В творческом арсенале режиссера-документалиста Сергея Лозницы много фильмов, за которые на крупных международных форумах он получил более 40 наград. Критики в разных концах мира в один голос называют его классиком документального кино. В Украине его фильмы можно было посмотреть в рамках «Гоголь-феста». Сегодня он снова здесь и приступает к съемкам своего дебютного художественного фильма «Счастье мое», по собственному сценарию. Фильм станет копродукцией Украина—Германия, благодаря одному звонку. Дело в том, что руководитель компании «SOTA cinema group» Олег Кохан, представивший зрителям фильмы Романа Балаяна, Киры Муратовой, Кшиштофа Занусси, решил найти новый проект. Он позвонил Сергею Лознице, фильмы которого видел, и предложил совместную работу. Так начиналась легенда...
— Сергей, перед встречей с вами я подумала, что вы повторяете путь одного из крупнейших кинопарадоксалистов и киноэпатажников — Пола Верховена: точные науки, которые дрессируют по части логики и рацио, кинодокументалистика, оттачивающая индивидуальность, и, наконец, художественный кинематограф. Кто же были ваши учителя?
— Ну, по поводу большого кино, — я только приступаю к дебюту, еще нужно посмотреть, что получится. И потом, документальное не исключает художественное кино, и наоборот, я от него не отказываюсь. Учителя — прежде всего, это мастер мой, «учительница первая моя» — Нана Джоржадзе, а потом — очень многие режиссеры, которых я люблю: Хичкок, Бонюэль, Фриц Ланг, Фасбиндер, великие итальянцы... Можно перечислять долго.
— Из «наших» в список никто не попадает?
— Ну, почему? — Параджанов, Иоселиани, Довженко, Вертов, Барнет, Тарковский, Герман. Не так много. Есть очень хорошие режиссеры, которым не дали возможности развернуться. Например, Аскольдов или Михаил Кабахидзе, или «Грузинские хроники XIX века» Рехвиашвили. Если смотреть ретроспективно историю советского кино, то там много похоронено имен. Поэтому я, прежде всего, говорю о реализовавшихся — там у них была такая возможность.
— Ваше документальное кино очень условно можно назвать таковым, если за основу брать корень слова — «документ». Даже хроника в нем всегда подобрана и смонтирована так, чтобы подчеркнуть и убедить в вашей авторской и личностной позиции. Придуманная вами система выражения ярко индивидуальна, да и бьете вы всегда в одну точку, что так болит.
— Коротко определю, что получается у режиссера, который использует документ, а потом делает фильм. Этот продукт является интепретацией, а каждая интепретация, в свою очередь, репровоцирует взгляд зрителя. Посмотрите все работы Киры Муратовой — это точный взгляд, очень кратко и емко выраженный. Герман — взгляд, Бергман — взгляд, их ни с кем не спутаешь. Как-то сел писать список режиссеров и фильмов, которые смотрел и порекомендовал бы посмотреть — получилось за 300.
— Я читала сценарий вашего будущего фильма. Мне было очень интересно, но история о деградации человеческой личности уходит в нем корнями в прошлое, и написано это все довольно жестко. Ради чего в сегодняшних реалиях вы решили говорить об этом со зрителем?
— Мне очень нравятся сказанные Алексеем Германом-старшим слова: «Я не доктор, я — боль, я должен эту боль воплотить». Если вы это не зафиксировали, этого не существует. А пространство, в котором мы существуем, — достаточно агрессивно, и мы все поражены этим. Не знаю, насколько, но поражены. Мне кажется важным спровоцировать человека хотя бы к раздумью о том, что происходит с его миром, с людьми в нем, с ним самим. Меня это беспокоит, потому что, начиная читать или писать, или думать об этом, понимаешь — есть вопросы, не имеющие ответа, но задавать-то их нужно.
— Круг зрителей авторского кино, так же, как и настоящей литературы, заметно сузился. Здесь играет свою роль и уровень общей культуры, и спазмы в сфере политики и экономики, и лихорадочный быт. Немного людей осталось, готовых размышлять над горькой правдой бытия. Разве что функционеры-демагоги, да и то ради пиара. Тогда для кого делаем кино?
— Пусть даже никто и не хотел посмотреть фильм «Хрусталев, машину», но это необходимо было зафиксировать. Коль этого не сделать, то этого и нет. Придут следующие поколения, может быть, они будут поумнее. Понять может это тот, кто это чувствует, знает, пусть из разговоров отца. Назовем желание делать такое кино чувством долга.
— Вы достаточно молодой человек, но в ваших фильмах много войны. И в «Счастье моем» — есть тоже военные эпизоды. Почему? Вы считаете, что именно этот трагический момент истории непоправимо повлиял на наши души?
— Во-первых, война не прекращалась, хотя и не всегда велась в открытой фазе. По-прежнему существует готовность к провоцированию военных действий, поддержка военных действий, несмотря на неготовность самим принимать в них участие. Но это уже специфика нового времени, когда происходящее со мной отдалено от конкретной взрывоопасной зоны. И пока нет осознания — свой-чужой, вопрос войны в той или иной форме будет актуален. Стало быть, этот вопрос необходимо формулировать, создавать его образ, дабы он стал исчерпывающим с точки зрения воздействия. Как образ страны, готовой сломать любую личность, из фильма Германа. Не хотелось бы, чтобы меня воспринимали как идеалиста, но верю, что капля камень точит.
— Да вы романтик!
— Вряд ли, просто уж больно велики потери. Ведь уехавшие из страны люди — тоже потери, интеллектуальные.
— Вы ведь тоже уехали, но вернулись, чтобы об этом говорить здесь, и герои ваши — отсюда. Это болезнь с точной географической привязкой или общечеловеческая?
— Кино — очень предметный и конкретный мир. Это очень конкретная история, с очень конкретным персонажем. С другой стороны, фильм возникает в воображении, представлении человека, который смотрит его. И каждый — голландец, украинец, японец — смотрит по-своему, у каждого своя история. Причина, по которой я хотел бы сделать эту картину, проста — меня это волнует. Положение вещей, состояние нашей жизни, готовность вспыхнуть в любой момент из-за ничего. Самое страшное, что готовность эта подготовлена, создана и выпестована всей нашей предисторией. У театра «Лицедеи» есть очень хорошая сценка. Два человека едут в электричке, сидя рядом. Они не знают друг друга и тревожно поглядывают друг на друга. Один достает карандаш и начинает рисовать в блокноте, второй достает нож и начинает чистить яблоко. Вдруг поезд въезжает в тоннель, они, отклонившись друг о друга, начинают тыкать в воздух предметами, находящимися в руках. Почему они это делают? Под влиянием пространства, в котором они не видят ориентира? Стимулируемые первородностью агрессии? Поезд выезжает на свет, и каждый, как ни в чем не бывало, занимается своим делом. Если мы живем в мире, где представитель закона — бандит, то вы надеваете правый ботинок на левую ногу и считаете это нормой.
— Вы стартуете в не очень благоприятное время — кино сокращает свои мощности даже в таких продвинутых в этом плане странах, как Америка, Европа, Россия. Без нормального финансирования идею не воплотить. Как решаются у вас эти вопросы?
— У нас небольшой бюджет. Часть его — фонды: голландский, саксонский, берлинский, немецкое телевидение; часть денег обеспечивает украинская сторона, которую представляет «SOTA cinema group». Продюсеры: с немецкой стороны — Хайно Декерт, с украинской — Олег Кохан. Я думаю, что это очень хорошая идея — создать здесь, в Украине, если не индустрию, то хотя бы структуру, которая может производить картины. Не иметь «коллективную иллюзию» почти 50-миллионному народу, по меньшей мере, странно, ведь это и есть самоидентификация. Если это не сделать, воспользуется кто-то другой, а не хотелось бы, чтобы Украина стала просто дополнительным павильоном для российского ТВ.
— Можете ли вы уже назвать членов своей команды, актеров, место проведения съемок?
— У нас не будет никаких павильонов, натурные съемки и интерьеры. Натуру нашли в Черниговской области. Команда у нас — «большой симфонический оркестр»: звукорежиссер и монтажер — Литва, оператор или из Польши, или из Румынии, художник — Россия, осветители — Германия, художник по костюмам — Украина, гример — Белоруссия. Актерский кастинг только начался, но могу сказать, что в главной роли будет Дима Муляр, актер театра и кино.
— Выбирая натуру, вы много ездили по стране, в которой давно не были. Поделитесь впечатлениями? Они совпадают с тем миром, который существует в вашем фильме?
— Мы проехали от границы с Ростовской областью до границы с Брестской областью, и везде разные миры — Волынь, Луганщина, Полтавщина. Тем не менее все не так страшно, нет такой разрухи, которую видел между Москвой и Питером, например.
— Герои вашего фильма в большинстве своем не обладают даже именами собственными — обобщающими кличками.
— Признаками.
— Я где-то читала, что если человек голодает, в какой-то момент в организме начинаются необратимые процессы; деградация ваших героев, потеря морально-нравственных ориентиров безнадежны? И есть ли надежда у всех нас?
— Фильм — это творческий вымысел. А если говорить о жизни, то «Калеки» Брейгеля поражают своей безысходностью, но если посмотреть сегодня на Бельгию или Голландию... Если говорить о том, что мне видится, когда я наблюдаю все эти истории, мысли самые печальные. Не вижу ничего, за что можно было бы потянуть, чтобы распутать этот клубочек, не найти торчащей нитки, но никому не дано знать, чем все закончится.
— Но все-таки надеетесь, что общество найдет эту ниточку, за которую можно уцепиться?
— Общество ничего не может, потому что все очень персонифицировано. Сократ персонифицирован, евангелисты персонифицированы, хотя появились несколько веков спустя. Сейчас мне кажется, что все это не имеет исхода, но длительность времени, в котором уже давно нет исхода, вселяет некую надежду.
— Эпиграфом в сценарии стоит цитата из Николая Васильевича Гоголя: «Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости». Она, скорее всего, не попадет даже в титры, так взята, для создания общего настроения. Это дань себе, моде или писателю, в его юбилейный год?
— Никакой дани юбилеям, никого не пугаю, мы уже говорили об этом выше — ничего не изменилось с тех пор.
— Но если все так, ради чего тогда делать это кино?
— Очень просто. Ради того, что это беспокоит, потому что это очень важная проблема, потому что вяло текущая деградация может привести к коллапсу.
— Хотелось бы уйти от пессимизма.
— Хорошо. Возьмем очень смешную книжку — «Дон Кихот». У Набокова есть чудная лекция об этой смешной книге — такова случайность рождения, мир огромен, все не ограничивается одной страной. Все можно рассматривать как процесс рождения, в котором существуют свои плюсы и минусы.
— А что в этой жизни дает вам позитив, чтобы хотелось жить, работать, радоваться?
— Страсть. Мне кажется, что я занимаюсь своим делом. «Делай то, что должно, — и будет то, что будет!»
