Из лифта отеля «Донбасс Палас» Юрий Николаевич выходит одетый неброско и очень скромно. Безупречно прямая спина и гордо поднятая голова выдают в нем человека, много лет трудившегося у балетного станка. В прищуренных глазах — спрятанная самоирония. «Напиток какой страны вы предпочитаете в данное время суток?» — спрашивает Григорович, перефразируя булгаковского Воланда из «Мастера и Маргариты», располагаясь на диване в лобби (там прошло наше интервью). Слушая бодрый голос знаменитого хореографа, даже не скажешь, что ему 84 года (!), а позади были напряженные семь дней Международного конкурса артистов балета имени Сержа Лифаря, где мой собеседник возглавлял жюри. Наверное, такая выдержка и такая работоспособность под силу лишь ему — Юрию Григоровичу.
Интересно, каков Юрий Николаевич в совместной работе? Например, гениальная балерина Галина Сергеевна Уланова в одном из интервью говорила: «Григорович — одержимый фанатик. Человек огромной работоспособности. Когда ставит новый спектакль, всем бывает нелегко — жесткий, требовательный, придирчивый к себе и другим. И закончив постановку, он продолжает над ней думать, умеет взглянуть на нее как бы со стороны. Проходит время, и видишь: он что-то изменил, дополнил или, может быть, убрал. Это очень ценно. Каждая партия в балетах Юрия Николаевича решена до мельчайших деталей. Воплотить все задуманное им в сложнейших спектаклях дано, с моей точки зрения, только очень талантливым исполнителям. Не случайно в его постановках многие актеры открылись с новых сторон и тем определили свою судьбу».
А композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович говорил: «В хореографических образах Григоровича живет настоящая поэзия. Все лучшее из области хореографии — в смысле соотношения классических традиций и современных средств. Здесь торжествует танец. Все выражено, все рассказано его богатейшим языком — образным, самобытным, открывающим»...
Народный артист СССР, президент Международного союза деятелей хореографии и Международной федерации балетных конкурсов Юрий Григорович дал эксклюзивное интервью газете «День».
— Юрий Николаевич, каковы ваши впечатления от конкурса и от гала-концерта?
— Меня поразил зал. Там сидели все — от самых маленьких зрителей до взрослых. Поразил большой интерес донетчан к такому сложному искусству, которым является балет. Ведь балет — совмещение всех возможностей театра: надо понимать музыку, танец и живопись. Настоящий большой спектакль как раз их объединяет. Общение в Донецке было очень душевным, непринужденным. Поразило еще то, что на концерт приехала супруга Президента Украины Людмила Янукович. Замечательно, что первая леди поддерживает балетное искусство и Конкурс им. Сержа Лифаря. Это показывает, как страна относится к культуре. У нас, в России, увы, не только леди, но и господа не ходят на балетные спектакли. Точнее, мало ходят...
— А ведь раньше руководители страны часто приходили смотреть балет. Но тогда было больше ограничений для творчества, не так ли? Взять, к примеру, вашу постановку «Золотой век» на музыку Шостаковича. Фактически вы вернули к жизни музыку, запрещенную в свое время постановлением ЦК партии...
— С «Золотым веком» действительно произошла забавная эпопея. Мне всегда нравилась музыка Дмитрия Шостаковича. А учительницей фортепиано в нашем Ленинградском хореографическом училище была родная сестра композитора — Мария Дмитриевна. О Дмитрии Дмитриевиче она рассказывала с обожанием. Мы даже пользовались этим. Не выучили урок — и просим: «Мария Дмитриевна, расскажите, а что сейчас пишет Дмитрий Дмитриевич»? Она начинала рассказывать, мы радостно слушали, звенел звонок — и убегали на перемену...
Знаете, моя жизнь удалась, потому что я общался с гениями. Мне посчастливилось работать с музыкой великих людей: Прокофьева, Шостаковича, Стравинского... Многие их балеты потом советской властью были запрещены. Выходило даже специальное постановление ЦК КПСС, появились статьи в прессе с такими убийственными заголовками — «Сумбур вместо музыки» или «Балетная фальшь»... Сегодня в это трудно поверить, но под «сумбуром» подразумевался Дмитрий Шостакович, а «балетной фальшью» назвали «критики» постановку моего учителя Федора Васильевича Лопухова. Напомню, «Золотой век» — первый балет Шостаковича, он написал музыку, когда композитору было 24 года! И тут вдруг — разгром в прессе. Мне все время хотелось реанимировать этот спектакль... Прошло время, и в ЦК КПСС признали, что сказанное было «не совсем верно и не совсем точно». Помню, как Дмитрий Дмитриевич приехал в Ленинград, я пришел к ним в гости и говорю: мол, такая замечательная музыка, ее слышно сейчас только в сюитах. А целиком балет никогда не шел. Но композитор так был перепуган всей этой историей с запретом, и категорично заявил: «Не надо реанимировать»! Уже после кончины Шостаковича его супруга Ирина позвонила мне и сказала: «Муж очень много говорил о вас. Вы хотели поставить его спектакль. Я разрешаю. Вот вам ноты»...
— Вы ведь полностью переписали сценарий?
— Да, мы сделали его с большим другом Шостаковича Исааком Гликманом, профессором Ленинградской консерватории. Потому что с точки зрения современности был какой-то странный сюжет, но музыка — гениальная. И мы придумали новую историю. В партитуру были введены эпизоды из других сочинений Д.Д. Шостаковича: медленные части из первого и второго фортепьянных концертов, отдельные номера из «Джаз-сюиты» и другие. Представьте себе времена НЭПа, какое-то кабаре, кофейни, которые тогда массово открывались. (Кстати, а вы знаете, что был период, когда Дмитрий Дмитриевич играл как тапер в кинотеатрах? Так маэстро деньги зарабатывал). Так вот, действие балета проходит в кабаре «Золотой век», там собиралась по вечерам молодежь. У нас получился совсем «несоветский» спектакль. Он рассказывал о любви: между бандитом и актрисой кабаре. Вам это ничего не напоминает? Кстати, худсовет принял нашу работу не с первого раза. Но балет вышел и имел оглушительный успех у зрителей. Он шел на сцене Большого театра много лет, но после моего ухода в 1995-м спектакль «умер» (Юрий Григорович, покинув Большой театр, становится «свободным художником» и начинает работать с разными российскими и зарубежными компаниями. Причем каждый раз не механически переносил спектакли на другие сцены, а создавал новые редакции и версии, совершенствуя свои постановки. — Л. К.). Главную героиню в «Золотом веке» танцевала моя жена Наташа Бессмертнова, которой сегодня уже нет с нами. Ее партнером был Ирек Мухаммедов (этот известный танцовщик сейчас живет и работает за границей). Нет в живых и Гликмана... Вот такова судьба «Золотого века». Сегодня мы восстанавливаем этот спектакль. Он зазвучит по-другому, уже с новыми исполнителями. Оказывается, сюжет этого балета и сегодня очень современный.
— Среди «запрещенных» композиторов вы упомянули Игоря Стравинского, а где вы с ним встречались?
— У него дома в Беверли-Хиллз в Америке. Я два дня провел вместе с Игорем Федоровичем, мы даже выпивали. Стравинский в то время был гораздо старше меня. У нас, в бывшем СССР, в ту пору говорили, будто он пишет какую-то «дурацкую музыку». Но когда я слушал «Весну Священную» в записи, то буквально обалдевал! И сам композитор, видно было, прекрасно понимал свое место в жизни. Никогда не забуду эпизод прощания: Стравинский уходит по лестнице на второй этаж и вдруг оборачивается: «Я хотел бы, чтобы у нас с вами были контакты. Слышал, у вас начали играть мою музыку»... И правда, в Малом оперном театре в Ленинграде К. Боярский хотел поставить «Весну Священную». Но тогда в СССР не было авторских прав, потому что мы не входили в мировую ассоциацию. И вот, Стравинский, меня спрашивает: «Скажите, а я буду за это получать деньги»? Я честно признался, что не знаю. Мы-то тогда никаких «авторских» гонораров не получали. Будучи главным балетмейстером Большого театра в 33 года, я за всю свою организационную работу и за спектакли получал одну зарплату. За то, что ставил, мне не платили ни копейки, это была моя служебная обязанность как главного балетмейстера. Это сейчас мы начали получать по пять процентов со спектакля. И если твои произведения идут на сцене, то ты как-то можешь прожить...
— В Донецк вы приехали на Лифаревский конкурс. Расскажите, пожалуйста, о вашем знакомстве с этим великим танцовщиком и хореографом?
— С Сергеем мы были на «ты». Общались с ним и во Франции, и в бывшем СССР (в Ленинграде и в Москве). Помню, как впервые Лифарь приехал в Ленинград и привез «Путешествие в Арзрум» Пушкина, которое купил в антикварной лавке на набережной Сены (Сергей Михайлович был заядлым коллекционером, этим хобби его увлек Сергей Дягилев. — Л. К.). Раритет он подарил Пушкинскому музею. Это стало его «паспортом» в бывший СССР. Потому что когда в первый раз французский балет Гранд-опера приехал на гастроли в Москву, то Сержа Лифаря не пустили в нашу страну. Так вот, как сейчас помню: он приехал в Ленинград и пришел к нам на урок. Я тогда занимался у Александра Ивановича Пушкина — замечательного педагога, правда, никакого отношения к семье великого поэта не имеющего... Потом Сергей приезжал в Москву. Были удивительные встречи и его рассказы о «дягилевском» периоде. Ведь он прошел путь от артиста кордебалета до премьера знаменитой дягилевской труппы. Я никогда не видел его танцующим, не пришлось. Лифарь мне запомнился человеком необыкновенно образованным, очень хорошо знающим литературу — не только околобалетную, а вообще мировую, и в частности русскую. Ему досталась в наследство часть библиотеки С. Дягилева, он ее купил на заработанные деньги. Лифарь — человек интересный, с большим кругозором. Он безумно любил свою родину — Украину и Киев — город, в котором родился. (Знаковой в его судьбе стала встреча с Брониславой Нижинской, сестрой известного танцовщика Вацлава Нижинского. Именно с её балетной секции начался творческий взлет и 17-летнего Сергея, первый шаг к вершинам мастерства. В 1929 Лифарь возглавил балетную трупу «Гранд-Опера». Больше 30 лет проработал в этом театре — был его солистом, хореографом и педагогом. Серж Лифарь основал в Париже институт хореографии, ввел курс истории и теории танца в Сорбонне, был ректором Университета танца и почетным президентом Национального совета танца при ЮНЕСКО. — Л. К.).
Сергей мечтал поставить балет на сцене Большого театра. Это должны были быть три одноактных балета — «Федра», «Сюита в белом» и «Миражи». Я даже ходатайствовал об этом в Министерстве культуры. Но «пробить» этот вопрос так и не удалось. Видимо, мешал отзвук настороженного отношения к эмигрантам, которое царило тогда в бывшем СССР. Поэтому, к сожалению, постановка не удалась. А с тех времен у меня осталась обширная переписка с Сергеем...
Украина и Киев до конца жизни оставалась светлой мечтой Сергея Михайловича. «Даже прекрасный блестящий Париж не смог заставить меня, киевлянина, забыть мой широкий и величавый Днепр», — говорил Лифарь. А когда, вручая Орден Почетного Легиона, Шарль де Голль уже в который раз предложил Сержу стать гражданином Франции, Лифарь ответил: «Я украинец и этим горжусь»! Он так и остался «персоной без гражданства» — не смог отречься от своих корней, предков и земли, на которой родился. Однажды Лифарь пришел в Гранд-Опера в вышиванке. Он признавался: «Хочу вернуться в Украину. Однако дома меня, к сожалению, никто не знает, а во Франции — забыли». За свою жизнь Серж Лифарь только один раз побывал в Киеве — в 1961 году, это было для него большим счастьем. После смерти Лифаря его жена Лиллан Алефельд-Лаурвиг передала в дар Украине бесценные сокровища из его личной коллекции — Орден Почетного Легиона, «Золотую туфельку», сценические костюмы и скульптурные портреты Сержа. На могиле мастера танца, на кладбище Сент-Женевьев де Буа — в предместье Парижа, лаконично написано: «Серж Лифарь из Киева»...
— Юрий Николаевич, вы ставите балеты в разных странах, а где вам лучше работается — за границей или дома?
— Дома легче. Да, я работал в разных странах, и чем профессиональнее труппа, тем проще. Но дома работается по-другому. В последний раз делал «Ивана Грозного» на музыку Прокофьева в Парижском Гранд-Опера. Балета такого у Сергея Сергеевича нет, но есть замечательная музыка к фильму Эйзенштейна. И я скомпоновал ее с композитором Чулаки и сделал балет. Получилась очень профессиональная работа. Пожалуй, этот спектакль для меня — как младший ребенок, поэтому сегодня он ближе и дороже.
— Вам пришлось чем-то жертвовать ради творчества, и что вас радует кроме балета?
— Вы такой сложный вопрос задали... Когда в 2008 г. ушла из жизни моя жена Наташа, я понял, что потерял что-то главное... Наверное, это называлось — любовь. Я всю жизнь занимался странным делом, которое называется балетмейстерством и танцеванием, отдавая все силы... Должен признаться, что люблю старые вещи. Наверное, я консерватор. Люблю путешествовать и ходить в антикварные магазины. Это сейчас все дорого, а лет 30—40 назад можно было купить что-то уникальное почти даром. Никогда не забуду, как увидел старую статуэтку Будды. И понял, что это замечательное произведение. Спрашиваю у ленинградской продавщицы: мол, что это и сколько стоит? Она отвечает: «Будда — старая и подержанная, поэтому стоит 20 рублей». Так вот эту старую и подержанную Будду сейчас у меня хотят взять в Эрмитаж. Хотя есть и новые вещи, которые на меня производят впечатление, — я их приветствую. Очень ценю собственное ощущение цены времени и понимания. Думаю, это самое важное. Потому что когда ты уходишь, время уже не имеет никакого смысла...
