Как и всякая уважающая себя столица уважающей себя страны Москва не отказывает себе в удовольствии устраивать театральные фестивали. Московская публика имеет возможность знакомиться с лучшими образцами мирового театра не только летом, когда российская столица на протяжении двух месяцев принимает у себя театральные коллективы Европы, Азии, Америки. С конца девяностых годов в ноябре в Белокаменной проходит NET — фестиваль Нового европейского театра. Он, к сожалению, за редким исключением обходится без украинских спектаклей.
Этим редким исключением стал Андрей Жолдак, два года назад показавший на NETe свои харьковские спектакли — «Гамлета» и «Один день Ивана Денисовича». Работы неугомонного украинского театрального экспериментатора наделали тогда столько шума (напомним, что Солженицын был, мягко говоря, удивлен фактом использования своей повести для смелых театральных экспериментов), что, казалось, Жолдака даже на авангардный фестиваль больше не позовут. Однако арт-директора NETa, ведущие московские критики Марина Давыдова и Роман Должанский, не из робкого десятка, спектакли нашего театрального бунтаря в нынешнюю программу фестиваля они почти уже включили. Но Жолдак ушел из Харьковского театра имени Шевченко, так и не успев превратить его в «Березиль» — символ обновления отечественной сцены. Поскольку теперешняя судьба его харьковских работ не известна, то ставить их в фестивальную афишу было бы рискованно. Особенно если учесть, что в спектаклях Андрея Валерьевича задействовано чуть ли не полсотни актеров, что может подорвать бюджет даже проводимого не в бедной Москве фестиваля.
Естественно, что беседуя с Мариной ДАВЫДОВОЙ, знакомой театралам по замечательным, порой хлестким рецензиям на почти все московские премьеры и многие фестивальные спектакли, я первым делом спросил ее о провоцирующем постоянные споры своим творчеством Андрее Жолдаке.
— Марина, какое место в современном театральном процессе вы отводите Жолдаку?
— В какой-то момент я для себя сформулировала — это рабочее, внутреннее определение, — что Жолдак — один из последних авангардистов европейского театра. Если, конечно, иметь в виду талантливых режиссеров. Авангардист, это человек, который помимо всего прочего искренне верит в возможность преображения мира с помощью искусства, верит в то, что искусство оказывает непосредственное воздействие на людей. Андрей одержим поиском новых форм, я несколько раз присутствовали при том, когда он в живом разговоре с собеседником вдруг придумывает какие-то вещи, которые потом воплощает на сцене. Если ему поручить поставить спектакль о чернильнице и пере, например, он прекрасно справится и с этой задачей. У Андрея неуемная фантазия, он человек, для которого поиск новой формы составляет все существо и содержание театрального сочинения. И что удивительно, что он талантлив в этом поиске. Как правило, он бывает неудержим, талант у него варварский и его иногда заносит в такие дебри, что надо кричать, «ау, вернись, куда ты зашел!». Но порой он выходит на такие неожиданные, такие широкие просторы, что дух захватывает.
— В каком направлении движется фестиваль Новой европейской режиссуры, что в нем меняется с годами?
— Когда наш фестиваль в конце девяностых только начинался, то так исторически сложилось, что в фокус его внимания попадали в основном театры Восточной Европы. То, что мы называем «новым европейским театром», а именно, молодая европейская режиссура, была очень хорошо представлена в Восточной Европе. Мы считали, что достижения этой режиссуры необходимо показать российскому зрителю. Тем более, что в те годы молодой режиссуры в России почти не было. И вообще, слово «новый» в применении к нашему фестивалю в те времена было синонимом слова «молодой». Прошли годы и слово «новый», во-первых, в гораздо меньшей степени стало обозначать возрастной ценз, и в большей степени эстетические параметры. Во-вторых, очень расширилась география фестиваля. Если посмотреть на программу нынешнего NETa, то увидим, что в ней в основном представлены западноевропейские страны. Боле того, в этой программе есть один спектакль вообще не из Европы, а из Казахстана. Это Театр Art&Shock — театр независимый, что является редкостью для бывших азиатских республик. Art&Shock, который показал в Москве спектакль «Back in USSR», очень востребованный европейскими фестивалями. Выяснилось, то, что мы называем новым европейским театром, есть не только в Европе, но и за ее пределами, например, в Азии.
— Вы говорили об авангардистской вере в то, что театр способен преображать жизнь. Должно ли искусство брать на себя такую функцию?
— Александра Сергеевича Пушкина в поздний период его творчества преследовала одна пламенная мысль о том, что главное назначение поэта — быть рабом поэзии. Бродский говорил, что поэт, это раб языка. Есть знаменитая интерпретация Гершензона пушкинского «Памятника», где строфа «и долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал» была интонирована таким образом, что это высказывание звучало иронично, выглядело глупо. Тем не менее, Александр Сергеевич радикально изменил и российскую словесность, и в каком-то смысле само наполнение российской жизни. Хотя он этого не имел в виду, он не ставил перед собой такую задачу. Но реально он ее как бы выполнил. Поэтому, художник может говорить себе, что он должен преобразовать действительность — а в начале прошлого века многие так говорили, — весь вопрос в том, насколько он талантлив. И только от этого зависит степень его влияния на эту самую действительность. А влияние все равно есть, просто оно опосредованное, не прямое. Спектакль, фильм, роман — это же не газетная передовица.
— Влияет ли на зрителя и на театр критика? Есть от нее какая-нибудь польза? Практики театра, уязвленные не лестными оценками журналистов, любят повторять, что могут обойтись без критики.
— Вопрос, нужна ли нам критика, является в последнее время одним из самых дискутируемых. Что симптоматично. Раз так много говорят, значит критика стала играть принципиально важную роль в жизни культурного сообщества. Приглядную или неприглядную — другой вопрос. Конечно же, люди, высказывающие свое компетентное — а порой и не очень компетентное — мнение о произведениях искусства и их творцах, приносят куда меньше пользы обществу, чем сантехники или работники парикмахерской. Однако эта истина в ничуть не меньшей степени справедлива и по отношению к композиторам, поэтам, режиссерам, драматургам, наконец. Когда читаешь некоторые современные опусы для сцены, начинаешь думать, что тетушка Ивана Васильевича с ее сакраментальным:«А зачем? Разве уж и пьес хороших не стало?..», в сущности, была права. Между тем, нужны ли нам в принципе драматурги или поэты, никто всерьез не рассуждает. О смысле и назначении критики судачат там и сям. Вопрос: «А судьи кто?» вообще применим ко многим жизненным ситуациям. Однако же отменять творческие конкурсы, экзамены в вузах или саму профессию режиссера никто не предлагает. Социальное утверждение нашей профессии начинается, я думаю, с момента профессионализации искусства как такового, то есть превращения его из духоподъемного времяпрепровождения в товар.
— Не кажется ли вам, что этот процесс, с позволения сказать, «отоваривания» художественной сферы возлагает на критиков особую ответственность, поскольку критерии оценки любого произведения искусства уходят в сферу товарно-денежных отношений?
— Вслед (или параллельно) демократизации производителя культурного продукта идет тотальная демократизация его потребителя. Среди тех, кто ходит сейчас в театр и книжные магазины, есть граждане, которые в пушкинские, некрасовские и даже чеховские времена вообще не умели бы читать и не знали бы, что в опере поют, а в балете танцуют. И их мнение соответственно вообще не учитывалось писателями, издателями и деятелями культуры. Волшебного слова «рейтинг» тогда попросту не знали. Что представляли собой идеологические, литературные или околохудожественные баталии в Европе рубежа веков? Это было противостояние людей одного круга, представителей тонкой, как папиросная бумага, прослойки общества, которые пытались друг другу что-то доказать. Это была битва по гамбургскому счету. К тому, что именно рейтинг определяет жизнь эстрадных звезд, политиков и телеведущих, все уже привыкли. К тому, что он начал определять жизнь значительной части представителей интеллектуального и художественного истеблишмента, привыкнуть сложнее. Но надо. Не только успех сериального мыла, даже успех радикальных арт-идей теперь просчитывается как успех прокладок с крылышками. Это всеобщее избирательное право в сфере культуры отменяет гамбургский счет. Оно диктует иные чем прежде правила игры, переводя искусство из эстетической сферы в товарно-денежную. Поэтому наличие некоей группы экспертов, коими и являются критики, в этой ситуации уже не только знак рефлексии искусства над самим собой, это, я бы сказала, одно из условий его самосохранения. Должен же быть хоть какой-то противовес подминающим все по себя демократическим и рыночным механизмам. Попадаются ли среди критиков люди неумные, нечестные и недобросовестные? О да! Ровно в такой же степени, в какой неумными, бездарными и пошлыми могут быть драматурги, артисты и режиссеры. Но их (критиков) совокупное мнение — все равно единственная возможность сохранить в искусстве хоть какое-то подобие гамбургского счета. Альтернативой ему может быть только совокупное мнение «восставших масс».
КСТАТИ
О фестивальном многообразии жизни российской столицы. NETу предшествовал еще один — «Новая драма!», название которого достаточно красноречиво. В его афише особое внимание критиков и зрителей привлек спектакль «Сентябрь.doc». Особенность его в том, пишет ogoniok.com, что эта драма не сочинена, но построена самой жизнью. Режиссер Михаил Угаров и его коллеги собрали с интернет-форумов высказывания людей о событиях в Беслане — в момент, когда эти события происходили — и, не добавив и не изменив ни слова, раздали четверым актерам. Смонтированный текст — вопль ярости и бессилия потрясенных людей. Документальный театр, принципиально не допускающий купюр, швыряет куски сырой, а потому непросто усвояемой действительности зрителю в лицо, не заботясь о политкорректности. Он не заигрывает, но бьет наотмашь.
