Вера в Бога является единственным абсолютным доказательством его существования. Живое присутствие Сергея Владимировича Данченко в театральном сегодня утверждается не болью потери, которая не заживает с годами, а осознанием божественности его «Я», которое накрывает каждого, кто ищет созвучия себя с театром.
Мастер часто говорил, что не любит театр. И это была правда. Он любил суть профессии. Сегодня, пожалуй, более чем когда очень много тех, кто театром зарабатывают деньги, делают его инструментом для самопиара, тупо забавляются им. Такие испытанием на верность сути театра разоблачаются и раздавливаются.
Данченко производил впечатление человека абсолютно бесконфликтного. Хотя наше личное знакомство началось довольно остро. Первый экзамен, в качестве заведующего кафедрой режиссуры КГИТИ им. И. К. Карпенка-Карого, он принимал на курсе М. Рудина, где я учился.
Задачей было нафантазировать спектакль без каких-либо ограничений реальностью. Действие могло происходить и в невесомости. Потрясающий сценограф М. А. Френкель преподавал свой предмет с пристрастием и требовал масштабной и стильной точности всех предметов уже в макете спектакля. Выпиливать или паять стульчики у меня терпения не было. И для шекспировской пьесы «Ромео и Джульетта» я придумал простое сценическое решение. В П-образном белом кабинете сцены на правой стенке был готический балкончик (до сих пор считаю, что без признания в любви именно на высоте эта пьеса невозможна), а в центре находился огромный шар — от стенки до стенки, от пола до потолка, скрученный из проволоки. В середине его предусматривались площадки, лестницы. Я поднимал его за ниточку, раскачивал как маятник, демонстрировал, как он будет крушить стены в финале. Шар давал отличные тени на стены. Жизнь по сюжету, должна была бурлить в его паутине, из него вылезали, освобождались только двое влюбленных. Потому что только любовь делает свободным, дарит крылья и еще куча трюизмов, которыми пытаются себя утвердить юные режиссеры.
ФОТО ИЗ АРХИВА НАЦИОНАЛЬНОГО ТЕАТРА ИМ.И ФРАНКО
Терпеливо выслушав банальности завкафедрой, осторожно спросил о том, как запихнуть на сцену этот предмет и затем его хранить.
После моего ответа, что эта проблема меня не касается, он так сказал «спасибо, вы свободны», что я забыл об угрозе потери повышенной стипендии и молился, чтобы не выгнали из института. Он ненавидел привычное для театра слово «появляется», требовал точности — как, откуда, не допускал никакого пренебрежения практической стороной сценического воплощения.
И так же был непримиримым ко всему заоблачно эстетическому, сверхглубоко интеллектуальному, чему-то для избранных и всем непонятного. Ему было доступно апостольское величие простоты. Иногда мне даже казалось обычность его режиссерских решений демонстративной. Вывод отрицался приобретением паломнического статуса его спектаклями. «Тевье — Тевель» зафиксировал непревзойденный масштаб художественного осознания, доказал нетленность совершенного художественного высказывания.
Над феноменом Данченко сегодня как никогда стоит задуматься.
Руководитель Национального театра не позволял себе демонстрации власти. Хорошо подмечено Б. Немцовым: «Любовь к власти — признак рабства».
Долгое время мне казалось, что у учителя нет врагов. Каждый может называть своим учителем любого. Сказано: «Надо будет и муравей учителем станет»... Данченко называл меня своим учеником и это залог моего права присоединиться к чести учителя. На мои вопросы об отношении к определенным лицам, которые пытались вредить ему тайно и явно, он почти всегда отвечал неготовностью наделить их высоким статусом своих врагов.
Играя камешками (по первому образованию и призванию он был геологом) Сергей Владимирович легко оказывался в сердцевине плода различных духовных практик, оттуда смело заплывал за буйки понятно мира. Ориентиром на жизненном пути определял совесть, придавая ей магическую силу предчувствия истины.
Как-то после премьеры, отпраздновав в гримерках, выносливые актеры очень поздним вечером пришли в его маленький кабинет. Конечно, начали петь его любимый романс «Сиреневый туман». Мне хотелось воспользоваться случаем и продемонстрировать свою ловкость в бальном танце. Вдруг, Данченко выхватил меня из объятий актрисы, широко раскрыл наши руки, соединил их в мускулистый напряженный круг и беззащитно, открытыми глазами, именно глазами, а не голосом, допел песню. Со временем я понял, что так всем, кто хотел быть созвучным ему, он предлагал стать всеведущими не информационно, а через воспроизведение в себе галереи смыслов, находить в себе неугасающий азарт меняться.
«Мир бесконечен в интерпретациях», — говорил Ницше и Данченко, удавалось угадывать импульсы эпохи, соответствовать им, он очень хорошо понимал, что время течет не из пустоты, а по бесконечному кругу.
В этом году Мастеру исполнилось бы 80 лет. Интересно, кому бы пришло в голову при нынешних законотворческих ловушках заставить его пойти на конкурс, в связи с переходом на контрактную систему? Интересно, хватило бы кому-то из зеленых гениев упрекать его возрастом и продолжительностью управления театром? Или кто-то решился возразить, что там, где есть талант, нет старости?
Мы вправе радостно утверждать: Сергей Владимирович Данченко без показных аксессуаров гениальности оказался причастным к лику незабываемых, ярких мудростью, сиянием божественной простоты возвеличивающих бесконечность театра.
На Камерной сцене, которая носит имя знаменитого режиссера, 17 марта состоится программа, посвященная юбилею Сергея Владимировича под названием «Творческая встреча «Данченко. Мастер-класс».
