СЛОВАРЬ ДЛЯ ШИРОКОГО КРУГА ЧИТАТЕЛЕЙ
Есть люди, я знаю, которым нравится читать телефонную книгу
— несмотря на то, что в ней очень много действующих лиц. Другим же больше
по вкусу читать словари. С действующими лицами там в норме, но, правда,
интрига слабая. Даже в популярных ныне словарях матерных выражений: одолеешь
одну-две «буквы» и поймешь — нет здесь борьбы добра и зла. Но вот свершилось!
Появился словарь, который читается на одном дыхании от первой страницы
до последней. Причем, именно так и надо читать «Словарь современных цитат»
(«Аграф», М., сост. К. Душенко), иначе может потеряться часть его блистательной,
захватывающей интриги…
…А казачок-то засланный! Не спи, вставай, кудрявая. Есть
такая партия. Эта нога у того, у кого надо нога. Всех не перевешаете. И
родина щедро поила меня. Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете. Ну и рожа
у тебя, Шарапов. Брюки превращаются, превращаются брюки…
И мысли-то особенно глубокими не назовешь, а ощущение такое,
будто под ногами шевельнулась Атлантида. Вы думаете, что, прожив 10—20—
30 лет в эпоху развитого социализма, знаете о советском народе все? Можете
открыть для себя нечто новое. Вы родились (выросли, пришли в сознание)
в постсоветскую эпоху? Имеете шанс услышать живой голос былого. Названия
книг, кинофильмов, картин. Строки песен и детских стишков. Реплики героев
мультфильмов и лозунги юных пионеров. Оговорки косноязычных политических
деятелей и чье-то (несомненно, авторское) творчество от имени народа: «Я
Пастернака не читал»… Цитата из чего — «Девушка с веслом», из Шадра (воздвигшего
в 1936 г. первую «девушку» в ЦПКиО имени Горького)? Да нет же, она — цитата
из всей советской жизни, которую на каждом шагу украшали эти прекрасные
гипсовые каллипиги. «Я читаю эту книгу как роман, как удивительный памятник
народного острословия, как живописную энциклопедию…» — так Паустовский
читал словарь Даля. Душенковский цитатник читается едва ли хуже.
Грешна старушка: под впечатлением от «Словаря» я представляла
себе его составителя человеком искрометного остроумия, проницающей наблюдательности,
бесконечного артистизма (и писаным красавцем). Реальный Константин Душенко
оказался, пожалуй, поскромнее придуманного мною образа. Ответ на любое
мое изъявление восторга он начинал со слов: «И вовсе нет». Порой теми же
словами ответ заканчивался, и в середине не было ничего, кроме них. Сразу
и наотрез Душенко отказался от сравнения с Далем. «И вовсе нет», — сказал
он. Даль за своими пословицами ходил в народ, говоривший во времена оны
великолепным народным же языком. Кто сейчас, во-первых, говорит хорошим
языком? Не к кому и пойти современному Далю (буде такой отыщется). Да и
нет давно никакого народного языка — есть язык маскульта. И потому- то
он, Душенко, собрал свою «энциклопедию», не ходя никуда далее библиотек.
Четыре года день за днем отсидел в читальном зале, изучая прессу. И если
тот или иной оборот начинал узнаваться (что, в среднем, соответствовало
пятикратному повторению), составитель брал его на заметку.
— «Нас извлекут из-под обломков» в газетах вычитали? —
усомнилась я. — Ведь это же поют.
— И вовсе нет, — сказал Константин Васильевич. — То есть,
может быть, кто-то это и поет. Это меня не интересует. То есть интересует
постольку, поскольку, встретив этот оборот пять, и десять, и двадцать раз
на страницах газет я, конечно, внес его в картотеку, а затем уже выяснил,
что это действительно строка из песни.
— Вам удалось отследить специфическую советскую привычку
иронизировать над «святыми» понятиями…
— И вовсе нет, — упрямо сказал Душенко и слегка хлопнул
«Словарем» по столу, чтобы остановить поток моих фантазий. — Ироническое
переосмысливание было во все времена — и ничего тут нет специфического!
Возьмите хоть «Мой дядя самых честных правил» — любой современник узнавал
в нем крыловское «Осел был самых честных правил»!..
Какой Крылов, какой осел! Я посмотрела на Душенко с сочувствием.
Такой большой, а не понимает…
ПРИЕЗЖАЙ КО МНЕ НА БАМ…
Существует стандартное упражнение для начинающего актера:
сказать с десятью различными интонациями какую-нибудь нейтральную связку
слов — «хорошая собака», например. Упражнение вполне наднациональное —
артист в любой стране должен уметь незначительной игрой голоса, улыбкой
или ее отсутствием, неожиданным акцентом или паузой в неожиданном месте
(и т.д.) вывернуть смысл фразы наизнанку... В Советском Союзе артистическими
способностями такого толка, кажется, обладал любой, начиная с малых детей.
Сергей Михалков, узнав, что создателей гимна Советского Союза окрестили
«гимнюками», сказал без малейшего смущения: «Гимнюки-то гимнюки, а все
равно петь будете стоя». Продолжая этот апокриф, можно было бы ответить
от имени советского народа: «Петь-то стоя будем, а все равно гимнюки».
И каким бы торжественным ни было «пение стоя», правоверный гражданин совдепа,
на минутку отвернувшись, успевал подмигнуть и шепнуть: «Гимнюки!» — и в
следующее мгновение уже вновь вливал свой голос в радостный хор.
В словарях для отображения эмоциональной окраски слова
служат так называемые интонационно-оценочные пометы. В четырехтомном академическом
«Словаре русского языка» (1981 г.) таких помет ровным счетом семь: бран.,
ирон., шутл., пренебр., презр., неодобр. и почтит . И еще одна
помета — высок. — выделена в отдельный параграф и снабжена комментарием:
«…ставится при словах, которые ограничены в своем употреблении торжественно-приподнятой
речью…». Что ж, как замечал один остряк — сколько ни говори правду, а рано
или поздно попадешься. Строго официальный, несомненно прошедший дистилляцию
цензурой на высшем уровне, словарь, тем не менее сказал правду: целый пласт
советской лексики был для обыденного употребления непригоден. А точнее
— сказанные всуе, эти слова и выражения, намертво сросшиеся с официозом,
неминуемо приобретали нежелательный иронический оттенок. Поэтому их так
употреблять и не рекомендовалось. В 1981 году двум известным впоследствии
бардам было велено из строчки «я так цветы, стихи и родину люблю» изъять
слово «родина» — несерьезному жанру это высокое слово не полагалось по
рангу. (Легенда гласит, что барды отказались, в записи же с удивлением
услышали, как собственными голосами поют: «Я так цветы, стихи и ДЕВУШКУ
люблю»). Любое просторечное употребление всех этих высок. и
патет. моментально окрашивалось оттенком святотатства
— или, как говорят специалисты, получало коннотацию с отрицательным смыслом.
Стандартные коннотации (предлагаю читателю самому вспомнить или догадаться,
какие) сопутствовали выражениям «спутник агитатора», «послать на БАМ»,
«взнос в КПСС», «по Ленинским местам» и т.д.
Эти примеры, как говорится, нам любезно предоставила еще
одна весьма содержательная книга — «Толковый словарь языка Совдепии (ТСЯС)»
(«Олио-Пресс», СПб, сост. В. Мокиенко, Т. Никитина). Чтение, пожалуй, менее
увлекательное, чем Душенковский «Словарь…» — прежде всего потому, что ТСЯС
подготовлен по всем правилам научного издания с вытекающими отсюда издержками
вроде добросовестно приводимых и толкуемых семейств слов: БАМ, бамовец,
бамовка, бамовчата… (Нет, конечно, «бамовчата» заслуживают отдельного упоминания,
грех спорить. Хорошо хоть «зажимщик» с «зажимщицей» не произвели на свет
своих уродов.) Серьезный специалист способен довести до абсурда любое дело,
и все же именно он, чуждый публицистического азарта и предвзятости, порой
volens-nolens объективно фиксирует реалии. В ТСЯС для передачи точного
смысла выражений советской лексики добросовестным авторам понадобилась
шкала эмоционально-стилистических помет из 37 терминов! Хотя и этого явно
мало: границы смысловых оттенков нередко размыты, в ход идут комбинации
помет (порой тройные).
Советский народ не состоял поголовно из диссидентов. Ничего
особенно бунтарского не было в том, чтобы сказать, глядя на пустые прилавки
в гастрономе: «И жизнь хороша, и жить хорошо». Бунт был событием исключительным,
и все же тихий ропот — ропот без слов, на одной интонации — постоянно стоял
над страной.
ТОЛЬКО НОЖКИ ТОРЧАТ
ПРИМЕЧАНИЕ. Обычно редактор не читает то, что я
пишу, и потому не делает никаких замечаний. Нa этот раз, однако, на полях
появился знак «?». Объясняю: идиоматическое выражение «ножки торчат» —
или, в развернутом виде, «только ножки торчат у Икарушки» — привнесено
в советскую речь Митьками (см. ниже) и означает крайнюю степень безысходности
и бесталанности ( сочувств. ).
Апофеозом интонационного способа изъяснения можно считать
манеру общения, изобретенную Митьками. Коль скоро слово, как элемент речи,
дискредитировано официальной идеологией, без него нужно по возможности
обойтись. Митьковский словарный запас поскромнее мумбо-юмбовского, зато
какое богатство интонаций! И пусть человек, изъясняющийся без слов, одной
интонацией, может показаться дебилом — это даже к лучшему. С дебила какой
спрос?
«На лице Митька, — говорится в манифесте, составленном
одним из основателей движения (и, как подчеркивается, «Митьком классического
образца») Дмитрием Шагиным, — чередуются два аффектированно поданных выражения:
граничащая с идиотизмом ласковость и сентиментальное уныние. Все его движения
и интонации хоть и очень ласковы, но энергичны, поэтому Митёк всегда кажется
навеселе… Наиболее употребляемые Митьками слова и выражения: ДЫК — слово,
могущее заменить практически все слова и выражения. «Дык» с вопросительной
интонацией заменяет слова: кто, как, почему, за что и др., но чаще служит
обозначением упрека: мол, как же так? Почему так обошлись с Митьком? «Дык»
с восклицательной интонацией — чаще горделивая самоуверенность, согласие
со словами собеседника, может выражать предостережение. «Дык» с многоточием
— извинение, признание в совершенной ошибке, подлости…» и т.д.
Ошибочно будет посчитать этот портрет карикатурой. Вместе
с девизом: «Митьки никого не хотят победить» — этот манифест провозглашал
достаточно прогрессивный тип советского человека (я бы даже сказала: интеллигента,
да боюсь обидеть Митьков словом, надежно сросшимся с пометой неодобр.
). Митек смирился с необходимостью жить в предложенных условиях (смирение
в данном случае — не христианская добродетель, а отрицание всякой революции
и Революции с их вечными карающими мечами и неугомонными буревестниками),
смирился с Системой — но остался ей неподвластным. Ведь человек, весь лексикон
которого составляет «дык с многоточием», не может быть ни осведомителем,
ни творцом идеологии, ни ее глашатаем. Его нельзя заставить лгать, единодушно
одобрять или порицать. Он неподкупен, неуправляем и в целом недосягаем.
Его нельзя ни возвысить, ни принизить — Митёк раз и навсегда определил
свое место «в дерьмище» (только ножки торчат). Но стоит обратить внимание
вот на что: он сделал свой выбор сознательно. В то время, как Советский
Союз был населен колоссальным количеством «Митьков» спонтанных: живущих
всю жизнь в дерьмище — и не представляющих, что можно жить иначе, изъясняющихся
с помощью «дык» и всегда бывших навеселе.
ЧТО НЕ НАПИСАНО ПЕРОМ
Не было недостатка в словарях-цитатниках и непосредственно
в советские времена. Правда — что кажется вполне естественным — они отнюдь
не пытались отображать популярный лексикон или, не дай Бог, устную речь,
но скорее предполагали сами насытить речь нужными мыслями и словами. Эти
цитатники были незаменимыми при написании рефератов и так называемых «пионерских»
статей: толчком к развитию собственной мысли всегда должна была быть чья-то
апробированная, утвержденная к использованию мудрость.
Что касается мудрости народной — пословиц и поговорок (а
народную мудрость совдеп всегда провозглашал как мудрость наивысшую), то
она была полностью переведена на рельсы заказного сочинительства. Это творчество
порождало свои маленькие шедевры, которые когда-нибудь, несомненно, еще
будут изучены и оценены по заслугам: «Советскому патриоту любой подвиг
в охоту», «Передовиком стать каждый может, кто науку в дело приложит»,
«Дело чести — выполнить план на двести» … Старый добрый Жигулев, «Где труд
там и счастье» (1959 г. изд.) — чтение повеселее любого сборника анекдотов.
«Любишь премироваться, люби и план перевыполнять»! …«Утюг боязно включать
в сеть» (иллюстрация к статье «Утюг» из ТСЯС). Тоже народная мудрость.
Какая из них сейчас меньше отдает сюрреализмом? Право, здесь кончается
Даль и начинается Дали.
И все же словари-цитатники — русские, советские, зарубежные
— всегда представляли собой набор bon mot — более или менее удачных авторских
или анонимных, но все же смыслово детерминированных высказываний.
И «Словарь современных цитат», и ТСЯС со всей доступной
для печатного слова правдивостью зафиксировали, что советский джентльменский
набор красноречия в значительной степени состоял из словосочетаний, не
являющихся законченными мыслями, а порой и вообще оторванных от какой-либо
мысли.
Именно эта смысловая неопределенность «цитат» давала простор
для интонации. Порой интонация не просто окрашивает высказывание, придавая
ему особый смысл, но вообще является единственной несущей смысл частью
цитаты. Так, слова «И это правильно» — следует произнести с интонацией
Горбачева. «Товарищ не понимает» — это другой артист, это Жванецкий. Или
вот — «Наше чувство долга». Представьте, что вы пытаетесь объяснить иностранцу
— или, скажем, вашему внуку (будущему), что это, на вид абсолютно безликое
и казенное сочетание слов — советский афоризм. Во-первых, вам придется
полностью пересказать сериал «ЗНАТОКИ». Во-вторых, спеть известную песню.
В-третьих, несколько раз произнести эти слова — кстати и некстати — делая
характерную паузу после первого слова: «Наше… (тут можно даже легонько
кашлянуть) чувство долга». На пятый или десятый раз — в зависимости от
степени ментальной восприимчивости — слушатель вас поймет.
Интонация — антитеза демагогии. Интонация — способ сказать
и не сказать. Там, где реальное слишком явно расходится с провозглашаемым,
речь беднеет на слова и мысли, начинается расцвет интонации.
***
И вот народа больше нет, и язык его, как принято, теперь
называется мертвым. Остались написанные на нем книги, а отдельные грамотеи
и вовсе владеют им в совершенстве, но никто уже не рождается с ним в голове,
не вносит в него своевольно новые словечки и не пренебрегает старыми правилами…
А главное — интонация уже не придает словам смысл, понятный кому-то без
объяснения. Проблема утраты информации не только в извечном ее сокрытии,
изъятии, искажении. И даже не в том, что на смену одной идеологии всегда
приходит другая, и первоочередная задача каждой — выгодное для кого-то
перетолкование информации, а отнюдь не объективная ее подача, Факты, как
говорится, вещь упрямая, да и рукописи не горят — но как сохранить интонацию?
…Есть в школьном курсе физики потрясающий эксперимент:
на лист бумаги бросают пригоршню металлических опилок, и они под действием
недоступного нашим грубым органам чувств магнитного поля «рисуют» на бумаге
его узор. Эксперимент можно повторить — и брошенные на лист опилки каждый
раз будут выстраиваться в том же порядке.
Советские «цитаты», набранные из мутного источника маскульта
механически, с равнодушной добросовестностью компьютерной программы и «брошенные»
в алфавитном порядке на бумагу, производят такой же эффект.
