Нынешний Международный театральный фестиваль женских моно-спектаклей «Мария» (вдохновительница этого форума известная актриса Лариса Кадырова) подарил не только удивительные встречи с актрисами из Польши, России, Беларуси, Венгрии, США и Украины, но и мощную конференцию «Магия Антона Павловича Чехова», прошедшую в Театре им. И. Франко.
Конференция собрала чеховедов из Испании, Великобритании, Польши, Пакистана, России и Украины. В этом году именно Чехов стал магическим духовным покровителем фестиваля. Среди докладчиков были выдающиеся литературоведы, режиссеры, театральные критики, киноведы, в частности — академик, директор Института литературы им. Т. Шевченко Николай Жулинский, Ирина Куберская (Испания, директор русского театра в Мадриде), профессор Жаклин Карр-Филиппс (Великобритания), украинские чеховеды, профессора Владимир Звиняцковский и Алексей Панич, кинокритик, доктор медицины Маргарет Сириол Колли (племянница выдающегося британского журналиста Гаррета Джонса), писательница, доктор литературы Женет Пейсли (Великобритания), режиссеры, драматурги, театральные критики Збигнев Хшановский, президент Ассоциации моноспектаклей Валерий Хазанов, одесский драматург Александр Мардань, директор Музея Марии Заньковецкой Наталия Бабанская и др.
В центре художественного космоса Чехова — темы одиночества, абсурдности мира, но вместе с тем — ирония, которая помогает подняться над миром тщеты. Чехов имел значительное влияние на развитие английской и шотландской литературы, о чем говорилось в докладах профессора Жаклин Карр-Филиппс из Англии и писательницы Женет Пейсли из Шотландии. Можно припомнить одну остроумную и не совсем «политкорректную» фразу из «Ариадны» Чехова: «Обратите внимание на этих немцев, что сидят около рубки. Когда сойдутся немцы или англичане, то говорят о ценах на шерсть, об урожае, о своих личных делах; но почему-то когда сходимся мы, русские, то говорим только о женщинах и высоких материях. Но главное — о женщинах». Кажется, что Чехов все-таки ошибся: англичане могут также тонко и точно понять Чехова, как и славяне, они также могут говорить и о духовно-эстетических феноменах, а не только о вещах прагматичных. В частности, об этом свидетельствует то, что виднейшая писательница модернистской новозеландской литературы Кэтрин Менсфилд находилась под значительным влиянием поэтики и мировоззрения Чехова. Также можно говорить и о творческом диалоге между Чеховым и Вирджинией Вульф, о чем рассказала профессор Карр-Филиппс.
«Чехов привлекал к себе внимание авторов-модернистов своей способностью передавать имплицитно, скрыто, на подтекстах случайный пафос, иронию и абсурдность человеческой жизни, вместе с нарушением устоявшихся рамок повествовательной структуры. В дальнейшем, после смерти Чехова, его влияние на английскую модерную литературу значительно возросло: произведения виднейших авторов, которые творили в коротком жанре, демонстрируют чеховские характеристики, и прежде всего это можно ощутить в творчестве таких авторов, как Кэтрин Менсфилд, Джеймс Джойс, Вирджиния Вульф, В.С. Притчет, Вильям Тревор и, конечно, Раймонд Карвер, который, по словам Вильяма Бойда, «просто не может без него существовать».
Влияние Чехова на творчество Кэтрин Менсфилд проявляется через «поэтику незавершенности». Это показано в эллиптическом сгущении, противодействии полноте, завершенности, закрытости в ее произведениях. Следуя за Чеховым, творя в то же самое время, что Джойс и Вульф, она приносит с помощью Чехова короткий рассказ во время модерности, отказываясь поддаваться близости и реальности «нарративного целого». Вилфрид Стон писал, что влияние Чехова на развитие Менсфилд как писательницы было огромным: «Подобно Чехову, Менсфилд использует мелкие моменты, чтобы раскрыть важнейшие вещи в жизни людей, и так же, как он, она использует иронию, присущую огромному количеству человеческих жизненных ситуаций», — отмечает Жаклин Карр-Филиппс.
Доктор филологических наук, профессор Владимир Звиняцковский предложил чрезвычайно интересную и актуальную тему: «Антон Чехов и имперская/постимперская (колониальная/постколониальная) идентичность». Этот доклад был достойным «ответом» украинского чеховедения мировым тенденциям. Свое выступление Звиняцковский начал с цитаты: «Я хохол и в детстве не разговаривал ни на одном языке, кроме малороссийского»1. «Как известно, — отмечает Владимир Янович, — детство Чехова прошло в Таганроге. Менее известно, что в его детстве Таганрог принадлежал к Екатеринославской губернии и что во время передачи города в Область войска Донского (1888 г.) Чехов аргументированно (хотя и частным образом) протестовал. Жизнь в империи постоянно требовала смены идентичности, более или менее добровольной ассимиляции. Недаром первая проба пера гимназиста Чехова — трагедия «Тарас Гульба». А что же является наибольшей трагедией в гоголевском первоисточнике, как не смена идентичности? Это пример типичной для украинского средневековья полонизации элиты. Но Гоголю и в описании трагедии не изменяет юмор, ведь об предательстве Андрея Тарас узнает от Янкеля и к нему же первому обращается — с бессмысленным, с точки зрения мирного безоружного еврея, вопросом:
— И ты не убил здесь же на месте его, чертова сына?
На это Янкель совершенно серьезно отвечает:
— За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват: там ему лучше, туда и перешел.
Чехов в рассказе «Перекати-поле» изображает «современного Янкеля» и остро ставит проблему ассимиляции. Идея «Перекати-поля» — это идея графа Шабельского из пьесы «Иванов»: «Конь леченый, вор прощенный, жид крещеный — одна цена» (12, 14).2 Александр Солженицын в печальноизвестной книге «Двести лет вместе» сформулировал ту же самую проблему более интеллигентно: «душевная мука, которую приходится переживать еврею при ассимиляции»; «эта драма», которая, как говорит Солженицын, «изумительно передана Чеховым в очерке «Перекати-поле».3
Антон Чехов интересен как литературоведам, так и режиссерам, людям театра и кино. Известный кинокритик, руководитель Центра кинематографических исследований в Могилянке Лариса Брюховецкая говорила о киножизни Чехова в мире, России и Украине. Доктор медицины, племянница журналиста Гаррета Джонса Маргарет Сириол Колли (которая уже во второй раз принимает участие в Фестивале «Мария») предложила выступление, на которое может решиться разве что человек с профессиональным медицинским образованием, которое имел, кстати, и сам Чехов: «Медицина — это моя законная жена» («а литература — моя любовница», продолжал дальше Чехов). Выступление Сириол было трогательным и искренним: «Как врач я избрала тему «Медицина — это моя законная жена». Однако мне нужно на несколько минут отвлечься и объяснить мой интерес и симпатию к вашему государству, Украине. С 1889 года моя бабушка Энни Гвен Джонс провела три счастливых года в Юзовке (ныне — это город Донецк) как воспитательница внучек основателя этой большой метрополии Джона Юза. Рассказы о своем незабываемом опыте она передала сыну, Гаррету Ричарду Во Джонсу. Он достиг успеха в своей университетской карьере, и, научившись свободно разговаривать по-русски, запланировал путешествие в город, который так любила его мать. Он посетил Украину трижды. Во время своего последнего визита он был шокирован ситуацией с Голодомором. В 1933 году он стремился донести до мира правду своими статьями о голодоморе в Украине как геноциде. Голодомор — это миллионы смертей от голода только в Украине. Однако он был унижен Уолтером Дюранти, оговорен, назван лжецом, зачислен в «черный список» секретной полиции, обвинен в шпионаже Максимом Литвиновым, советским комиссаром иностранных дел, и отвергнут британским истеблишментом. Думаю, что его разочарование должно было быть огромным, поскольку с юных лет он был экспертом по России и Советскому Союзу, истории, литературе и политической ситуации в этом пространстве. Двумя годами позднее Гаррет погиб при непонятных обстоятельствах во время исследования действий японцев во Внутренней Монголии. Безусловно, это было политически мотивированное убийство. Эта сага является на самом деле историей чеховского масштаба. Энни Гвен имела такое же социальное сознание, что и Чехов.
Однако вернусь назад к моему докладу — «Медицина — это моя законная жена, однако литература — моя любовница»... Когда я утомляюсь от одной, я возвращаюсь к другой». Я оставлю выражение «литература — моя любовница» другим, более знающим, чем я. Медицинская практика привила Чехову дисциплину мысли, аналитический подход к его темам, придирчивость и внимание к деталям. В письме к своему другу Алексею Плещееву он жаловался, что... Толстой в «Крейцеровой сонате» не должен был «говорить на темы, в которых он ничего не понимает». Однако Антон был тонким наблюдателем людей, который изучил жизнь своих пациентов. Выдающиеся личности, которые практикуют две дисциплины в своей жизни, обычно достигают прекрасных достижений в этих сферах.
Для своего времени Чехов был прекрасным врачом, даже несмотря на то, что в конце XIX века существовало мало эффективных лекарственных средств. Он был лично убежден, что предыдущие 50 лет принесли много достижений. «Нигде в Европе открытия Коха, Мечникова и Пастера не имели такого потенциала, как в России, где уровень смертности от инфекционных болезней был ошеломляюще высоким». Антон видел таинство рождения, счастья, а иногда печаль настоящей любви и глубокую печаль смерти. Он лечил весь спектр слоев общества. Как доктор, он имел высокую привилегию иметь дело с людьми из всех сфер жизни, от скромного и бедного крестьянина до вялого, обнищавшего аристократа периода царизма. Все это питало его глубокое понимание человеческой природы со всеми ее слабостями и нуждами. В глубине души всякая плоть равна перед Богом. Антон был человеком глубокого сочувствия. Эта мера проникновенности в глубины человеческой души и его любознательный ум окрасил нарратив его произведений и повлиял на обильный урожай прозаических и драматических произведений».
В конце выступления Маргарет Сириол вспомнила слова Чехова за несколько месяцев до смерти: «К сожалению, я ни философ, ни богослов. Мне хорошо известно, что я не проживу больше следующих шести месяцев; можно подумать, что сейчас я должен прежде всего проникнуться вопросом туманной загробной жизни, видениями, которые будут навещать мой сон в могиле. Однако по определенным причинам моя душа отказалась анализировать это, даже несмотря на то, что мой разум живо воспринимает его важность. Сейчас, на пороге смерти, как и двадцать, тридцать лет назад, единственное, что интересует меня — это наука. До последнего своего вздоха я буду верить, что наука самая важная, прекрасная, существенная вещь в жизни человека; она всегда была и будет высшей манифестацией любви, и только с ее помощью человек сможет укротить себя и природу. Возможно, это фальшивая вера, которая опирается на ошибочные предпосылки, однако это не моя вина, что я верю в нее, и в ничто иное; эту веру в себе я преодолеть не могу. Вскоре после того Антон Чехов запланировал тяжелое путешествие в 4000 миль в российские исправительные колонии на острове Сахалин, которое забрало три месяца времени. У многих возникает вопрос, почему Антон Павлович решился на такое головокружительное дело, несмотря на невозможность избежать своего собственного конца. Неужели он не хотел чего-то делать во имя науки как своего наследия? И к тому же он после окончания университета не завершил своей диссертации».
О «другом» Чехове говорила и госпожа Ирина Куберская из Испании, директор театра в Мадриде. Если Маргарет Сириол смотрела на Чехова сквозь врачебные очки, то пани Ирина обратилась к описанию поэтики Чехова сквозь философию иррационализма, мистически-магическую призму. У Чехова такая поэтика, которую мы сейчас не смогли для себя открыть, так как не владеем достаточным инструментарием — ни философским, ни научным. Интересно, что сегодня ведущие культурологи и литературоведы мира сходятся во мнении, что после постмодерна наступает (как один из вариантов) эпоха нейроэстетики. В таком случае Чехов (как и немецкие романтики, О. Уайльд, Т. Манн и др.), возможно, является предтечей этой традиции, которая осуществляет в литературе взаимодействие науки и искусства на качественно другом уровне. Герои Чехова наделены даже не шестью чувствами, а чем-то значительно большим. В конце концов, как утверждают ученые сегодня, человеку потенциально дано приблизительно 100 ощущений, из которых он пока что может владеть лишь 5—6. В следующем году на очередной фестиваль «Мария» Ирина Куберская любезно согласилась привезти в Театр имени Франко свою испанско-русскую постановку «Вишневого сада».
Театральный критик Олег Вергелис подготовил интересный доклад на тему: «Антон Чехов, украинские мизансцены», рассказывая об украинской традиции постановок Чехова, используя в своем докладе редчайшие архивные документы. А финальной точкой конференции было выступление представителя украинской чеховедческой школы — профессора, доктора философских наук Алексея Панича, который завершил конференцию темой: «Талант в художественном мире «Чайки». Выступающий отметил: «Одним из «общих мест» чеховедения является устойчивое убеждение интерпретаторов и критиков, что в «Чайке» настоящим (то бишь самым ярким) талантом является Треплев, которого «заедают» привыкшие к устоявшимся и уже опустевшим художественным формам Аркадина и Тригорин. Эта оценка ситуации, очевидно, воссоздает заявленную в пьесе мысль самого Треплева, которому обычно и достается львиная доля зрительского сочувствия. Но художественное целое пьесы дает основания к более сложным и менее однозначным общим выводам.
Бесспорно, именно Треплев выступает в пьесе инициатором своеобразного «состязания талантов». Когда в провинциальное захолустье попадают двое уже признанных публикой «людей искусства», Треплев стремится получить их признание, пытаясь на практике осуществить, казалось бы, недосягаемую мечту дяди Вани из предыдущей чеховской пьесы («Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский»).4 В самом деле, мотивы Шопенгауэра в пьесе Треплева распознаются так же легко, как и мотивы тогдашнего декадентства, которые безошибочно диагностирует опытная Аркадина («Это что-то декадентское»)».
«Но является ли талант той движущей силой, которая на самом деле вдохновляет Треплева на этот спектакль? — спрашивает профессор Панич. — Если на определенное время отстраниться от его собственных деклараций («Я талантливее вас всех, если на то пошло!»), можно заметить, что во всем, что касается искусства, Треплева прежде всего интересуют не эстетические, а сугубо этические, «земные» аспекты, так что искусство для него предстает лишь отражением то ли реальных, то ли воображаемых им межличностных отношений. Именно поэтому он сразу заподозрил Аркадину в том, что ей не понравится его пьеса: дескать, дело совсем не в пьесе как таковой, а только в том, что «вот на этой маленькой сцене будет иметь успех Заречная, а не она». Правда, с успехом «на этой маленькой сцене» у Заречной как раз и не сложилось; но Треплев последователен по крайней мере в том, что подозревает маму в соблюдении ею... его собственной логики отношения к искусству: например, когда Нина одобрительно откликается о рассказе Тригорина, Треплев ей лжет, что он их «не читал», очевидно по мотивам именно этическим, а не художественным, ревности (ведь он, безусловно, уже ощутил по этой реплике, что «у этой маленькой Нины» успех, в конце концов, будет иметь Тригорин, а не он).
Такая жизненная, этическая мотивация и к собственному творчеству, и к оценке творчества других, и также к ожидаемой Треплевым оценке другими его собственных произведений, очевидно. противоположна сугубо эстетической мотивации Тригорина, который пишет не потому, что стремится тем самым кому-то что-то доказать, а потому что по собственному внутреннему ощущению просто не может этого не делать («Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу О, что за дикая жизнь!»).
Конференция подошла к концу, но она оставила после себя яркий след, который будет согревать вплоть до следующего года (конференция в 2011 году будет посвящена страницам польской культуры, в частности творчеству Т. Ружевича, Ч. Милоша и др.)
1 Литературное наследство. — Т.87. — М., 1987. — С.340.
2 Тут и дальше произведения и письма Чехова цитируются по изданию: Чехов А.П. Полн. собр соч. и писем в 30 т. — М., 1974 — 1979.
3 Солженицын А.И. Двести лет вместе. — М., 2002. — Ч.2. — С.505.
4 Цитируется по: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем в 30 т. — Сочинения: Т.18. — М., 1986.
