Спешу принести свои извинения читателям: это интервью должно было появиться раньше, но в силу разного рода обстоятельств выходит только сейчас. Впрочем, уповая на то, что среди нашей аудитории есть немало поклонников очень яркого и своеобразного таланта Петра Мамонова, предлагаю беседу с ним сегодня. Ведь те, кто знает, поймут — Петр Николаевич никогда не повторяется и интересен практически во всем, что делает.
Потому и его приезд с очередным, в Киеве еще невиданным, спектаклем становится событием и вызывает если не ажиотаж, то определенное напряжение, повышенное ожидание, предвкушение не только того, что Мамонов покажет на сцене, но и того, что он скажет в интервью и на пресс-конференциях — ибо в жанре устного общения он не меньший артист, нежели на подмостках и экране.
В целом же слава Мамонова и у нас, и в Москве базируется на абсолютном несходстве Петра Николаевича с кем бы то ни было. И в самом начале, в бурные перестроечные 1980-е — как лидер уникальной рок-группы «Звуки Му», и в 1990-е, похоронившие советский рок как таковой, и нынче — Мамонов настолько выпадает из общего ряда, из ситуации, из контекста, что сам стал походить на некую вечную ценность. Собственно, ему и не нужна никакая реальность, чтобы с ней бороться или под нее подстраиваться — он сам себе реальность, сам себе режиссер, король и шут. Новый спектакль «Мыши, мальчик Кай и Снежная Королева» подтвердил это; рецензию на него «День» дал еще 15 февраля, однако там не было довольно любопытной предыстории. Оказывается, замысел этой работы возник достаточно давно, еще в 2003 году, в недрах московской группы молодых экспериментаторов «Свои 2000». Группа эта объединила довольно талантливых людей, которые пробовали реализовать себя в самых разных жанрах. Более-менее известными их сделал фильм «Случай с пацаном», снятый в Беларуси и весьма благосклонно встреченный публикой и прессой. Следующим был фантастико-политический триллер «Пыль», куда «Своим» с помощью невероятных ухищрений удалось затащить Мамонова — на роль старенького доктора. Ну и наконец Мамонов сам предложил молодым авангардистам поставить совместный спектакль, каковой и был реализован после множества мучений (все болели, один из актеров оказался в психиатрической лечебнице) в прошлом году.
Интервьюировать Петра Николаевича — также сущее удовольствие и мучение одновременно. Это такой нерегулируемый поток сознания, который слушаешь, открыв рот, но передать его на бумаге — задача архисложная. Тем не менее встретиться и поговорить удалось. Результаты — ниже.
— Хотелось бы начать со спектакля…
— А, про спектакль вам надо. Нет, я сделал, покажу завтра, а вы будете оценивать.
— Почему там…
— Ничего не знаю, я сделал, а вы думайте. Это ваша работа. Вы хотите свою работу переложить на мои плечи.
— Но откуда он, собственно, взялся — вам предложили его сделать или вы выступили иницатором?
— Нет, я сам все предлагаю.
— А зацепка какая-то была, чтобы работать именно в такой форме?
— Мне что-то надоело одному. И я решил привлечь кого-нибудь, а тут как раз ребята подвернулись. Но на самом деле получилось, на мой взгляд, не очень хорошо. Потому что ребята по-своему, а я по-своему, у меня энергетика другая, а у них свой авангардный прикол, и зрителю непонятно, на что глядеть — то ли на меня, то ли на них. Целого, на мой взгляд, не получилось. Это недостаток спектакля, и я этим недоволен. Идея вообще у меня такая есть, чтобы сделать из этого клубную версию, удалить их и просто петь песни. Поэтому спектакль можно посмотреть один раз, и все. Ведь мои спектакли обычно интересно смотреть несколько раз, потому что то я такой, то я сякой, ну как состояние организма меняется — то так, то этак идет, а тут как бы этого нет. И вот один раз посмотрел — я сообщаю вам отзывы публики, которая нас любит в Москве, так они говорят — Петя, ну второй раз смотреть как-то скучно, потому что все ясно уже.
— Но зачем вам все-таки там рок-балет?
— Рок-балет? А вы знаете, как переводится рок-н-ролл? «Крути- верти». Вы подумайте, что вы спросили — а почему «крути-верти-балет»? У меня нет такого названия. У меня есть — балет. Рок — у меня нет такого. Балет — потому что балет. Танцы. Танцы-манцы.
— А московские критики говорят, что этот спектакль — кризис среднего возраста.
— Пусть говорят. Мало ли чего они скажут. Кризис, не кризис. Откуда же я знаю. Может, и кризис, может, и вообще конец. Может, я вообще в театре больше не появлюсь на сцене. Кто его знает. Мне, например, надоело скакать на этих досках, если сказать честно.
— Скажите, а как вам вообще приходят в голову идеи для сцены? Вы же сами как-то признавались, что пишете-пишете, потом пытаетесь разобрать, что получилось — и ничего не понимаете.
— Я все прекрасно понимаю. Но когда я делаю... Вы понимаете, как это происходит, — я только антеннку выставляю, как приемничек, и принимаю сигнал. А какой сигнал идет, уж не знаю — я просто его записываю. Поэтому объяснить, что это за сигнал, что это значит — я не в состоянии. Это дело критиков, журналистов, ваше дело.
— Как вообще произошел переход к театру?
— А никак — это тоже все музыка. Не театр.
— И все-таки?
— Все время же хочется чего-то нового, куда-то двигаться, пробовать, экспериментировать. Я же не Том Джонс, чтобы одно и то же всю жизнь. Хотя Тома Джонса я уважаю, — секс-символ. Он должен быть один и тот же всю жизнь. Его должны любить женщины лет 55, он для них должен быть кумиром одним и тем же. Такой шахтер личный с попкой, все в порядке.
— А как вы могли охарактеризовать то, что вы делаете?
— Если честно, охарактеризовать я бы ничего не мог.
— Но вам нравится или не нравится то, что вы делаете?
— Не знаю... Мне все лично нравится. Иначе я бы этого не делал.
— Для кого вы играете?
— Для вас. И для себя, и вообще... потому что не могу иначе жить.
— Как часто вы репетируете?
— Репетирую?! (веско). Звезды не репетируют.
— Как вы выбираете стиль для того или иного появления на сцене. Это зависит от внутреннего вашего состояния, как все это соотносится?
— Зачем мне об этом думать? Выбирать или нет. Я не понял вопроса. Хорошо... знаете как — жил один духовный авторитет на горе Афон в пещерке. У него открывался вид на Эгейское море прекрасное. А он загораживал окошечко дощечкой. У него спрашивали: «Старче, что ж ты такой божий вид, творение божие загораживаешь?» Он отвечал: «Если б вы знали, какой свет в душе моей, вы бы не спрашивали. Это мне мешает». Поэтому если человек достигает такого света душевного, ему все равно, где он находится, — в яви, во сне, в отеле в Калифорнии. Неважно — самое главное — достичь в душе своей вот этого единения с Господом. Тогда все будет хорошо, по- доброму, мирно и благодатно, все замечательно. А если этого не будет, то всюду будет плохо, куда вас не посади. Вон Элвис Пресли — в каких палатах жил, и все равно пропал. А его друг, Джерри Ли Льюис, перелез ограду с винтовкой и говорит — «Я этого падлу застрелю, если он не бросит наркотики». Его арестовала полиция. Вот это друг настоящий — Джерри Ли. Подлинная история. С винтовкой полез. Стрелять жирную скотину.
— Что вам приносит радость?
— Когда удается хоть как-то к богу приблизиться. И чистоту обрести. Потому что чистота и Господь — это самое ценное, что может быть на земле. Остальное все — мишура. Вот так, мой друг, мой юный друг. Я это понял очень поздно, когда всю душу свою изъел и истоптал как губку, и нечем мне жить практически, и нечем мне петь. И поэтому песни мои такие корявые и убогие и... еле-еле я их выпеваю. Потому что нечем мне. Но я тем самым стараюсь вам объяснить, что вот до чего может дойти человек, который топчет себя всю жизнь, алкоголем, наркотиками, всем этим говном. Вот до чего можно дойти. Хотя огонечек горит. Слава Господи. Иначе бы я погиб. Не физически, а морально. Что страшнее.
— Что вы сейчас читаете?
— Святых отцов Восточной православной церкви. Только. Никакой беллетристики, потому что все — выдумки писательские. Честное слово.
— Зачем именно такое чтение?
— Хочу узнать, как жить дальше. Открываешь книгу и прямо написано, как тебе дальше жить, как тебе преодолеть вот это, или это, причем не умозрительно, а через личный опыт — как в четвертом веке в пещере Антоний Великий преодолевал. Что вы! Интереснее и полезнее чтения быть не может.
— А что бы вы еще посоветовали?
— Евангелие. Почаще. Вот я был на Афоне, приехал большим паромом. За исцелением поехал. Прихожу на исповедь в монастырь, к исповеднику, рассказываю ему о своем пороке. Так он мне прямо вскричал — «Евангелие читай и победишь!!!» Я аж вздрогнул — сразу мне вскричал! Ни минуты не думая! И прошло. Пока. Не знаю, как дальше будет. Но пока все прошло.
— Раньше вы очень нахваливали дневники Льва Толстого…
— Уже нет. О чем мне с ним говорить? Я бы хотел с каким-нибудь мудрецом говорить, а он для меня не авторитет. Такой же человек слабый, грешный, как и я. Чему он меня может научить? Я бы хотел с каким-нибудь прозорливым старцем поговорить, который бы меня насквозь увидел и сказал бы, как мне быть, как мне победить, вот что мне надо. Потому что грехов-то тьма- тьмущая. А о чем мне с Толстым беседу вести?
— Есть ли книга, по которой вы хотели бы поставить спектакль?
— Не-а. Беллетристика. Что там? Вот смотрите. Беру любимую книгу своих зрелых лет. «Обломов», допустим. Когда сцены в деревне, еще кое-как. Начинаются отношения с Ольгой. Не врубаюсь, о чем речь вообще. Ну не понимаю, о чем базар. Что за проблема? Почему такая трагедия, такие слезы, в чем вообще дело-то?! Откладываю. Беру переписку Пушкина и Анны Керн. Начинаю читать. Чувствую — что-то ломает меня. Понимаю потом — адюльтер, прелюбодеяние. Не могу это читать. Ладно. Беру любимого поэта Пастернака «Об искусстве», есть у него такая книга. На каждом слове — «черт возьми, черт возьми». Ну не могу я читать, как человек уверовавший. Ломает меня. Отторжение идет. Не то что я выпендриваюсь, такой я святой — просто неприятно. Неприятно все это, выдумки это все. Вообще, как началась эта итальянщина, эпоха Возрождения, искусство кончилось вообще. У меня большая библиотека духовная. Остальные книги я так оставил пока. По одной беру, начинаю листать — э, думаю, нет — на чердак. Вторую, открываю — э, нет. Бунин, Куприн, вот это все. На чердак, на чердак. Потихоньку.
— А какую последнюю книгу вы купили?
— Молитвослов сегодня.
— Книги — это хорошо, но бывает же, когда люди вас раздражают? Что тогда?
— У одного афонского мудреца была такая притча о людях. Вот положи в комнате кусочек дерьма. А рядом — кусочек лукума. И запусти туда пчелу. Куда сядет пчела? На лукум. А если комнату обложить лукумом всю и в уголке положить кусочек дерьма, и запустить муху, куда она сядет? На дерьмо. Иными словами, в каждом человеке надо видеть хорошее. В каждом оно есть, даже в самом противном, в преступнике, в убийце. Вот у меня был такой случай. Еду я в поезде. Из Твери в Москву ходит экспресс, два часа ходу. Передо мной садятся два дембеля пьяных. И начинается: мат-перемат, о бабах. Я думаю, ну, попал. Два часа я обязан это слушать. Потом, вспомнив эту притчу, начал размышлять. Думаю — вот кто такие эти парни? Из деревни, которые не видели ничего, кроме пьяницы-отца, который бил свою мать, потом пошли в армию, где сначала их били деды, потом они сами стали дедами и били. И вот они пришли — ничего в своей жизни не видели. Смотрю — а мы уже приехали. Во как! Так что все в нас. Миром вообще правит любовь. Иначе бы все рухнуло. Знаете, как соотносится зло и добро — сказал один умный дядя, — когда извержение вулкана покрыло все черной лавой, все сожжено, и пробился маленький зелененький листочек. Так вот зло не борется с добром. А вот так они сосуществуют. Добро просто есть. Среди огромного обилия зла оно ведь настолько ценнее, этот зеленый листочек, чем огромная сожженная земля.
— Что вы собираетесь делать в ближайшее время?
— Я? Танцевать и петь. Продолжать жить. Стараться, стараться, стараться, насколько будет получаться. Может, и будет проваливаться. А может, Господь подаст как-то почище, получше. Может, и радость подаст, и утешения какие- то. Вы знаете, как это бывает, когда проснешься утром, и день пошел, пошел, и хорошо, хорошо как- то, и ждешь, что сейчас тоска будет, а ее нет, нет, и до вечера нет. И хорошо, и просто плачешь и благодаришь Господа — спасибо тебе. Вот бывают такие дни. И вот ни почему сейчас. Ни за что. Просто так. Не потому что музыку написал, ни почему. Вот если бы так было почаще, ох, было бы хорошо жить.
— Откуда берется тоска?
— От греха. В первую.
— А радость?
— От не греха.
— А если грех приносит радость?
— Нет. Это обман. Лукавый обманывает. Временное. А потом наступает тоска.
— Но раньше жизнь повеселее была, когда все начиналось?
— Да, повеселее была, потому что пьяный все время был. Повеселее, конечно. Жизнь трудная вещь. Когда по-честному, работать трудно, и жить вообще трудно.
