— Ваша «Діва Обида» добиралась к читателю почти 10 лет…
— Это не совсем так. Предложил ее издать директор ивано- франковской «Лілеї-НВ» Василий Иваночко — при приятельском посредничестве Юрия Андруховича — в 1997 году. То есть через пять с лишним лет после появления «Нічних голосів». «Діва…» вышла в свет в 1999-м, хотя и датирована 1998-м, это объясняется проблемами, известными всем, кто хотя бы как-то причастен к делу издания украинских книг или журналов… В конце прошлого года руководители львовской «Кальварии» — Анета Антоненко и Петр Мацкевич — решили переиздать эту книгу, правда в другом формате и дизайне; я был приятно удивлен таким проектом энтузиастов — и добавил к первому изданию «Діви Обиди» еще и «Постскриптум», который состоит из нескольких стихотворений, написанных в последние годы. Второе, дополненное издание появилось в книжных магазинах в январе этого года.
— «Из нескольких стихотворений…» — это значит, что не все, написанное после первого издания, вошло в обновленную «Діву…»?
— Ясно, что не все. Для меня большое значение имеет концептуальность книжки, ее внутренняя структура, стилистическая и эмоциональная сбалансированность, — после этого принцип «все, что написано, должно быть напечатанным» — не воспринимаю.
— Поэзия, за исключением времен тоталитарных «речевок» никогда не была массовой. Какова роль выпадает ей сегодня в «непоэтическое время»?
— Та же самая, что и всегда — даже и в упомянутые вами времена настоящая поэзия не была массовой. Кстати, «речевки» были не только тоталитарными, а и — как на, скажем, 60-е годы, — суперсмелыми и гипердемократическими. И что из них вспомним сегодня — из тех рифмованных деклараций, от которых млели многотысячные залы и стадионы?
Но, поэт — по природе своей — реваншист. Но он стремится к реваншу не экономическому, идеологическому или бытовому — поэтический текст является реваншем за исконно инфернальное одиночество (греческое orphanos переводится как сиротство, пустота… — а отсюда и Орфей, орфизм). За потерю первоначального смысла слов, которого они были лишены в результате их повседневного применения. За разрыв тех связей, которые когда-то объединяли человека с всеобщим Абсолютом, с Arcana coelestia (Потаенным небом).
— После получения национальной премии, не ощущаете ли вы себя «проштемпелеванным лауреатством», по выражению Евгения Пашковского?
— Не знаю, что имел ввиду Евгений, когда это говорил, — возможно, то, о чем писал Шевченко, который, несмотря на слова «… слава — заповідь моя», знал и такое:
«Не завидуй і славному —
Славний добре знає,
Що не його люди люблять,
А ту тяжку славу,
Що він тяжкими словами
Вилив на забаву»…
Если же автор романа «Щоденний жезл» вкладывал в «проштемпелеванность» какое-то другое содержание — скажем, дискомфорт от вхождения в «официальный литературный реестр», — то я его также понимаю, но лично такого ощущения не имею, потому что после присуждения Национальной премии никоим образом не изменилось мое отношение ни к миру, ни к власти, ни к друзьям и коллегам. Единственное, что немного обременяет, — это конъюнктурная внезапная заинтересованность мной (а не тем, что я написал) со стороны СМИ. Из-за этой причины и наше с вами, Игорь, интервью задержалось — за что искренне прошу прощения у вас и ваших читателей, потому что, судя из нашего разговора, не имею оснований для таких нареканий.
— Наши ближайшие соседи — особенно западные, но и восточные также — имеют незаурядные успехи в Нобелевских гонках. Неужели украинцы и до сих пор не разродились текстами надлежащего уровня? Или дело не только в «чистом» творчестве?
— Свыше тысячелетия назад Константин Солунский (он же — творец славянской азбуки Кирилл — брат Мефодия) при споре с «трехязычниками» в Венеции, которые утверждали, что только греческий, еврейский языки и латынь достойны того, чтобы осуществлять посредством их Богослужение, дал золотую монету горнисту и попросил его протрубить, — а сам спросил «трехязычников»: «Отзовется ли войско на этот звук, если не понимает сигнала горна?..»
Если произведения украинских писателей — блестящие произведения, которых немало! — не переведены на мировые языки, если до недавнего времени (потому что 10 лет для истории — это мизерный отрезок времени) государства Украины не существовало на планетарной карте, а после коррекции этой карты название нашей страны ассоциируется преимущественно со скандалами различного типа, — то можно ли ожидать в ближайшее время отзыва на сигнал горна, даже если его звучание — самой высокой чистоты?
Кроме того, и определенная заангажированность Нобелевского комитета является «тайной Полишинеля»… Поэтому разговор об украинском нобелианте, по-видимому, не ко времени. Хотя, по- моему, наша литература — одна из немногих в современном мире — которая еще не потеряла способности к СОЗДАНИЮ, а не к воссозданию. Она, говоря словами Борхеса об Испании, «не захотела меняться, предпочитая бытие». Хорошо это или плохо? Время покажет. Продолжительность в понимании Зерова, Антонича, Свидзинского — это для меня тот консерватизм, который перевешивает новации, названные Леопарди «прародителями смерти». В современной зарубежной поэзии — по моим эпизодическими впечатлениями от нескольких международных поэтических собраний — преобладают технологии, а не креации или сакральные действия.
— Станислав Лемм усматривает в неконтролируемом продвижении технологий большую опасность. В то же время, существует мнение, что глобальную действительность можно познать только коллективным умом. Где здесь «золотая середина»?
— Я с большим подозрением отношусь ко всем определениям, которые содержат в себе «коллективное». Гениальный замысел Господа (назовите Его как-то иначе — только не «коллективным» Умом) — в неповторимости каждой личности, каждого цветка или зверюшки, ба даже в создании ежей — земных и морских… Вот это сиротство, это уединение, о чем мы уже говорили выше — это в то же время и САМОСТЬ, и САМОДОСТАТОЧНОСТЬ. Технологии — это противоположность. Технологии — это растворение в коллективном, т.е. в небытии. Ведь бытие человека (животные, растения, камня, воды…) — в сути своей отдельное и индивидуальное; если бы действовали только общетоталитарные единые правила для ВСЕХ — то ли людей, то ли ежей — не существовало бы той щели между бытием и небытием, что в нее мы протискиваемся ненадолго ради возможности даже многоразового общения с астралом. Вот и есть, по-видимому, та «золотая середина»… «золотая щель»…
— Вам никогда не хотелось испытать себя в политике, как это практикуют некоторые коллеги-литераторы?
— Не впервые мне приходится отвечать на такой вопрос — и обычно я в таких случаях рассказываю одну быль (что и теперь делаю). Как-то знаменитого английского актера Гарвика приятели долго и настойчиво убеждали баллотироваться в парламент. Он, пока мог, сопротивлялся, отказывался, что-то объяснял, — но когда его терпение лопнуло, Гарвик сказал: «Я лучше сыграю роль гения на сцене, нежели роль шута в парламенте».
