Несколько дней назад Олег Павлович Табаков, человек, почитаемый во всех уголках земного шара за свой актерский талант, отметил 74-летие. Непримиримый мальчишка-максималист из пьес Розова сменялся героями Гончарова — Адуевым и Обломовым, соответственно, на сцене и в кино. Его коты — Леопольд и Матроскин — стали хрестоматийными. Запуганный любовник-функционер из оскароносной «Москва слезам не верит» уступал место новому воплощению графа Альмавивы. Всех ролей не перечислить, только в кино их более ста, а в театре!.. Учитель, приведший своих многочисленных учеников в созданный им театр «Табакерка», и хранитель нелегких МХАТовских традиций после ухода Олега Ефремова. Это далеко не весь послужной список мощного актера и современного менеджера, многое сумевшего, несмотря на возраст и набранный с годами вес. Им восхищаются, ему завидуют, его обожают, пытаются «шить» уголовное дело. Все зря. Он — воплощение достойного служения профессии. Поводом для встречи послужил не «день тезоименитства», а появление в конкурсной программе Московского МКФ нового фильма Киры Муратовой «Мелодия для флейты» (производство — Украина, продюсер Олег Кохан). Фильм — пронзительная современная сага о равнодушии. Ее премьера в Киеве — в октябре. Но о картине мы еще не раз поговорим, а сейчас — о «Мелодии для шарманки», и не только — с Олегом Табаковым.
— Олег Павлович, ваша продуктивная творческая жизнь в искусстве прошла от «оттепели», через «запрет на профессию», который и вас коснулся, сквозь перестройку — до неокапитализма, и во все эти времена вы оставались человеком, верующим в добро и умеющим его делать. Чем для вас эти времена отличаются и как сохранить в душе того мальчишку, который ворвался на сцену «в поисках радости»?
— Пусть ответ не покажется вам далеким от вопроса, — задумавшись, сказал Олег Табаков. — В 1991 году, когда уже кушать было совсем нечего, а я был директором Школы-студии МХАТ, у меня благодаря моим международным связям был заработок. А вот у подопечных моих коллег-педагогов — дело совсем швах. И я надумал в городе Бостон, штате Массачусетс, основать летнюю школу, дававшую возможность показать- как, чем и какими инструментами оперирует МХАТовская школа. Теперь этой школе уже 18 лет, и она одна из трех самых востребованных театральных школ Америки. Особенно запомнились первые годы. У нас по окончании была «вечеруха», все выпивали, ели что-то невкусное, американское, и очень часто люди (наши студенты там были разновозрастные — от 16 до 68) плакали.
— А как же возрастной ценз, который жестко существует в наших театральных вузах?
— А они там свято верят, что в любом возрасте можно чему-нибудь научиться. Так вот, они плакали, особенно молодые. Успокаивал их и понял вдруг — они все недолюбленные. Я-то, дурачок, думал — отчего такие оптимистичные, улыбчивые благодаря крепкому социальному статусу, что ж это они, социально защищенные, — в рыданиях?! Остро понял для себя — живу всю жизнь, окруженный любовью. Бабушки одной, бабушки другой, соседки по коммунальной квартире, в школе — учителя. Повезло?! Потом, уже «боссом», приехал к другому соседу по коммуналке, чтобы растить его сына, а потом — дочь. Понимаете, о чем я говорю? — броня любви защищает. Может, говорю об этом, потому что сам отец четверых детей, — младшей дочке три года, — и дед пятерых внуков. Когда ты долюблен, — тебе хорошо, тебя хватает, чтобы понимать и поддерживать других.
— Очень мощный, яркий образ старика вы создали в «Трех историях» Киры Муратовой, в «Мелодии для шарманки» ваш герой не менее ярок, но прямо противоположен и характером, и статью, и социальным положением. Как вы, исполнитель обеих этих ролей, оцениваете трансформацию человеческой личности во времени?
— Сохранить себя — это самый, может быть, главный вопрос человеческого бытия. Потому что зачастую то, что нам предлагается, всегда несколько одномерно. Кино, например, использует твой стереотип. Литовские художники более мужественны в этом смысле — они экспериментируют, меняют манеру художественного письма. Конечно, мне повезло в этом плане, — меня учила уму-разуму дочь чешских интеллигентов — Наталья Иосифовна Сухостав. Повезло мне и со вторым, главным учителем во МХАТе, — Василием Иосифовичем Топорковым. А уж этику и эстетику Художественного театра по жизни преподавал Олег Николаевич Ефремов. А знаете, какая интересная «наследственная» цепочка получается? Василий Топорков учился у знаменитого русского артиста Давыдова, который в свою очередь мастерства набирался у самого Щепкина.
— Можно сколько угодно говорить о традициях, но смена времен зачастую меняет отношение к традициям. Закончились времена идеалистов, не «поверяющих алгеброй гармонию», ведь все сейчас с точностью до наоборот. Я не сгущаю краски?
— Собственный опыт, даже если он является исключением из правил, никого не убеждает. Я не преподаю уже девять лет. После ухода Олега Николаевича Ефремова была необходимость подставить плечо театру. Дело надо было спасать... До этого выпустил шесть студий. Учил я их не для чужих дядь, а для себя — многие выпускники этих студий являются артистами театра «Табакерка». Так вот, вне зависимости от политико-экономической формации государства, вне зависимости от временных изменений и иных веяний моды, думаю, если собрать «сборную» лучших представителей театра российского в возрасте от 33 до 53-х — более половины из них мои ученики. И дело тут не в каких-то деньгах — ни для меня, ни для них, — у нас была заинтересованность в процветании общего дела. Почему Женька Миронов готов «живот положить» на алтарь театра, которым сегодня руководит? Почему Володя Машков, презрев все Америки, на полном энтузиазме бросается ставить спектакль во МХАТе? Крепкие ребята, настоящие.
— Что первично у актера, режиссера — талант или человеческие качества?
— Не удивляйтесь, второе... Когда мы учились у Гончарова, к нам приходил на занятия Някрошюс. Его спросили, что для вас важнее — хороший человек или хороший актер? Он сказал — человек. Кто-то обронил — «это не профессия», он ответил — «сегодня это профессия». Мне важно, чтобы артист был самим собой и не пытался что-то из себя изображать. Помните, у Евгения Шварца: «И никакие связи не помогут вам сделать душу большой, а ножку — маленькой»...
— А каковы ваши взаимоотношения с властью, которая иногда уже опять рекомендует, какой образ следовало бы создавать?
— Никогда не был диссидентом, не люблю эти игры. Мало того, не всегда люди, которые слыли диссидентами, вызывали у меня симпатию. Возможно, это частности моего знания, но единственное, чего я не позволял себе, — принимать участие в мерзостях коллективных осуждений, коллективных прозрений, коллективных писем, заявок — «не читал, но я осуждаю». Не считаю это героизмом, но нормальностью человеческого достоинства. Я из немногих, кто этого не делал никогда. Этим грешили люди куда более значимые в художественном отношении, чем я. А взаимоотношения? Какие могут быть взаимоотношения — это все наши совковые привычки. Каждому — свое. Каждый должен нести свой чемодан. Я профессионал, довольно долго показываю стабильные результаты в избранной мною профессии. Предлагаю власти заниматься тем же самым. Никогда не спрашиваю у власти, какую пьесу, какого автора должен ставить Художественный театр или маленький театр на улице Чаплыгина. Каждый должен заниматься своим делом. Не думаю, что и у меня должны спрашивать, что я испытываю. Испытывая что-то искреннее и непосредственное, — не станешь об этом кричать. Никогда не стану рассказывать о своей любви к женщине или же о болезни кого-то из близких.
— Каково это — руководить Академией, имею в виду весь МХАТовский комплекс и «Табакерку»?
— Вы знаете, я думаю, это не очень свойственно театру — быть академией. Во всяком случае, отцы-основатели, которые затевали это театральное дело, вовсе не планировали канонизировать свое детище. Ведь академия — это нечто, безусловно, многоступенчато избранное, достойнейшее, как говорилось в одной из пьес Александра Володина. Поэтому для театра, — мне кажется, занятия живого, веселого, рискового, в каком-то смысле даже легкомысленного, хотя и серьезного весьма, — это неприемлемо. Ну как совместить рекомендации Александра Сергеевича Пушкина: «Искусство, прости меня, Господи, должно быть немного глуповато». Как может быть глуповата академия? Просто руковожу театром, а это уже мои взаимоотношения с профессией, то, что мой дух поддерживает. Я в профессии ощущаю себя человеком учащимся, а не самовыражающимся.
— При вашей дикой загруженности что заставило вас раздвинуть график и пойти к Муратовой, не в коммерческое, а антикоммерческое кино?
— Мы с Кирой Георгиевной связаны не только этими двумя фильмами, но и ее дипломной работой. Я уже снимался тогда у Швейцера, у Зархи, а она потянула в свой фильм, очень интересный. Это у нас уже какая-то близость, что ли? Или мое удивление перед ее талантом! В шестидесятые Вампилов диагностировал рак совести у советских людей. Мне кажется, точно так же теперь, уже в иное время, Кира Муратова предупреждает о душевной глухоте, наверное. О той разобщенности людской, которая мне представляется весьма опасной.
— Чем для вас выделяются на общем кинофоне работы Киры Муратовой?
— Это какая-то максимально подробная картина мира, в котором мы живем. У Горького в пьесе «На дне» Сатин говорит про Луку: старик жил из себя. Вот и Кира живет из себя. Очень нежно, но так твердо пытается призвать нас быть людьми. И, обратите внимание: люди, снимавшиеся в ее картинах, мягко говоря, не самые последние, значит, они реально выражают время. И потом, она дико любит актеров, а сейчас ведь часто умаляется наше актерское ремесло.
— Почему это происходит?
— Я очень редко отдыхаю, но если получается, езжу в Хорватию с Мариной и детьми. Время от времени от безделья жму кнопки на пульте. Во времена моей молодости бытовала шутка: «Кто такие эти артисты?» — «Люди, разговаривающие по очереди». Глядя на телеэкран, с прискорбием ее вспоминаю — чудовищно плохо играют. Становится стыдно и за него — человек не владеет профессией, и за себя — что видишь его несостоятельность. Нажимаешь другую кнопку, а там опять он, только с бакенбардами и бородой. Хорошо, конечно, что люди при деле, но о-очень сты-ыдно.
— Кому, как не вам, находящемуся внутри театрального процесса, знать, что в 60-е, даже застойные годы, были какие-то литературные, драматургические откровения. А сейчас?
— Скучновато, но не смертельно. Славненько работают вот эти ребята — Захар Прилепин, Дмитрий Быков. Первый — и талантливый, и экстремист. Второй — молодой, да ранний, в хорошем смысле этого слова. Еще не могу не назвать старика Маканина, который как-то вписался в текущий литературный процесс, перетек из того времени. Согласитесь, мало того, что временной поток оказался слегка разорван, так еще почти подряд ушли столпы литературные — Александр Исаевич Солженицын, Виктор Петрович Астафьев. Это лично для меня писатели важные и значительные. Когда они жили, мне было спокойнее на душе. У Давида Самойлова есть такие горькие строки:
Вот и все. Смежили очи длинные,
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло, и темно.
Как нас чествуют, как нас жалуют,
А вот нету их, и — все разрешено...
Но ссылаться на это тоже неловко. Мой год рождения — 1935-й, как говорят у нас в Саратове, люди так долго не живут (от себя замечу, в России, во всяком случае); а у меня дети, внуки, значит, надо самому отвечать.
— У вас большое семейство, как вы напомнили раньше. Невероятное количество учеников, которые ждут от вас «и мастерства, и вдохновенья». Что делать им, если общий содержательный уровень кино и театра ох как невысок?
— Да, ситуация непростая, как говорится, «как человеку человеком быть». От того, насколько настойчиво каждый из нас будет озабочен этим, настолько и будет он человеком. Я, во всяком случае, приложу все свои возможности, чтобы «Мелодию для шарманки» показали на одном из центральных телеканалов. После кинопроката, конечно.
— Можно несколько слов о ближайших театральных премьерах?
— Планов у нас громадье. В «Табакерке» премьеры — «Голый король» Шварца и «Женитьба» Гоголя. Во МХАТе — «Крейцерова соната», Пушкинская «Метель» в удивительном изложении драматурга Сигарева, «Поручик Киже», «Трехгрошовая опера», «Царь Федор Иоаннович», «Дети солнца», «Мандрагора» Макиавелли. Милости просим к нам в гости.
— И последнее... Говорят, вы открываете театральную спецшколу, причем не только для москвичей?
— Здание школы уже построено в Москве, шестиэтажное, с пансионатом. Учиться в ней будут окончившие девятый класс. На полном содержании московской мэрии. Туда можно поступать и иногородним. Но только, разумеется, талантливым. Отправлю эмиссаров по стране, а потом сам поеду проводить отбор. А в финале соберем в Москве человек 120 — из расчета пять кандидатов на место. Попросту говоря, это ремесленное училище. А еще в более отдаленном прошлом аналоги можно увидеть в Императорском Тенишевском училище или в Центральной музыкальной школе, в Хореографическом училище Большого театра. Хочется помочь одаренным молодым людям по возможности рано пройти профессиональный отбор.
