Ведь с самого начала « «Київ травневий», в отличие от того же, к сожалению, ныне прерванного «Березилля», задумывался и осуществлялся именно как максимально зрелищный, рассчитанный на массовую аудиторию. Таким, несмотря на смену руководства, остался и поныне.
Одним из спектаклей открытия фестиваля был «Сардаффасс» в постановке Аттилы Виднянского. Талантливый закарпатский режиссер на сей раз покинул территорию своего родного Береговского театра ради копродукции с Венгрией, Словакией, Сербией и Черногорией. Похоже, что это как раз тот случай, когда дома стены помогают: спектакль, при всех находках, которыми всегда щедры постановки Виднянского, в целом вышел рыхлым, невыдержанным композиционно, досадно затянутым. Возможно, так повлияло перемещение на маленькую сцену Театра на Подоле... Однако это уже не первый случай, позволяющий предполагать закономерность: ведь и не столь давний спектакль, сделанный Аттилой с Будапештским театром, тоже трудно отнести к числу достижений режиссера. Наверно, все-таки взращенный Виднянским коллектив из Берегова — тот оптимальный состав, с которым он чувствует себя максимально свободным…
Любопытно, что и завершала фестиваль также комедия, в отличие от «Сардаффасса», сугубо сатирически-бытовая. Хорватский театр «Керемпух» пытался продемонстрировать развернутый очерк балканских местечковых нравов в «Спектакле «Гамлет» в селе Мрдуша Нижняя». Увы, небезынтересный замысел реализовался как-то уж совсем по- любительски: такое ощущение, что крестьян, вознамерившихся играть Гамлета в своем селе, играли также аматоры, пытавшиеся «взять» зал в основном яркой, узнаваемой типажностью. Но этого маловато даже при наличии знаменитого балканского темперамента.
Еще один театр, памятующий о своем самодеятельном, уличном родстве, — «Баня», краковские любимцы «Києва травневого». На прошлом фестивале они уже были и части публики понравились. В нынешнем году привезли «Сумасшедшее show, или Страшно классные люди». Беспрерывно экспериментирующая студия (кстати, в Кракове они действительно занимают помещение бывшей бани с очень богатой историей) зрителя своего любит и постоянно ищет контакта с ним. Четверо молодых актеров проводят спектакль в форме телешоу, где у каждого персонажа — своя история и свой рисунок роли. В конце зрителям голосованием предлагается определить — совсем как в «ящике» — лучшего на сцене. После чего победителю вручается приз — красивый удобный пистолет, из которого тот… застреливается. Динамичное зрелище строится в основном на обаянии и энергии молодых актерских темпераментов, маскирующих недостатки постановки, — одаренной молодости прощается многое. Но когда со всей неизбежностью встанет вопрос о более тонких способах работы, «Бане» придется решать, что делать с поверхностностью многих режиссерских решений, с некоторым однообразием «аттракционов» и гегов, на которых держатся спектакли театра. Базис у театра в лице потенциально хороших исполнителей имеется.
То, что у поляков выглядело безобидной болезнью роста, у Театра Нового фронта из Праги обернулось ненужным надсадом и надрывом. Трое исполнителей устраивают — под оглушительную беспрерывную музыку — шумную, суетливую буффонаду. Вопли, кувыркание, беготня по сцене, очевидно, должны создать динамику авангардной клоунады, но лишь маскируют содержательную пустоту. Можно творить на подмостках что угодно, если действо порождается четкими, заложенными изначально постановочными идеями. Если же, по сути, сказать нечего, то и самый разудалый хеппенинг становится ненужным трюкачеством.
Впрочем, по части трюков не имела себе равных труппа «Алис» из Парижа. Их спектакль «…Или 2» (концепция, постановка, исполнение — Пьер Фурни и Доминик Сориа) — собственно, весь, от начала до конца, — один сплошной трюк. Торжество машинерии, отводящее актерам функции техников. Точнее было бы назвать действо «Алис» иллюзионом: здесь торжествовали в первую очередь спецэффекты, оптические ловушки. Нечто подобное — под названием «черный театр» — существует в Европе уже достаточно давно, однако там актерам все же отводится центральное место. В «...Или 2», повторюсь, актеры как действующие играющие субъекты отсутствовали вовсе. Спору нет, происходившее выглядело эффектно. В глухом черном пространстве появлялись и исчезали как бы зависшие в воздухе надписи, изображения людей и предметов, самые неожиданные объекты. Семантический театр вещей, внезапно ставших знаками самих себя, и значений, обретших вдруг пугающую, овеществленную самостоятельность, — для любого последователя Леви-Стросса и Ролана Барта здесь, конечно, было полное раздолье. Но, с точки зрения публики, все это смотрелось скорее как странноватый объемный «мультфильм для взрослых».
Безусловными фаворитами фестиваля являлись более традиционные театры — что любопытно, оба с берегов Балтики. Петербургский драматический театр на Литейном привез «Лес» по одноименной пьесе Александра Островского и «Эдип-царь» по трагедии Софокла; Литовский национальный драматический театр (Вильнюс) — «Слова на песке» по «Счастливым дням» Самюэля Беккета. Пожалуй, с этими тремя работами были связаны максимальные ожидания киевских театралов.
«Лес» оказался хрестоматийной, в духе реалистического русского театра, комедией характеров. Невероятно затянутое первое действие утомило и распугало публику, так что до фейерверка действительно смешных, искрометных эпизодов во втором акте дотянули не все, вкупе, увы, с автором этих строк. Но те, кому терпения хватило, говорят, были вознаграждены — спектакль закончился резво и весело.
С литовскими «Словами па песке» все оказалось гораздо сложнее. Спектакль по сложнейшей монопьесе Беккета поставил Римас Туминас, покоривший киевлян в прошлом году своим великолепным «Маскарадом». «Слова на песке» — по сути, монолог актрисы Литовского национального Бируте Мар. В этой работе есть многое от «фирменного» стиля Туминаса — статуарная красота мизансценировки, тщательная работа с пространством и светом. Милли-Мар, в своем невероятном многослойном платье, действительно словно врастает в охватывающий ее песок; ее отчаяние, ее экзистенциальная растерянность воплощаются зримо и конкретно. Но в остальном, нельзя не отметить, спектакль поражен каким-то странным бытийным малокровием, недостатком энергии — словно героиня уже почти совсем погрузилась в коварную почву и проговаривает свои отчаянные речи, задыхаясь, теряя последние силы. Само действие будто вязнет в песке, и блестящие находки режиссера остаются, по сути, бесполезными драгоценностями, не складывающимися в убедительную картину.
«Эдип-царь» разительно отличался от первого спектакля, представленного Театром на Литейном. Это вообще работа, необычная по многим параметрам: во-первых, дебют действительно молодого (нет еще и 30 лет) режиссера Андрея Прикотенко, сразу получивший в России высшую театральную премию «Золотая маска»; во-вторых, вопреки традициям постановок античных трагедий, спектакль камерный и с явным комическим (!) уклоном; в-третьих, роль Иокасты здесь исполняет актриса знаменитого Петербургского малого драматического театра (руководитель — Лев Додин) Ксения Раппопорт.
Однако при таком стечении необычайных обстоятельств «Эдип-царь» не выглядит этакой экзотической новинкой, направленной лишь на то, чтобы удивлять зрителя. Прикотенко находит для трагедии Софокла простое и очень эффективное решение. Великую пьесу как будто играет троица гистрионов на городской площади — непринужденно, пользуясь подручными средствами и собственными талантами, валяя дурака и отрабатывая жестами те места, где слов недостаточно. Фарсовая прелюдия, обыгрывающая сюжет «Эдипа», задает тон всему спектаклю. Это — притча о негибкости, душевной очерствелости Эдипа (Тарас Бибич), граничащих с глупостью, что и приводит к фатальной развязке. Эдипу, закованному в латы чудовищного упрямства и властолюбия, противостоит Иокаста-Раппопорт. Эта работа, конечно же, достойна любых наград. Диапазон примы театра Додина просто поражает. Она без малейших усилий следует сложнейшему рисунку ее роли, переходя от нежности к издевке, от царственного спокойствия — к взрыву роковых страстей. Каждый жест, интонация, малейшие детали — все работает на образ, невероятно полнокровный. В наши дни сценического измельчания актриса с таким мощным трагическим темпераментом, помноженным на изощренную исполнительскую технику, — истинное чудо.
Прикотенко заканчивает своего «Эдипа» довольно необычно, предлагая как бы два варианта финала — один горестный, жесткий, другой — умиротворяющий. Такой перепад эмоциональных «температур», усиленный великолепным исполнением, вызывает настоящий, трагический, катарсис — также весьма редкое явление в сегодняшнем театре...
Таковы были наиболее заметные эпизоды Пятого «Києва травневого». Каждый, скорее всего, получил то, что хотел. Массовый зритель — невиданные театры из двух десятков стран, критики — столкновение разных сценических школ, и все вместе — «Эдипа». Никто, похоже, не ушел обиженным.
Такой обычай: в мае душа киевского театрала на короткое время оттаивает. Чтобы затем вновь впасть в длительный анабиоз.
