Марек Бартелик — художественный критик, историк и поэт из Нью-Йорка. Вот уже более 20 лет он является постоянным обозревателем «Артфорума» — одного из самых влиятельных журналов об актуальном искусстве в мире. Пан Бартелик преподает искусство в Купер Юнион в Нью-Йорке, раньше также преподавал в Йельском университете и в Массачусетском технологическом институте. Теперь он занимает должности президента американского офиса Ассоциации искусствоведов и арт-критиков (AICA-USA) и вице-президента Международной ассоциации искусствоведов (AICA International). Сборник его рецензий для «Артфорума» планируется к публикации в 2012 году.
Недавно Марек Бартелик посетил донецкий арт-центр «Изоляция», где пообщался с почитателями искусства и прессой.
— Как вы начали сотрудничество с «Артфорумом»?
— Это было довольно забавно. Я тогда изучал историю искусств в Нью-Йорке. Съездил с приятельницей на выставку в Варшаве, написал об этом статью и послал ее в «Артфорум». Они ее потеряли. Я послал ее снова, и они потеряли ее снова. В третий раз они таки получили ее, но сказали, что смогут опубликовать, только если я буду работать с ними на постоянной основе. Я сдерживался один день, чтобы не перезвонить. А затем набрал их номер. С тех пор прошло 20 лет. Я начинал свою критическую деятельность с Европы, потом писал из Нью-Йорка пять лет, и мне это не очень нравилось, потому что было слишком близко к тем, о ком я писал. Поэтому я решил писать только в путешествиях. В таком случае чувствуешь себя намного свободнее. Думаю, что после 20 лет я имею определенную репутацию и могу предлагать определенные темы, и они обычно принимают их.
— Какими принципами вы руководствуетесь в работе?
— Субъективный подход крайне важен. Вообще, я считаю, что для деятельности арт-критика имеют значение три фактора: номадическое искусство, удача и логика ощущения. Номадическое искусство не иерархическое, его перспектива ближняя, а не дальняя, и оно тактильное, а не оптическое, его можно коснуться. Мне больше нравится чувствовать вещи (пусть даже символично), чем рассматривать их, больше тактильный опыт, чем оптический. Это подводит нас очень близко к тому, чем является искусство.
— Ваше определение номадического искусства кажется похожим на постмодернизм: та же антииерархичность, горизонтальная структура и тому подобное...
— Я не уверен, что знаю, что такое постмодернизм. Не уверен, что это вообще кто-то знает. Я не определяю эти две категории как близкие по очень простой причине: постмодерн отвергает вопрос качества, а номадическое искусство очень заинтересовано в определенном эстетическом опыте, в идеях красоты, мастерства, о которых постмодерн не заботится. Я ищу в первую очередь художника-мастера, ремесленника, мне неинтересны художники, которые делают вещи лишь потому, что у них есть фантазия, чтобы что-то придумать и при этом обойтись без качества. Таким образом я вижу разницу. Номадическое — это все равно что поиск затерянной вселенной, в то время как постмодерн — принятие того, что эта вселенная уже утрачена.
— Да, но есть ли у вас предпочтения относительно стилей или национальных школ?
— Для «Артфорума» я писал о выставках в 25 странах на пяти континентах. Это довольно необычно, потому что чаще мои коллеги сосредоточиваются на одном направлении. Кроме того, моя миссия в «Артфоруме» — писать о восходящих звездах или о тех, кто забыт.
— Вы много внимания уделяете восточноевропейским художникам. Что можете сказать о них?
— Они пытаются в своих работах отстраниться от России и показать уникальность своей собственной культуры. В 1990-х, если вы происходили из мест вроде Донецка или Киева, вы должны были называть себя русскими, потому что только так это понимали в Америке; если же вы называли себя украинцем или литовцем, для них это звучало слишком эзотерически. Кстати, с Александром Архипенко случилась такая история: он называл себя русским, потому что это была опознавательная особенность. Только сейчас говорят, что он на самом деле был украинцем. Еще жива его последняя жена, так мы с ней договорились называть его уроженцем Украины.
— Кого вы знаете из современных украинских художников?
— Борис Михайлов (харьковский фотохудожник, сейчас в Германии. — Д.Д.), он работает с Фондом здесь. Помню, как он делал свои первые выставки в Нью-Йорке. Сейчас он, конечно, большая знаменитость. Тогда, в 1990-х, он был относительно неизвестным, и я нахожу его произведения действительно прекрасными. В его работах, кроме некоторой ностальгии, а также ощутимой дерзости и конфронтации, есть и исследование поэзии того времени.
Еще — Илья Кабаков (всемирно известный художник-концептуалист родом из Днепропетровска. — Д.Д.) — имя, хорошо вам известное. Я очень люблю его работы, мы старые друзья. Я следил за его карьерой на Западе.
— Как вы думаете, почему он там добился такого успеха?
— От Кабакова ждали, что он будет разоблачать советские условия жизни или стремиться это делать, однако в каждой новой инсталляции он, опираясь на прошлый опыт, действительно делает вневременные вещи. Сейчас говорят, что он очень укоренился в советском материале, но, повторяю, в его работах как раз очаровывает вневременность.
— Как вы можете описать ваш критический метод?
— То, что я делаю, — скорее, определенный путь. В нем нет конкретных ориентиров, категорий, строгой логики. Находясь внутри этого потока чувств и ассоциаций, я делаю акцент на определенных событиях, на встречах с людьми и с их работами. Нет никаких готовых ответов. Я не хочу сказать, что знаю больше, чем знаете вы, мне просто повезло быть в немного большем количестве мест. Это что-то наподобие опыта открытия мира. Мир так велик, что самое лучшее, что мы можем иметь, — это конкретную встречу с каким-то событием. Я прихожу из Нью-Йорка, я вижу что-то, я спрашиваю у вас, что это. Это для меня намного важнее, чем просто классифицировать вещи. Я руководствуюсь моей интуицией больше, чем рациональным умом, присущим арт-критикам. Я много езжу по выставкам и пытаюсь найти наименее явные пути для постижения того, что я вижу.
— Как определить грань между произведением, за которым есть идея и судьба художника, и объектом реальности, не являющимся искусством?
— Интересно, что вы задаете этот вопрос, потому что моя новая книга, которая только готовится к печати, как раз о связи между жизнью и искусством. Моя жизнь очень наполнена оттого, что между ними действительно нет четкого разделения. Является ли кто-либо или что-либо просто персоной или объектом искусства — на самом деле это два в одном, здесь нет противопоставления, нет разделения. Ницше хорошо об этом сказал: «Искусство предохраняет нас от разрушения правдой». Это мое кредо: искусство — это что-то наподобие параллельной правды.
— Не могли бы вы немного рассказать о вашей преподавательской деятельности?
— Я преподаю историю искусств для тех, кто хочет быть художниками или уже рассматривают себя в качестве художников. Интересно, что и я учусь у них. Одна из причин, по которым я даю им говорить и самовыражаться, — это желание узнать, что они думают. Например, я говорил с моими студентами в Нью-Йорке о рисовании, и они вдруг открыли то, о чем я никогда не думал: младшие поколения получают опыт в пространстве совершенно иначе, ведь взгляд молодого человека, катающегося на скейте, находящегося на меняющейся поверхности, очень отличается от того, кто просто стоит на земле; поэтому то, как они рисуют, отражает то, как они воспринимают пространство с их позиции. Без этого уточнения я не имел бы возможности говорить с ними о том, что они делают. Таким образом, у меня есть свой опыт и я пытаюсь поделиться им. С другой стороны, я хочу знать, что думает молодежь, я пытаюсь учиться у нее. Это способ, которым я пытаюсь рационализировать вещи. И интересно писать о молодых, об их восприятии реальности — я в последнее время много пишу об этом.
— Так что вы можете посоветовать украинским молодым художникам?
— Вы должны быть авантюрными, должны говорить со столькими людьми, сколько возможно. Когда вам 20-30 лет, то открывать других людей интересно. Вы сосуществуете с окружающей средой интерактивным образом, вы создаете свою собственную среду. Вместо того чтобы идти к людям, чтобы они открыли вас, вы создаете собственный контекст и открываете его миру. Поэтому так хорошо то, что вы создали здесь, в Донецке, собственное сообщество, вместо того чтобы ждать прихода сюда кураторов. Открою вам один секрет, как справиться с системой. Один из самых больших страхов системы — без разницы, музеи это или арт-журналы — они все боятся пропустить что-то важное. Так что вместо того, чтобы интегрироваться в существующую структуру, просто делайте свою работу, и если вы делаете ее хорошо, то опасение институций пропустить что-то важное скажется на вас позитивным образом. Я всегда полагаюсь именно на такой тип связи. В любом случае эта власть исходит от вас. Сделайте так, чтобы институции боялись потерять вас, а не вы боялись потерять благосклонность институций.
— Вы сам никогда не думали о том, чтобы организовывать выставки или даже стать художником?
— Я начал изучать искусство, когда был в Париже. Потом был простым инженером. Потом защитил в Нью-Йорке диссертацию по истории искусств. Мне никогда не хотелось самому делать художественные произведения, однако я был куратором на многих выставках. Мои друзья надо мной подтрунивали: ты начинал инженером, зарабатывал хорошие деньги, потом стал арт-критиком, получаешь меньшие деньги, и наконец я начал писать стихи... Одним словом, я постоянно стремлюсь зарабатывать все меньше и меньше, но делаю то, что я хочу.
— Что вы думаете о перспективах Украины на международной арт-сцене?
— Я не уверен, что достаточно знаю украинское искусство. Когда я был в Киеве, меня водили по разным студиям, познакомили с группами «Соска» и «РЕП». Одну вещь могу сказать наверняка: когда я приезжал в другие места, там все было заранее продумано, там уже знали, как манипулировать системой. Здесь же люди достаточно чисты, чтобы делать что-то особенное. Это настоящая невинность, очень привлекательная, и отсюда чувство свежести в работах, которые я видел. И то, что у вас нет коммерческой арт-сцены, на самом деле очень хорошо. Когда-нибудь она у вас будет, но это не крайняя необходимость в этот период вашей жизни, нынешний этап нужно ценить. Я понимаю, что сейчас очень важно присоединиться к миру, но мир не является чем-то таким особенным, все в одном контексте. Три года назад я был на праздновании годовщины центра Пинчука. Было очень интересно увидеть в вашей стране зрелищную коллекцию. Мой единственный вопрос: нужна ли вам коллекция такого плана, что происходит с вашим восприятием мира, когда Пинчук коллекционирует Херста, Гурски, Кунса, Мураками? С одной стороны, это выглядело впечатляюще, с другой — как то, что не является крайне необходимым. Мне кажется, что украинские художники намного лучше в юморе и сарказме, чем иностранные знаменитости наподобие Херста, Гурски, Кунса. И еще: на Западе человек опирается в своих суждениях на костыли закона, а у вас как у тех, кто живет в неправовом государстве, сильнее интуитивное чувство справедливости и правды, и это мне тоже очень понравилось.
