Площадкой для проведения фестиваля стал Театр русской драмы им. Леси Украинки, о котором несколько лет назад Давид Боровский в интервью с Михаилом Резниковичем сказал: «Это наше все»! Так сложилось, что именно в этом театре он поставил как художник свой первый спектакль — «Поворот ключа», и здесь же последний — «Дон Кихот. 1938».
В первый день фестиваля состоялось открытие «Пространства Боровского», собравшее множество именитых гостей, среди которых присутствовали Роман Балаян, Анатолий Хостикоев, Богдан Бенюк, Юрий Рост, Леонид Ярмольник и сын Давида Львовича — известный художник Александр Боровский. Звучали теплые слова и воспоминания, много говорили о выдающемся таланте и о необыкновенной скромности Боровского. «Пространство Боровского» — это не выставка и не экспозиция, а нечто большое. Это очень театральный и в то же время реальный мир, в котором все дышит творчеством. Маятник из спектакля «Поворот ключа», который стал символом фестиваля, раскачивается из стороны в сторону, отмеряя время, текущее по иным законам, нежели земное. Это время театральное, в котором возможно перенестись на несколько столетий назад или заглянуть в далекое будущее. Пожалуй, художник знал, как повернуть в двери вселенной тот самый ключик, который открывает тайны мироздания и, в то же время, человеческие чувства. Фотографии, макеты спектаклей, костюмы... В этом пространстве особо остро ощущаешь, что в центре сценографии Давида Боровского всегда находится артист.
— Наш долг — оставить нынешнему поколению театра и зрителям века сегодняшнего реальную, зримую память об этом гении театрального дела, великом и бесконечно скромном в своей застенчивости и юморе человеке. Нам хотелось, чтобы эта память осталась на годы, может быть, на десятилетия, — сказал Михаил Резникович.
В рамках фестиваля состоялся посвященный творчеству Давида Боровского круглый стол, который провели театроведы Наталья Владимирова и Борис Курицын. Участники делились своими воспоминаниями и искусствоведческими взглядами. Трудно найти правильную тональность подобных бесед, чтобы не впасть в пафос. Интересно было наблюдать, как известный театровед Анатолий Смелянский делал записи в маленьком блокноте, ловя каждое слово из воспоминаний о Боровском. А они дорогого стоили. Почти откровением стало то, что актеры «Таганки» прислушивались к мнению Боровского едва ли не больше, чем к мнению Любимова... А ведь, казалось бы, идеолог театра и художник — понятия разновеличные в театре... Искусствовед Кира Питоева-Лидер трогательно вспоминала о крылечке у Театра русской драмы, на котором любили сиживать великие актеры прошлого, памятник которому — лавочку с вырезанными именами — придумал Давид Львович. Одна из московских искусствоведов назвала сценографию Боровского в спектакле Театра Европы «Дядя Ваня» в постановке Льва Додина — «это же Моне». А у меня иная версия... это же Левитан, вернее, в основе сценографии Давида Львовича картина Левитана «Стога», написанная в Ялте, в домике Чехова. Стога сена, которые подняты в воздух, над планшетом сцены, будто символ того, что с приездом Серебряковых все изменится, станет иным и странным в тихой жизни обитателей усадьбы дяди Вани. Ксения Раппопорт в роли Елены Андреевны — интеллигентна, тонка, искренна, красива той благородной красотой, в которой есть что-то неразгаданное, «русалочье». Кстати, во время пресс-конференции актриса вспомнила забавный случай: «Я в «Дяде Ване» одета в красивое строгое платье и шляпу с полями, закрывающими лицо. Художники по свету мне во время репетиций все время повторяли: «Ксения, сядь как-нибудь по-другому, повернись, чтобы тебя было видно!» Я старалась, даже шея болела. И вот мы играем спектакль в Лондоне. Накануне спектакля Давид Львович вдруг прибегает ко мне в гримерку с возгласом: «Посмотри, какую я тебе шляпу купил на рынке!» И показывает безумной красоты шляпку с огро-о-омными полями. В три раза больше той шляпы... Я говорю: «Но в ней меня вообще не видно будет!» На что Боровский ответил: «Дурочка, тебя и не должно быть видно до конца первого акта! Просто все знают, что Елена Андреевна прекрасна. Когда к тебе попривыкнут, ты снимаешь шляпу, и все будут уверены, что ты в самом деле красавица»!
Откровение этой постановки — Соня (Елена Калинина), ничуть не менее красивая, чем Елена Андреевна, но, измученная работой и состоянием хронической нелюбви, она стала сильной и циничной. Ее монолог о «небе в алмазах» не мелодраматичен и слезлив, а четок, как самоубеждение, неожиданно жесток, будто приговор, отчеканенный металлическим голосом — «...И мы увидим ... мы увидим ... мы увидим»...
А вот додинского «Короля Лира» увидеть удалось далеко не всем желающим. Такого ажиотажа перед входом в театр не помню за последнюю пятилетку. Сказать, что яблоку негде было упасть — не сказать ничего; чудом любители искусства не покалечились в погоне за театральным счастьем. Тем не менее, спектакль стоил свеч... Очень редко в театре возникает ощущение чего-то мистического. Это возможно, когда создателям спектакля удается поймать в убегающем пространстве точное ощущение природы пьесы, и не просто поймать — удержать. Черная коробка сцены, заколоченная пересеченными белыми досками, словно заколоченный мир. Черно-белые костюмы, выхваченные из разных эпох... В крайне условном пространстве — тонкий психологический театр. Лев Додин переосмысляет шекспировскую трагедию, лишая ее привычной трактовки. Беззащитность, страх, глупость и духовная слепота Лира, а вовсе не внутренняя сила и правота униженного отца. Кстати, российская критика признала в Короле Лире в исполнении Петра Симака самого... Льва Абрамовича Додина.
«Для Додина война отцов и детей, учителя и наследников учения, осмыслена как вина первых, за которой следуют жестокие, но оправданные действия вторых. Это он, отец, не принимает и не понимает детских прав, не хочет услышать их вопль о свободе. Он — строитель тоталитарной системы, крепостного театра, в котором актеры вынуждены подчиняться всем прихотям вседержителя. Потому одна из самых аллегорических сцен спектакля располагается почти в самом конце: Лир-Семак танцует с обретенными дочерьми, точно Карабас-Барабас со своими марионетками. Все три — в белых кринолиновых платьях — кружатся вокруг его пальца, точно собачки под собачий вальс: идиллия отцовского рая, праздник невозможного послушания», считает критик Алена Карась.
Кстати, не один перевод Шекспира не устроил режиссера. Почти подстрочник Дины Додиной, лишенный поэтической окраски, позволяет услышать Шекспира не канонического, а современного (с вкраплением молодежного сленга)...
Впервые за тридцать лет Киев увидел спектакли Театра Европы, открылось «Пространство Боровского». Фестиваль окончился, и хотелось бы верить, что будет продолжение...
