Эпитет «популярный» мало применим к понятию арт-хаус, но по отношению к мэтру арт-хаусного кино Йосу Стеллингу — вполне уместен. Он заставил говорить о себе профессионалов и любителей кинематографа сразу после премьеры своего дебюта в 1974 году. И каждый его последующий фильм вызывал споры, приятие и неприятие, — от «Инопланетянина» до «Душечки», но не оставлял равнодушным.
Завершая очередную ленту, мастер начинает «прокатывать» ее по фестивалям. Вот и сейчас картиной «Девушка и смерть» открывался фестиваль VOICES в Вологде, затем специальные показы прошли на «Золотом абрикосе» в Ереване и завершились на ОМКФ в Одессе. Здесь фильм вместе с режиссером представляла звезда европейского кино Сильвия Хукс.
Очень любознательный и отлично образованный человек в жизни, в профессии Йоса Стеллинга мало привлекает все, что находится за пределами авторского кино. О том, как ему работается и что происходит с кинематографом, и был наш разговор.
— Господин Стеллинг, когда речь идет о современном кино, — это не что иное, как владение инструментами, действующими, прежде всего, на психику человека. Мелькание кадров, монтаж, спецэффекты, которые очень широко используются в современном кинематографе, словно зомбируют зрителя. Вы же, как будто специально, замедляете время на экране. Не боитесь быть не понятым сегодняшним зрителем?
— Для меня это как утверждение, и десять лет назад меня люди спрашивали, что случилось с кино. Даже Феллини сказал, что боится за будущее кинематографа, потому что мы все больше отходим в сферу Интернета. Плоский экран телевизора и экран монитора становятся все более важными. В то время я не был согласен с Феллини, но сейчас чувствую, что мы движемся именно в этом направлении. Сегодня телевидение и телесериалы сделали свое дело, и ситуация такова, что зрители находятся в очень сложном положении. Они как бы не смотрят, не вглядываются, а «сканируют» очень короткий объем информации. Это очень-очень опасно для кино, но не для тех, кто его делает, а для публики, потому что она меняется. Она не готова к серьезному, глубокому диалогу. С другой стороны, что касается моего фильма — это как утверждение, я хочу работать именно в этом направлении. И я хочу в своем кино неспешно показать простую историю.
— Две последние ваши картины — копродукция (одна из них — с Украиной, вторая — с Россией). Насколько продуктивно для вас такое сотрудничество, и можно ли дать сравнительную характеристику работы в той и в другой стране?
— Я работал с Москвой и работал с Киевом. Были проблемы и с теми, и с другими. Например, везде сказали, что часть денег исчезла. Не понимаю, что с этим делать. И на пресс-конференции в Киеве я говорил об исчезновени денег. Наверное, это коррупция. Но даже журналисты не были особо заинтересованы в расследовании этого факта. Когда начинаю рассказывать эту историю, все улыбаются и смеются, в этом плане я слишком наивный. Все фантастично, замечательные люди, но как только появляются деньги, все меняется. Это проблема.
— Вы считаете, что это проблема именно этих регионов, или сталкивались с этим и у себя дома, и вообще в Европе?
— Голландия, Франция... Есть соглашения, правила сотрудничества. Сотрудничество между странами — это как брак: то есть бывают и драки, и ссоры, но в то же время и позитивные моменты. При сотрудничестве с другими странами и другими компаниями вопрос денег меня обычно не трогает, все прописано в договоре, компании или фонды берут на себя и оплачивают, например, актеров, которые просто приезжают ко мне работать. Денежные аспекты — не моя область. Все это делают за меня.
— Мне все-таки очень интересно понять образ вашего зрителя как в Европе, так и на постсоветском пространстве. У вас существует какой-то портрет вашего зрителя, потому что задача каждого режиссера — донести свои идеи до него?
— Вообще фильм вне зрителя не может существовать, он существует вместе со зрителем. Это такая коллаборация, и когда объединяются фильм и зритель, в воздухе появляется что-то очень духовное и наполняет все пространство. В Восточной Европе зритель очень «жадный»: сидит даже на краю стула, чтобы посмотреть фильм, он очень поэтичный, ориентируется на визуальные образы, то есть он визуализирует все, для него это очень важно.
— В связи с тем, о чем мы говорили в первом вопросе, мне очень хотелось понять, каким вы видите будущее кинематографа, потому что функцию, так сказать, обучающую, функцию просвещения он уже не несет в себе. Какими же функциями он будет обладать?
— Это очень трудно. Сейчас такая сложная и опасная ситуация. Телевидение диктует все. И это проблема нашего общества. Мы сидим в поезде, этот поезд мчится все быстрее и быстрее, но мы даже не знаем направления. Вне поезда люди не знают, что делать. Они идут к психологам, бросаются в буддизм, ищут другие пути... Ищут ответ, что значит жизнь. Я жду реакции...
У меня два кинотеатра в моем городе. Люди не ходят больше в кинотеатры, чтобы посмотрев кино, открыть для себя новый мир. Они ходят, чтобы встретиться друг с другом... Интернет... Мужская энергия идет от точки до точки, а женская распространяется вокруг, чувствуя, что происходит вокруг нас. Когда проезжает машина, мужчина смотрит на машину, а женщина — на того, кто сидит в машине. Вот в чем различие. Это делает женщин идеальной публикой. Существуют и мужчины с женской энергией, нет разделения на мужчин и женщин. Разве делать фильм — это мужская вещь, а просмотр его — женская?..
— Насколько экспансия американского кино, которая существует во всем мире, опасна для национальных кинематографов и кинематографов Европы, в частности?
— Американское и европейское кино весьма разнятся, хотя многие в Голливуде — из Европы. Конечно, это опасно для национального кинематографа в Европе, очень опасно, не потому что в Америке существует кинематограф, и очень неплохой, но там сосредоточены большие киноденьги. Это создает определенного монстра. Он пожирает сам себя. Но до сих пор идеи для фильмов в Голливуде — индивидуальные истории. Отдельные истории, мощно проникнутые национальной идеей. Это дает очень много возможностей.
— Есть ли у вас, так скажем, «в рабочем портфеле» какая-то идея, над которой вы сейчас работаете и которую вскоре может увидеть зритель?
— Один из проектов называется «Последний курильщик». У меня была дискуссия... Обсуждение проекта на сайте Москвы. От Москвы с любовью. Смешной фильм о русских людях в Москве. Я стараюсь показать мистику души.
— У вас появились среди русских актеров свои, скажем так, талисманы, например Сергей Маковецкий, Рената Литвинова. Собираетесь ли вы дальше с ними работать?
— Я люблю работать с одними и теми же людьми. Работаю с операторами, которые мои друзья. Мы работаем, помогая друг другу, развивая друг друга. И это очень здорово, когда знаешь человека давно. Маковецкий — хороший друг. Хороший актер. Очень сильная личность. Есть идея сделать с ним фильм о «Черном монахе». Снимая фильм, прежде всего, исхожу из истории, а не от актеров, потом уже их подбираю.
— Мир все более становится политизированным. Насколько, на ваш взгляд, это влияет на кино и на темы, которые оно поднимает?
— Сейчас многое диктуется деньгами, причем все более и более. Деньги — это правило. Личные фильмы исчезают. Доходы от моих кинотеатров дают определенную свободу в процессе создания собственного кино. Ведь режиссеру в этом бизнесе нужно служить продюсеру. Чем дороже фильм, тем больше влияние продюсера. Это правильно. С другой стороны, намного проще сейчас делать собственные фильмы — техника стала более доступной. Чем меньше денег вовлечено в проект, тем больше у вас свободы. Возможно, это один из видов кино будущего. Но проблема в том, что все больше и больше людей желает видеть собственные мечты в фильме, а не взгляд режиссера или то, о чем думает он. Должны быть базовые правила, которых нужно придерживаться, снимая фильм. Это очень важно.
