимая во внимание то, что мы существуем в системе определенных иерархий, то мое желание выйти на какую-то высшую ступеньку связано не с тем, что я хочу завладеть какой-то высокой должностью. Я не организовываю письма, чтобы мне дали звание, не веду бесконечные разговоры о том, чтобы меня выдвинули на какую-то премию — я не желаю играть в эту иерархическую систему. Я только хочу, чтобы мой труд был соответствующим образом оценен. И не медалями, премиями, званиями...
— Однако, слава тебе все же необходима?
— Я назвал бы это скорее популярностью. Она является одной из наиболее уязвимых мест нашей профессии. Заниматься театром и быть непопулярным — это значит просто не отвечать требованиям профессии. Популярными становятся актеры, режиссеры, художники, которые влияют на других людей, поражают, удивляют, захватывают их. Популярность — это восторг. А слава — это категория гнетущая. Так вот — популярность необходима, ибо она работает уже не на меня, а на фестиваль. И когда я приду на какие-то переговоры к банкиру или политику, то мне намного проще будет с ним говорить, даже если в «Киевских Ведомостях» выйдет критическая статья с моей фотографией. Эти люди уже что-то слышали о нас и понимают, что я не с улицы пришел.
— От каких иллюзий ты уже избавился?
— Я могу сказать о тех, от которых я не могу избавиться...
— Это будет следующим вопросом.
— Нет, я могу только говорить о тех иллюзиях, в плену которых нахожусь до сих пор. Я не могу избавиться от бесконечного доверия к людям. Иногда ощущаю, что нужно было бы более осторожно с кем-то говорить, выбирать с кем быть в дружбе... И в то же время, я радуюсь каждой улыбке и очень высоко ценю, когда со мной говорят откровенно, не пряча глаз. И я понимаю, что эта доверчивость является в принципе прекрасным качеством. Однако она часто приносит разочарование.
Сергей Владиславович так и не сказал, с какими эфемерными надеждами он уже распрощался. А мог бы, например, сказать, что напрасными оказались его надежды на то, что в этой стране может что-то измениться к лучшему. Ведь он достаточно образован, чтобы понять, что есть страны-санатории, а есть страны-тюрьмы, куда Провидение направляет вороватых власть предержащих и ленивых подданных, лишенных воли к культуре. И как бы мы не напрягались, какие бы конституции не принимали, тюрьму в санаторий не превратишь. Впрочем, паханы и за решетками умеют устраивать курорт. Для себя.
Такая уже здесь, похоже, территория, что на ней всегда будут рождаться и хозяйничать Мартыны Борули и Мины Мазайлы, Финогены и Пузыри, которые так и не постигнут никогда, зачем нужно жертвовать деньги на памятник Котляревскому. И чем раньше мы избавимся от иллюзии, что эта публика когда-то начнет вкладывать деньги в культуру и искусство, и мы станем процветающим государством, тем больше у нас шансов не растратить свою жизнь на борьбу с ветряными мельницами и не обезуметь от противоречий, которые превращают нашу жизнь в ад.
