Для Сергея Маковецкого воспоминания о киевском детстве, прошедшем в бараке неподалеку от станции Дарница, связаны, прежде всего, с матерью. У них были очень нежные отношения. Взрослый мужчина среднего возраста, красивый и успешный, великолепный и, слава Богу, постоянно востребованный актер, он и сегодня не смирился с ее уходом в мир иной. Он постоянно, несмотря на жесткий график, приезжает в родной город хоть на несколько часов и идет на кладбище, чтобы рассказать маме о себе.
Ведущий артист театра им. Е. Вахтангова, имя которого не сходит с репертуарной афиши, много снимающийся и играющий в самых топовых ангажементных проектах, был «заражен» театром в 126-й киевской школе, случайно сыграв в тамошнем драмкружке Аркашу Счастливцева. Получив аттестат, смело направился в Киевский театральный и... с треском провалился. Отработав год рабочим сцены в «Русской драме», уехал поступать в Москву и с первого захода прошел в знаменитую «Щуку». Закончив ее, был принят в вахтанговскую труппу и быстро пошел вверх по актерской лестнице, играя в спектаклях Петра Фоменко и Романа Виктюка, Римаса Туминаса, Камы Гинкаса и Владимира Мирзоева, снимаясь у Вадима Абдрашитова, Владимира Хотиненко, Алексея Балабанова, Киры Муратовой, Александра Прошкина, Сергея Урсуляка, получая самые престижные актерские премии. Список земляков, «выдавленных» из Украины ввиду невостребованности, Сергеем Маковецким не начинается и, похоже, им не заканчивается. И это, к сожалению, уже давно не требует комментариев. Мы встретились в самолете по пути в Киев, куда артист летел на озвучивание телесериала, который снимался на киевской студии по заказу одного из российских каналов.
— Сергей, было много удачных работ в театре и кино. Были потрясающие режиссеры, премии. Есть чувство удовлетворения или мучает что-то несделанное?
— Состояние абсолютного покоя наступит в других обстоятельствах. Если актер абсолютно спокоен, то ему все равно — тогда для него действительно уже все. Не буду кокетничать, с удовольствием вспоминаю сделанные работы. Рад успеху «Русского бунта» Александра Прошкина, «Про уродов и людей» Алексея Балабанова и многих других картин. Вопрос, насколько я удовлетворен. Может быть, чего-то не сделал, чего-то не успел. Можно сразу взять и одним махом ответить: «Все хорошо, прекрасная маркиза...» Актер, мне кажется, постоянно ищет, и чем взрослее становится, тем чаще возникает вопрос: что делать? Это вопрос не отдыхающего в шезлонге барина, нет. Понимаешь, были удачи, а чем себя удивлять дальше? Это состояние души — поиск, иногда он очень яркий, иногда «притихший». Многие боятся этого затишья.
— А существует ли для мужчины- актера понятие «возраст»? Не испытываете паники?
— Нет, паники — нет. Есть ощущение, что какие-то роли ушли от меня навсегда. Паника не в ролях... Эта пьеса замечательная, а эта — еще лучше, а вот та — просто супер. И тебе хочется играть. Находишься в состоянии, когда очередного фильма, очередного спектакля мало. Мало просто поставить новую работу в ряд. И дело не в успехе, а в интересе — про что. Раньше не обращал внимания, казалось, главное — как, а сегодня я задаю вопрос: «Про что? Какая тема? О чем будешь говорить?» Дело даже не в объеме роли, начинают соперничать вопросы «что?» и «как?».
— Это результат ответственности, понимания, что к тебе внимательно прислушиваются и в тебя верят?
— Вы знаете, об ответственности я не думаю. Хотя понимаю, художник отвечает за то, что делает. Опять с собой спорю: с одной стороны — отвечает, а с другой — искусство никогда, никого, ничему не учило. Ведь если бы наоборот, то за века существования литературы, театра и кино человечество бы менялось, а оно упорно не меняется. И хоть на одном квадратном сантиметре нарисуй пять Джоконд и пять Сикстинских Мадонн — кто-то чувствует, кто- то нет. Большинство не чувствует. Человечество не изменилось за последние 2000 лет. Чувства ответственности нет. Что же касается работы, то все зависит от режиссера. Он тебе предлагает знакомую знаменитую пьесу, и ты к ней относишься, как к шаблону. И вдруг тебе открывается гоголевский «Ревизор». Вот пример того, как режиссер не трактовал (я не люблю трактовок классических пьес), а открывал для себя пьесу вместе с нами. Туминас сказал нам: «Представьте себе, что эти слова уже много раз сказаны. Зачем же их повторять?» Наш спектакль не начинается с фразы: «Я пригласил вас, господа...» Происходит удивительное: открывается занавес, а эта фраза не звучит. Возникает легкая паника: «Я что-то пропустил? Я что, опоздала? Нет, с третьего звонка тут сижу». А зритель сам уже произнес эту фразу. И артистам не надо ее «нести в зал». Очень много зависит от встречи с режиссером, от разговоров перед работой. Хорошая пьеса покажется тебе еще лучше, а слабая — блестящей, если вы поняли и зацепились друг за друга, и ты нашел в себе эти, как я их называю, болевые точки. Ты не мечтаешь изменить человечество, оно не меняется, оно — упертое. Пусть живет, как хочет. Ты начинаешь думать только о себе любимом. Что в тебе откликнулось, на что откликнулось, на какие слова, на какие обстоятельства, на какую картинку. И тогда, наверное, возникает ощущение удовлетворенности. Очередная работа, одна из работ, стоящая в списке. Это мое отношение, которое не означает, что я такой замечательный, просто есть свои методы. Главное, сохранить интерес, горящие глаза — вот о чем надо думать, к чему надо стремиться. Поэтому слово «тоска» надо убрать. Слово «скучно» — убрать. Вообще, негативные слова надо убирать.
— Киев перестал быть родным городом?
— Нет, он по-прежнему родной. Но и он изменился. И мое отношение изменилось. Поскольку в этом моем любимом городе нет любимого человека. Есть его могила. Но Киев по-прежнему свят для меня.
— Кто из режиссеров сумел открыть в вас то, о чем вы сами в себе не подозревали?
— Все по чуть-чуть. Хотя сейчас темпо-ритм профессии режиссера изменился, поэтому они вынуждены работать по 12 часов в день, стараясь уложиться в ужесточенный график съемок. Но даже в этих жестких обстоятельствах они умудряются заниматься школой. Володя Хотиненко умудряется работать с актерами, Вадим Абдрашитов, Кира Муратова, Леша Балабанов, Александр Прошкин, Сережа Урсуляк, боюсь кого-то не назвать, чтобы не обидеть. До сих пор помню работу над фильмом «72 метра». Владимир Хотиненко каждому написал маленькую, но биографию.
— Сергей, вы производите впечатление человека удачливого, успешного, счастливого, легкого, на вас всегда приятно смотреть со стороны. Но ведь вы любите покопаться в себе?
— Если копаюсь в себе — это не значит, что я не легкий. Я действительно очень легкий в общении, очень коммуникабельный, не умею ходить «стеклянным сосудом». У каждого свой стиль общения. Иногда копаюсь в себе, но одно другому не мешает. Копаюсь, копаюсь, потом как заору дурным голосом, чтобы себя взбодрить.
— А как отрываетесь?
— Могу покричать. Могу песни начать петь.
— Дома?
— И дома, и на улице могу. Это выплеск энергии, которая в тебе скопилась. Некоторые, как предлагают японцы, могут кого-то бить. Я не люблю находиться в хандре.
— Домашние не ощущают плохого настроения?
— Они-то чувствуют, но я свое настроение стараюсь не перекладывать на других. Наоборот, стараюсь их веселить. Но домашние чувствуют — что-то происходит.
— А одиночество не спасает?
— Я и на миру могу быть один. Не отключаюсь, могу общаться активно. Можно вечером посидеть в компании, и если мне хочется веселиться — веселюсь, если нет, то остаюсь один. Это не значит, что я закрыт, нет. Это как очки темные — чтоб «не пахло». Могу надеть темные очки, мимику другую. Мы же чувствуем энергию людей, так уж организм создан. И возникает система защиты.
— Существует ли понятие национальной идеи, может ли она объединить? В чем она для вас состоит?
— Не понимаю национальную идею. Любая национальная идея моментально превращается в шовинизм. Что происходит в моей любимой Украине? Когда наследник английского престола позволил себе прийти в неположенном костюме, как поступил отец? Отправил наследника работать на свиноферму: «Работать! Принц, идите, пожалуйста, поработайте. Вы, принц, немножечко отвлеклись, пришли не в том наряде, в котором положено». Мне понравилось, как поступил принц Уэльский. В давние времена люди, совершавшие неблаговидный поступок, должны были его искупить, ведь прекрасно понимали, что это обухом ударит по семье, по второму поколению, по третьему. Грех должен быть искуплен. Мы до сих пор не покаялись, даже за ту кровь, которую пролили... За что и отвечаем, несем расплату. Наша беда заключается в отсутствии «разом». Каждый по отдельности, вроде, ничего, а «разом» — не выходит.
— Вы много лет в театре, в кино. Зритель изменился?
— Это главный вопрос: что с нами со всеми произошло? Произошла какая-то чудовищная деформация. Во главу угла встали деньги, бумажные знаки. Человек перестал думать, читать, размышлять, он перестал грустить. Мне кажется, что человечество изменилось не в лучшую сторону. Понятие жалости, сердобольности куда-то ушло. Мы себя потеряли, веру потеряли, все потеряли. Раз мы так изменились, что же требовать от людей, приходящих в театр. Но надо любить людей.
— Просто так?
— Просто так. Будет легче. Я где-то прочитал, когда с вами что-то произошло, не стоит обвинять человека, а надо говорить: «Все это по грехам моим». И вам будет легко. Это не значит, что я такой блаженный, всех люблю. Любить тоже надо уметь. Это волевой акт. Что-то уж больно серьезный, даже высокопарный разговор получается, а давайте-ка споем «Шик, блеск, тру-ля-ля!».
— Вот так и надо радоваться жизни? — спросила я, когда мы завершили песню к вящей радости окружающих.
— С одной стороны, это не просто, а с другой — невероятно легко. Да, радоваться. Спасибо тебе, Господи, за то, что я есть, что мои близкие со мной рядом, что есть желание работать.
— Сережа, ваша жизнь переменилась к лучшему, а старые друзья не потерялись?
— Хорошие друзья не откалываются. А нехороших друзей не бывает. И никакие перемены не меняют наши отношения. Если они — друзья. А приятели, ну, это — их проблемы.
— Вы шикарно выглядите. Это труднодостижимо?
— Золотые нити. Утром вставляешь, вечером вынимаешь, в клубок сворачиваешь и под подушку. Не верите рецепту? Надо перестать жрать. Жрать и пьянствовать. Все хорошо в меру, хотя, если хочется — сделай. Как говорил режиссер Пырьев, Царство ему Небесное: «Можно пить в понедельник, ну вторник, ну среду, ну четверг, ну пятницу, ну субботу. Но не каждый же день!»
