Жизнь этого обаятельного, моложавого, несмотря на солидный возраст, энергичного человека полна неожиданностей, горьких и счастливых перипетий. Судьба не раз и испытывала Анхеля Гутьерреса на прочность, и делала щедрые подарки, самым ценным из которых он считает друзей, среди которых Ада Роговцева, Лесь Танюк, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Андрей Тарковский и др.
В Москве он прожил много лет (его назвали «Анхель Георгиевич — наш испанец»). Гутьеррес стоял у истоков таких ныне уже легендарных коллективов, как Театр на Таганке и «Ромэн». Мы встретились с режиссером в Крыму на Международном фестивале «Театр. Чехов. Ялта», в программе которого мастер представил свою новую работу — спектакль по рассказу Чехова «Невеста», созданный в Мадридском камерном театре им. А.П. Чехова. Оказывается, есть в Испании такой коллектив! Как признается сеньор Гутьеррес, Чехов — его любимый писатель. Он с теплотой вспоминает период, когда работал в театре в Таганроге на родине классика, и вообще, о его судьбе можно снять захватывающий фильм.
КУБА — ИСПАНИЯ — СССР
— Я родился в 1932 году далеко от Испании — в Гаване. Вы не поверите, но мой отец был миллионером. 17-летним мальчишкой он вместе с товарищами-шахтерами переехал с испанского севера на Кубу. Там женился. Заработав денег, купил в Гаване сначала один отель, потом второй. Они были лучшими в кубинской столице. Потом отец решил вернуться на родину в Испанию, — вспоминает А. ГУТЬЕРРЕС. — Отправил мать, меня и сестренку. Мы приехали в нищую деревню в местечке Астурия и вскоре узнали, что осиротели: отца расстреляли во время вспыхнувших волнений как капиталиста. Нужно было как-то жить — и меня в пять лет отправили пастушком в горы. Мать вышла замуж за брата отца, у нее родились новые дети, а мы с Анжелиной оказались ненужными, обитали у родственников. А потом вспыхнула гражданская война, и нас с двумя сестренками (одна из которых, младшая, сразу же потерялась, и это было первое мое потрясение) вместе с другими испанскими детьми отправили в Советский Союз, который предложил свою помощь.
— Как вас встретили в СССР?
— В Ленинграде, куда приплыл пароход с испанскими детьми, нас встретили с оркестром, цветами и подарками. Это был 1937 год... Нас обнимали плачущие женщины с короткими прическами и голубыми глазами. Там я понял, что такое любовь: нас окружили нежностью, какой я не получил от родной матери... Для нас создали специальные учебники по всем школьным дисциплинам на испанском языке. Во время Второй мировой войны наш детский дом эвакуировали сначала в Вологду, потом в Челябинск. Я к тому времени научился играть на фортепиано, а с детства неплохо пел. Мы создали в детдоме оркестр и стали выступать в госпиталях. Надо было видеть, как нас принимали раненые: плакали, кричали «Но пасаран!». После войны детский дом располагался в подмосковном Болшеве. Сорок лет был «нашим испанцем»....Я воспитанник русской театральной школы.
— Почему выбрали именно театр?
— Когда детский дом обосновался в подмосковном Болшеве, над нами взяли шефство кинематографисты. Они часто бывали у нас, мы у них в Москве. Нас возили на балет, на спектакли. Видел, как потрясающе играли великие актеры Книппер и Качалов! А с творчеством Чехова познакомился по спектаклю «Три сестры». Хотя вначале театр меня не интересовал, я был увлечен музыкой и живописью. Двоюродный брат директрисы детского дома был дирижером и по субботам и воскресеньям давал мне уроки гармонии. Он говорил, что с таким абсолютным слухом надо серьезно заниматься музыкой, а известный художник Петр Петрович Кончаловский, который тоже занимался с нами, хвалил меня за чувство цвета и композиции. Потом не помню точно кто сказал, что есть такая профессии, где надо быть музыкантом и художником, посоветовал поступать во ВГИК на режиссерское отделение. Туда я и отправился. Но там надо было представить фотографии, которых у меня не было. Сказали, что есть институт, где тоже готовят режиссеров, но театральных. Так я попал в ГИТИС. Прослушивал меня знаменитый Тарханов. Я попал на курс прекрасного педагога Андрея Михайловича Лобанова — ученика великого реформатора сцены Константина Станиславского. В студенчестве играл героические роли в спектаклях по произведениям Николая Островского, Александра Фадеева, Бориса Полевого. Прочитал сначала рассказы, потом пьесы Чехова и был просто потрясен. И сюжеты, и судьбы героев, и образный язык буквально пронзили мою душу. Чехов навсегда стал эталоном драматурга, его творчество я обожаю, много ставил спектаклей по его произведениям.
— Поэтому и уехали после окончания института на родину любимого писателя — в Таганрог?
— Да, мне было очень важно почувствовать атмосферу, в которой жил Антон Павлович в юности, увидеть его школу, посидеть в библиотеке, которую он создал, а потом регулярно присылал туда книги. Я очень хотел ставить Чехова, но сомневался: имею ли право, достоин ли делать это? Да и до сих пор эта мысль меня преследует. Проработал я в Таганроге недолго, вернулся в Москву, где преподавал в ГИТИСе, окончил высшие режиссерские курсы, где наставниками были выдающиеся кинематографисты Михаил Ромм, Юлий Райзман, Сергей Герасимов, а сокурсниками — Глеб Панфилов, Александр Аскольдов, Василий Ливанов. Это было начало семидесятых. Я был режиссером в ведущих театрах столицы, в том числе имени Станиславского, на Таганке, в цыганском «Ромэне». Поставил более сорока спектаклей, за многие получил престижные премии. Посчастливилось сняться в фильме Иосифа Хейфица «Салют, Мария!» с блестящей уже тогда актрисой Адой Роговцевой в главной роли. Я сыграл жениха ее героини испанского матроса Пабло. В Аду все влюблялись, она потрясающая актриса и замечательная женщина. Мы не просто подружились, а стали родными людьми. Она рассказывала о своем муже — киноактере Косте Степанкове, которого обожала, их доме... Хотелось бы повидаться с Адочкой до того, как мы простимся с жизнью... Знаете, с Украиной меня связывают теплые воспоминания о гастролях с театрами «Ромэн» и Станиславского...
НАША КОМПАНИЯ — ТАРКОВСКИЙ, ЛЮБИМОВ, ВЫСОЦКИЙ...
— Это был ваш кинодебют. А потом ведь были съемки и у Тарковского в «Зеркале». Как вы к нему попали?
— О, это длинная история. Мы с ним оказались в одной компании, подружились. Вообще мои молодые годы в Москве были наполнены встречами с людьми поистине удивительными: Владимиром Высоцким, Анатолием Эфросом, Булатом Окуджавой, Юрием Любимовым, Владимиром Максимовым, Евгением Урбанским, Артуром Макаровым, Дионисио Гарсия, философом и художником, с которым подружились в детском доме. Мы собирались по вечерам, читали стихи, пели под гитару. Получилось так, что после «Андрея Рублева» Андрей Тарковский остался без работы и без денег. Я часто бывал у него. Приносил продукты, чтобы семье Андрея было что поесть, и мы с ним принимались за работу: готовили новый, сокращенный вариант моего сценария «Я ходил за апельсинами» — об испанцах в России. И однажды Андрей говорит: «А ты можешь подарить мне этот эпизод для «Зеркала»?». Не раздумывая, ответил «да» и предложил помочь собрать группу испанцев. В фильм попали Дионисио Гарсия, которого Тарковский очень любил и ценил, а таже цирковой артист Энресто дель Боскэ. Я был «центром» испанского эпизода, но при окончательном монтаже меня вырезали.
— Почему?
— Дело в том, что когда «Зеркало» было готово к показу на Каннском фестивале, я получил визу в Испанию. По дороге в Мадрид, остановившись в Париже, где меня ждали старые друзья, тоже покинувшие СССР, в интервью, данном Володе Максимову для радио, наговорил много нелицеприятного о брежневском режиме, упомянув недобрым словом тогдашнего главу Госкино Ермаша. Когда об этом интервью стало известно в Москве, Тарковскому было приказано выкинуть меня из картины. В ней остался лишь мой голос и фамилия в титрах, которую почему-то забыли убрать. Андрей на меня обиделся и сказал: «Ты что же, не мог подождать, пока фильм выйдет?». Но получилось, как получилось. Но это не помешало нам общаться, когда я приехал к нему, уже неизлечимо больному, в Париж.
— Актер Валерий Золотухин в своих воспоминаниях пишет, что именно вы привели в Театр на Таганке Владимира Высоцкого. Как вы с ним познакомились?
— Я тогда работал в театре «Ромэн». В один из вечеров Володя пришел на очередную встречу, которую организовывал приемный сын Сергея Герасимова и Тамары Макаровой — талантливый писатель и сценарист Артур Макаров (его рассказами «Дома» и «Накануне прощания» восхищался Александр Твардовский). Артур дружил с Андреем Тарковским и Василием Шукшиным. Василий Макарович снял его в роли вора в законе в «Калине Красной». В квартире Артура (в знаменитом Большом Каретном) Владимир Высоцкий «зализывал раны» и посвящал ему свои песни. Артур был «гусаром беспутным», любителем кутежа в дружеском кругу. Артур нас познакомил, и Володя попросился в театр, учиться у цыган играть на гитаре. Я, конечно, посодействовал ему. Потом он пригласил меня на дипломный спектакль в студию МХАТ. Я увидел его в деле, получил более полное представление о нем как о поэте, барде. С Любимовым я был знаком, еще когда он был завтруппой в Вахтанговском, работал с ним и в Малом театре, где мы вместе поставили «Кармен». Когда в Театре драмы и комедии остался без главного режиссера Александра Плотникова, Олег Ефремов и все режиссеры, драматурги, которые хорошо знали Юрия Петровича, стали просить, чтобы назначили его. К нам прислушались, и Любимов приступил к работе, сразу же переименовав театр, который числился в те годы в разряде очень слабых, в Театр на Таганке. Он обратился ко мне: «Анхель, помоги начать, поставь что-нибудь». Я отказался, объяснив это тем, что очень дорожу нашей дружбой. А в художественном совете театра я был вместе с театроведом Борисом Зингерманом, скульптором Эрнстом Неизвестным, драматургом Алексеем Арбузовым. Днем рождения Таганки стало 23 апреля 1964 года, день премьеры спектакля «Добрый человек из Сезуана» по Брехту, который стал поистине революцией в театральном искусстве. В это время у Высоцкого был творческий кризис, и он поделился со мной желанием поработать на Таганке. Я привел его к Любимову. И в 1965 году он начал работу в театре, написав музыку к стихам Андрея Вознесенского для спектакля «Антимиры». На сцене Таганки прозвучала первая профессионально исполненная песня Володи «В куски разлетелась корона» — в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир».
— Как же получилось, что вы уехали в Испанию?
— Я сделал это не по своей воле. В СССР прожил самые трудные годы и, чем мог, ставя произведения прогрессивных писателей, боролся с рутиной в искусстве и жизни. Но становилось все труднее и труднее. Дышать, работать, жить! Запретили мой спектакль в Московском театре им. Станиславского «Человек из Ламанчи». Закрыли «Дом Бернарды Альбы» по пьесе Федерико Гарсия Лорки. Следом — скандал с постановкой, первой в СССР, по пьесе итальянского драматурга Луиджи Пиранделло: меня обвинили, что «поддерживаю Муссолини»!.. Вызвали в КГБ. Не пошел, предложил встретиться на нейтральной территории, выбрал Гоголевский бульвар. Услышал совсем неожиданное для себя: «Анхель Георгиевич, вы же были членом обкома комсомола, секретарем комсомольской организации Таганрогского театра, почему же стали фрейдистом?». Мои доводы, что к Фрейду ни я, ни мой спектакль не имеем ни малейшего отношения, их не убедили, но мы разошлись мирно. «Товарищи с Лубянки», видимо, перепутали Фрейда и Франко. На худсовете кричали: «В Сибирь его!». До этого, конечно, дело не дошло, но холодок почувствовал со всех сторон. В ГИТИСе, где преподавал, стали открыто назвать «франкистом». В квартире, где я жил, установили прослушку, приходили в мое отсутствие и оставляли гадкие записки, рисовали черепа. И я подал документы на выезд. Когда получил визу в августе 1974 года, вдруг звонок с «Мосфильма»: «Ваш сценарий принят» (тот, который десять лет «рубили» — «Я ходил в море за апельсинами», который мы с Тарковскими дорабатывали). Приезжаю к Тарковскому, который заканчивает монтаж «Зеркала», и говорю ему об этом. Он кулаком по столу: «Сволочи! Хотят тебя задержать. Не слушай их. Я не могу уехать: без родины я не человек! А ты свободный человек, уезжай»... Так я расстался с СССР... Было очень тяжело покидать Москву еще и потому, что здесь оставалась любимая жена — актриса Людмила Уколова (выпускница ГИТИСа, она работала в Камерном музыкальном театре с Борисом Покровским). Она только через три года смогла ко мне приехать.
— Как вас провожали друзья?
— С горечью. Володя Высоцкий подарил на прощанье свою фотографию в роли Пугачева с надписью: «Я хочу видеть этого человека... Анхеля!». Андрей принес книгу стихов своего отца Арсения Тарковского, с его и своим автографом и написал: «Дорогому другу. Помни все наши встречи в Москве. Все, что пережили вместе». Юра Любимов так подписал свое фото: «Вспоминай всегда наши встречи под абажуром за круглым столом Старухи...». Старухой мы за глаза любовно назвали нашего любимого педагога Валентину Ивановну Мартьянову, в квартире которой в переулке Садовских собиралась наша «могучая кучка»: Юрий Любимов, Евгений Урбанский, Алексей Глазырин, Константин Федин дочка которого училась с нами, Дионисио Гарсия.
МЕЖДУ «ПРАВЫМИ» И «ЛЕВЫМИ»
— А как вас приняли в Испании?
— Было нелегко — это мягко сказано! Ни денег, ни перспективы с работой. В Мадриде приняли меня плохо: левые сторонились, потому что уехал из России, правые посылали туда, откуда пришел. Помогла одна известная испанская актриса, которая побывала на гастролях в Ленинграде, где в это время был и Театр на Таганке. Актеры расспрашивали ее обо мне и удивлялись, что в Испании не знают Анхеля Гутьерреса — их учителя. Актриса разыскала меня, передала от них приветы, рассказала обо мне коллегам. И вскоре меня пригласили преподавать в Королевскую высшую школу драматического искусства. Был очень талантливый первый курс. Некоторые его выпускники стали актерами созданного мной тридцать лет назад Камерного театра имени А. П. Чехова. Они мне помогли осуществить мечту. Театр мы создали собственными руками в прямом смысле: строили, красили. А потом вдохнули жизнь в стены...Скажу, может, нескромно, но я хороший педагог и очень терпеливый. Отношусь к ученикам, как к детям, с любовью. Учу их освобождаться от страха, свойственного любому человеку, быть самим собой. Нам предстояло занять свою нишу в Мадриде, где всего три стационарных театра, но привычных, «своих». Первым я поставил спектакль по рассказу Чехова «Палата номер шесть». Два года шел спектакль с аншлагами, а некоторые эмоциональные испанские зрители даже падали в обморок.
— Испанская пресса очень высоко оценила вашу инсценировку «Преступления и наказания» Достоевского, вашу труппу назвали «театром высокого духа и накала»...
— Считаю, что Федор Михайлович очень современный писатель. Он предвидел то, что произойдет не только в России, но и в мире в XX веке — марксизм, социализм, терроризм... Неслучайно он писал «Преступление и наказание» параллельно с «Бесами». Он нам кричит: «Боже мой, что вы делаете, люди?!». Кровопролитие, которое он предвидел, не прекращается. Концлагеря, ГУЛАГ, массовые убийства, варварство. Где там до «слезы ребенка»... В безбожии все рушится — когда все дозволено. Эти мысли не дают мне покоя... Знаете, если, как на кинопленке, отмотать кадры судьбы, то могу сказать, что ни о чем не жалею. Хотя я не ангел, совершал ошибки, но всегда жил честно и благодарен судьбе, что всю жизнь занимаюсь своим любимым делом — театром.
