Недавно «День» рассказывал о замечательной экспозиции «Встреча», которую демонстрировали во львовской галерее «Велес». Этот показ был уникальным, потому что совмещал работы талантливейших людей — художника-сценографа, народного художника Украины, на протяжении многих лет — главного художника Львовской оперы Евгения Лысика и его дочери — керамистки Анны Лысик.
Сразу же стоит добавить несколько штрихов к художественной истории этой семьи.
Несмотря на то, что Евгений Никитич Лысик умер 30 лет назад, спектакли до сих пор выходят в его декорациях. А мама Анны, Оксана Кузьминична Зинченко, уже более 30 лет — художник по костюмам Львовского театра оперы и балета.
Что касается самой Анны, то искусствоведы считают ее представительницей высшего класса мастеров керамики.
Также приведу фрагмент одной своей беседы с ведущим керамологом, профессором Львовской академии искусств, доктором искусствоведения, членом-корреспондентом Национальной академии искусств Украины Орестом Голубцом, который мне рассказал следующее: «Когда я перевозил работы керамистов в Мюнхен на выставку, то немецкие таможенники не хотели пропускать произведения Ани Лысик через границу — мол, это не современные работы! Дали разрешение только после того, как я показал им свою книгу «Львовская керамика», где освещается развитие львовской школы керамики с 1940-х по 1980-е годы и где произведения Анны описаны и сфотографированы».
В профессии она — более 30 лет. Считает себя совершенно не публичным человеком. Неразговорчивым. И очень сердится, когда слышит в свой адрес комплименты вроде «художник высшего сорта».
О выборе профессии, керамике в Украине и мире, кумирах в профессии и не только — далее в разговоре с Анной Лысик. Первые слова художницы в нашей беседе почему-то меня не удивили...
«ТОЛЬКО КЕРАМИКА»
— Могу сказать, что керамика для меня является жизнью, — говорит художница. — Еще очень люблю растения, люблю животных. А так... Только керамика. Я человек одинокий, и всю свою жизнь отдаю керамике. А с чего все начиналось? С детства. Когда не было интернета, в котором теперь дети сидят с утра до ночи. Так мы что-то делали руками. Тем более что и игрушек много не было. Что-то лепили, клеили. Ребята даже пробовали отливать солдатиков и танки. А мы, девочки, кукол лепили. Потом где-то узнали, что их можно лепить из глины. Так глины себе накопали во дворе. И вот из нее начали сначала бусы себе делать, а потом и кукол. А потом... Это уже было в подростковом возрасте. К счастью, тогда дети еще ходили в музеи. Мы с подругой пошли в Музей этнографии на выставку керамики. До сих пор помню свое душевное потрясение: «Я хочу только это! Я хочу этим заниматься. Все!». Ну, так.
— То есть колебаний относительно того, куда пойти учиться после окончания школы, не было?
— Колебания были, потому что я думала пойти в полиграфический институт. Это было влияние отца и его замечательных рисунков. Я тоже рисовала. Живописью как-то не удавалось мне заниматься. А графику я очень любила, и папа склонял меня к полиграфическому. Говорил: «Зачем тебе керамика, для чего это вообще нужно?» Но мне все же больше хотелось заниматься керамикой. Год работала, училась на подготовительных курсах и брала уроки у Карла Зверинского (художник и педагог, учил выдающихся художников нашего времени С. Флинта, А. Бокотея, А. Минько, Л. Медведя, Р. Петрука, И. Марчука, Б. Сойку и др. — Т.К.). Затем поступила во Львовский институт прикладного и декоративного искусства, на отделение керамики. Продолжением обучения считаю работу на Керамико-скульптурной фабрике — у художников, которые там работали.
— А папа не переживал, что вы не прислушались к его советам? Не был против того, что вы все же учитесь на керамике?
— Нет. Он не был таким человеком, который что-то заставлял делать, диктовал условия. Это у меня были сомнения в том, правильно ли я выбрала профессию, способна ли я к этому. На что отец сказал мне: творчество — это единственное, что дает свободу в жизни. В этом он меня убедил. И очень я жалею о том, что отец моего творчества не увидел — слишком рано ушел из жизни.
КЕРАМИКА В УКРАИНЕ И МИРЕ
— На ваш взгляд, каково сейчас состояние декоративной керамики в Украине? Можно ли говорить о школах, определенной преемственности?
— Я думаю, школы никакой не существует. Мне кажется, что сейчас и в мире такая же тенденция. Каждый занимается индивидуально, ищет личное. Если кто-то себя находит, то и работает в оригинальной манере. В этом и интерес. Я озвучиваю сугубо свое мнение по этому вопросу. Потому что я человек довольно невыездной. И нет возможности широко отслеживать эти процессы. Что касается Украины, то стоит говорить об Опишне. А так... Нет школ.
— А в мире керамика популярна?
— Да. Судя по тому, что я вижу в интернете, а там — много всего. Керамики — море! Какой угодно — от китча, примитива, до невероятных, фантастических вещей, очень технически совершенных. Глина, по моему мнению, — вечный материал. Пока она существует, с ней будут что-то делать. Этот материал имеет очень большие возможности. Из него можно сделать что угодно. Он — колоссальный! К сожалению, молодежь не очень хочет глиной заниматься — все хотят легкой жизни.
— А вам никогда не приходило в голову преподавать?
— Нет. А чему я могу научить, если каждый раз сама мучаюсь? Мне очень тяжело дается. Порой и не доходит до меня, как и что можно сделать. А когда уже сделала, то думаю, что и по-другому могла это сделать. Чего мучилась? (Смеется.) Поэтому и говорю, что не имею морального права преподавать. Кроме того, я не такой публичный человек, чтобы мне этого хотелось.
«Я ЕСТЬ ТАКАЯ, КАК ЕСТЬ»
— Есть мастер, работы которого считаете образцовыми?
— Да. Это бывшая львовянка Инна Туманова-Ершова. Она представительница старшего поколения. И я всегда любила ее керамику.
— Говорила о вашем творчестве с профессорами Львовской академии искусств — Орестом Голубцом и Романом Яцивым, и они говорили мне о неповторимости ваших произведений — и в пластике, и в этих росписях, которые вы накладываете на свои произведения. Но всегда ли понимает публика, что вы хотели донести тем или иным произведением?
— В творчестве всегда так. И о папиной работе часто говорили такое, что волосы дыбом... Если я рядом с определенным человеком, который пытается считать эти мои знаки, то я ему могу подсказать. Но не убеждать ни в чем! Каждый, наверное, видит то, что хочет видеть. Поэтому каких-то знаков специальных зашифрованных у меня нет. Я такая, как есть. И не хочу ничего менять. А в искусстве есть такое понятие, как вещи, которые живут своей жизнью.
— Довольно часто, посещая выставки, обращаю внимание на то, что художники, особенно те, которые работают в абстрактной манере, не подписывают своих произведений. А вы?
— Я когда-то не подписывала. А теперь галеристы просят это делать. Хотя я часто забываю это сделать.
— Может, неожиданный вопрос... Какой орган чувственнее у керамиста: глаза или руки?
— Душа должна быть.
— Кому вы первым показываете свои работы?
— Это мои коллеги, с которыми работаю в мастерской. Такая «внутренняя цензура». Всякое можно услышать. И сразу (смеется).
— Повлиял ли карантин на процесс творчества?
— Да особо — нет. У меня работа — сидишь, и делаешь. Единственное... Нельзя было на выставки ходить, потому что их не было. Поэтому самоизоляции стало еще больше. Я думаю, что со временем оно повлияет на какое материальное положение вещей. Потому что сейчас это еще не видно. И неизвестно, как ситуация в дальнейшем будет развиваться. Наверное, еще продолжаться и продолжаться. Поэтому и говорю: почувствуем, наверное, позже.
— Есть ли у вас определенные сроки выполнения определенной работы? Или нет таких строков? И от чего это у вас зависит?
— Я не могу сказать, что села и сделала. Есть у меня понятие «сезонность труда». Летом в основном стараюсь что-то слепить, а потом дорабатываю. Еще что-то остается с прошлого года... Поэтому и не могу сказать, сколько времени делаю одну вещь. А часто бывает так, что я просто не знаю, как это закончить. Поэтому работа стоит, пока не придет какая-то мысль... А иногда делается быстро. А иногда пережигаешь несколько раз. И еще: более сложные вещи, менее сложные — это тоже имеет значение.
МОТИВАЦИЯ
— Когда-то, много лет назад, вы мне говорили, что очень вдохновляетесь природой...
— Это осталось со мной. Ищу какой-то зеленый уголок, чтобы там походить. Если бы не было зелени, не могла бы ничего делать. Очень это люблю. Мы с соседями смогли отвоевать кусочек территории у дома, где должны были сделать стоянку для автомобилей. У нас теперь там много чего. В частности — розы.
— Также вы когда-то рассказывали о любви к собакам.
— Да. Есть у нас с мамой собака — Мона. Как Мона Лиза. (Смеется.) Беспородная. Мы не планировали ее брать, но так получилось. Она достаточно большая и ей 12 лет.
— А не бывает такого, что нет настроения работать? По крайней мере, учитывая то, что вы уже много лет в профессии?
— Я не могу сказать, что мне профессия надоела. Просто возникают обстоятельства внешние, по которым исчезает настроение работать. Приходится все время пропускать через внутренние фильтры негатив, который есть вокруг. Ведь порой он так забивает... Должно быть хорошее настроение, чтобы можно было творить, работать. А в последнее время очень мало причин для такого хорошего настроения. И это — самое худшее! Например, очень портится настроение у меня, когда вижу, что рубят у нас здоровые деревья. Вот для чего это делается? Вот что-то подобное вгоняет меня в ужасную депрессию, когда появляется чувство ненужности всего того, что делаешь. Как можно работать, если такой ужас вокруг! Это очень ухудшает эмоциональное состояние. Хотя есть и другие обстоятельства, связанные, в частности, с состоянием моего здоровья, если я не могу работать. Тогда чувствую себя, как зверь в клетке! Мне хуже, когда я хочу что-то сделать, а по объективным причинам — не могу!..
