Если человеческую жизнь рассматривать как путешествие по тропинкам сердца, по закоулкам души, лабиринтам идеалов, обочинам смыслов, то самой длинной из дорог оказывается дорога к себе. Каждый сам уничтожает ее покрытие, исправляет ошибки опытом, отгадывает, подстраивается, преодолевает шаги маршрута судьбы.
Иногда нужно остановиться, присесть, отдохнуть. Задуматься, и вдруг пауза оказывается прыжком.
Сценограф, главный художник Национального академического драматического театра им. И. Франко заслуженный деятель искусств Украины Андрей Александрович-Дочевский картиной, на которой изображен человек, обритый встречным ветром, в хламиде-парусе, на палубе света, которая врывается в темноту непознанного, кричащий: «Где стул?!!»
А со стен Галереи «Триптих АРТ» портреты десяти стульев красноречивым молчаниям отсылают путешественника-зрителя от одного стула к другому. Художник вербализирует их живописные монологи: «Чтобы заявить о себе в мире взрослых, ребенок выбирает возвышение. Это может быть перевернутый таз, табурет, а чаще всего — стул. Оттуда сверху можно проявлять свою актерскую сущность: читать стихотворения или петь. Таким образом, стул является первым театральным пространством, то есть сценой».
К этому добавлю, что на открытии выставки сам Андрей был в белом полотняном костюме, черно-белых штиблетах и в ганстерской шляпе — этот образ совпадает с описанием оратора, который в финале пьесы Э. Йонеско «Стулья» поднимается на один из стульев как на эстраду и величественно раздает автографы. Но автографами сценографа оказываются его картины, которые узнаются по сценическим метафорам, продолжающим заявленный гением абсурда ряд. В пьесе «Амадей» труп разрастается так, что заполняет всю сцену. В «Жертвах долга» чашки с кофе нагромождаются на всю высоту сцены, в пьесе «Будущее — в яйцах» герой утопает в куче яиц, высиживая своих потомков и наконец в «Стульях» именно стулья, а не люди являются героями пьесы. Приветствуя появление горы стульев, Старик радуется им — представителям человечества — охранникам, епископам, президентам, полицейским, зданиям, ручкам, хромосомам, пролетариям...»
В программке спектакля Э. Ионеско писал: «Само ощущение ирреальности, поиски основной реальности, забытой, невыразительной, — за пределами которой я не представляю себе своего существования, я хотел выразить своими персонажами, которые блуждают в бессвязном пространстве, не имея, в сущности, ничего кроме страха, упреков совести, ощущения своих неудач, пустоты своей жизни».
Сценограф декларирует право создавать собственный текст вещами: «Одежда и вещи, оставленные на стульях, хранят что-то от владельца. Вспомните, как в детстве в темной комнате мы пугались забытых вещей на стульях, выдумывая призрачные образы. Взаимодействие вещей со стульями порождает химер».
Диптих «Курортное №2» и «Курортное №1» обращаются к нам поломанными пластмассовыми креслами, которые в неудобных позах застыли на пляже. Около одного — тенниска, шорты, хранящие объем тела, которое куда-то исчезло. Около второго — обломки манекена с женским бюстом и антично отсеченной головой и руками. На портрете «Юля» табурет с золотистой косой, под ним — кирзовые сапоги, над ним будто из голубого мрамора — телогрейка и ушанка.
Очень похожие мысли о механизме рождения образа высказывал Д. Лидер, который уважал Андрея как своего ученика: «Мы «взрослые сценографы» подсознательно остаемся детьми, поскольку детские миражи нас не отпускают».
Сам Даниил Данилович виртуозно владел курбасовским превращением. Постановщик спектакля «Казалось одно лишь слово» о Т. Шевченко С.В. Данчеко позволил мне как режиссеру приставать к сценографу Лидеру с разными предложениями, видениями и вообще всем, что называется режиссерским бредом. Он все выслушивал терпеливо и даже одобрительно. Но никак не выдавал сценографическое решение. Когда же мы увидели на макете в центре сценического круга Вольтеровское величественное кресло для Шевченко, порадовались — насколько зрительно красноречивой стала идея спектакля «Кобзарь — поэт для эпох!»
Творчество живописца индивидуально, сценограф является неотъемлемой частью коллективного творчества театра. Обычно в одиночестве художник ищет путь к себе. Иногда кажется, чем он более одинок, тем более близок к другим. Александрович своей выставкой отбрасывает отчужденность художника от социальной организации: «Стул этимологически «стол» — это тот же «престол», или трон, и поэтому символизирует закон и власть. Или власть закона. Власть всегда находится в диалоге с личностью (или в монологе). Поэтому, представляя проект «Стулья», я стремился пластическими средствами, с помощью цвета, без него, предметно или причудливо изучать современное состояние взаимоотношений в разных социальных ситуациях. Иногда — полное их отсутствие — нивелирование, разрушение или самоликвидацию».
Скрытая сущность этих деклараций обнаруживает конструкцию воображения философа сцены, которая через по-настоящему глубокомысленные сценографии к спектаклям «Король Лир» по У. Шекспиру и «Братья Карамазовы» по Ф. Достоевскому, «Наталка Полтавка» по И. Котляревскому в Национальном академическом драматическом театре им. И. Франко, «Московиада» Ю. Андруховича и «Дядя Ваня» по А. Чехову в Киевском академическом Молодом театре, «Ярмарочный переполох» по Я. и И. Златопольским в Киевском академическом театре юного зрителя на Липках, «Вишневый сад» по А. Чехову в Черкасском драматическом театре им. Т. Шевченко и многим другим сегодня привела к общественно-сосредоточенным картинам «Свобода слова», «Европейский выбор», «Юра».
Мне кажется, что представленная живописная наработка Андрея Александровича является узлом его жизни, который разные дороги скрепляет в талантливый путь к радости самовыражения и самопознания.
