170 лет назад труппа Харьковского театра впервые сыграла
политическую комедию Григория Квитки-Основьяненко «Дворянские выборы»,
которая вскоре по настоянию Николая II была запрещена цензурой.
Однако вскоре появилось продолжение — пьеса «Дворянские
выборы часть вторая, или Выбор исправника», которая описывала дворянские
выборы в губернском городе и среди персонажей которой — кандидатов и избирателей
— действовали шляхтичи с такими громкими фамилиями, как Заправлялкин, Благосудов,
Твердов, Кожедралов, Вижималов, Забойкин, Драчугин, Подтрусов. А среди
новых персонажей появился и «волостной писарь, малороссиянин Шельменко».
Почти в то же время появилось и другое произведение драматурга, комедия
в трех действиях «Шельменко — волостной писарь», главный герой которого
так характеризовал себя: «Моей родной бабушки сестра в третьих, но, будучи,
была за швагером господина сотника лубенского, вот что! Так видите, будучи
сказать, я чуть-чуть не дворянин...»
В основе «Шельменко-денщика» лежит вполне традиционный
(начиная с комедий дель арте «Проделки Скапена», «Слуга двух господ») сюжет:
молодые влюбленные хотят пожениться, родители мешают им, на помощь приходят
слуги и пытаются устранить все преграды, которые стоят на пути влюбленных.
Однако поверх традиционной схемы Квитка написал другой сюжет, нетрадиционность
которого проявляется уже с первых реплик пьесы, провозглашенных капитаном
Скворцовым (который, по традиции, должен бы быть голубым героем).
Итак, по ремарке, «простой, без всяких украшений сад».
Скворцов (сидит под деревом и читает книгу, потом говорит):
«... Как бы огорчился дядя, если бы узнал, что генеральскому племяннику
отказали... И где же? В Малороссии!.. Он верить не хочет, чтобы могли быть
здесь порядочные люди... Однако же отказали!.. Увезти бы — и конец делу.
Посердятся да и простят, а я буду с состоянием. Присенька, право, очень
мила; имеет странности, но я, женясь, с моими кузинами ее перевоспитаю...»
Это монолог завоевателя. И следовательно, изменение сценического
амплуа. Вместо «голубого влюбленного» — традиционный для комедии дель арте
Капитан (испанский захватчик, оккупант, поработитель, который выступал
иногда под именами Rinoceronte — носорога, Эскарабом-Барадон ди Паппиротонда,
Капитана Спавенто с Адской долины, по прозвищу Дьявольский, короля рыцарского
ордена, Термегиста, т.е. наиболее храброго и наиболее страшного разрушителя,
покорителя и властителя Вселенной, сына Землетрясения и Молнии, родственника
Смерти и ближайшего друга Великого Дьявола, Капитана Бабе, в котором перемешены
черты хвастуна и жестокого балбеса). Он приехал сюда, к туземцам, ворвался
в их эдемский сад и хочет обручиться с Присинькой, дочуркой господина Шпака,
сына бунчукового товарища.
Но и туземцы имеют свои, хотя и уродливые, представления
о достоинстве и все такое прочее. Господин Шпак, отец Присиньки и сын бунчукового
товарища, кичится своим происхождением и находит самое большое утешение
в жизни в чтении позапрошлогодних московских газет. Его идеал — там: в
далеком прошлом, в казачестве и в то же время — в Москве, «столице мира».
Его дочурка Присинька, которая училась, как и ее еще нерожденная
родственница Проня Прокоповна, в пансионе, свой идеал ищет в далекой и
от этого заветной Франции.
Идеей иного божественного сада увлечены Аграфена Семеновна,
Опецковский и Евжени: «У нас в Петербурге в это время обыкновенно прогуливаются...
Но это не Летний сад!.. Ах, какая разница!.. Я замучена, мой друг! Вообрази,
что хозяйка меня и теперь так же называет, как до моей поездки в Петербург:
Горпинка! Ах какая малороссиянка!»
Здесь, в этих мечтах, собственно, и кроется причина убожества
персонажей — всех, начиная от Скворцова (Шкворцова) и до Шпака — во внутреннем,
и к тому же выразительном, эмигрантстве.
Поэтому и не удивительно, что побеждает их всех единственный
украиноязычный персонаж пьесы — Шельменко — украинский Скапен, и сюжетом
произведения становится таким образом не «перелицованная» история пылкой
любви масок — Ивана Семеновича Скворцова к Присе Кирилловне Шпак, а развертывание
во времени группового портрета малороссийской «стратегической элиты», который
от пьесы к пьесе Квитка будет дополнять новыми, все более уродливыми фигурами,
пока тема окончательно не иссякнет в последней его пьесе «Вояжеры» (происшествие
в трактире близ неважного городка по большой дороге, по которой ходят дилижансы).
Действие пьесы происходит в течение трех дней, эпилог —
через два года; декорация та же: над средними дверями надпись «Опъщая зало»,
на боковых дверях надпись: «Въхотъ в НН». Действующие лица — Парамон Михайлович,
хозяин трактира, отъезжающие за границу помещики, трактирный слуга. Ежедневно
от этого трактира отъезжает «дилижанец за границу», ежедневно прибывает
сюда всякая элитная сволочь, элитные господа-вояжеры, родственники этих
самых депутатов и кандидатов в депутаты с запрещенной пьесы Квитки, каждый
из которых имеет свою, так сказать, политическую программу спасения нации.
Александра Ивановна: «Воздух гадкий, деревенский, мужицкий...
сев в дилижанс и едучи по шоссе, я, конечно, буду покойнее... а переехав
границу?... Радость! Восторг!... Вздохну европейским воздухом... Дилижанс
скоро придет? (жеманно) Ах, я чувствую много!.. И как иногда страдаю! Желания...
тоска... ожидания...»
Алексис (на вопрос, собирается ли он ехать за границу):
«Да. И не в первый раз. Куда? Уж верно подальше из вашей России. Если я
и те, которых я знаю, возвратимся когда-нибудь в вашу Россию, то мы ее
преобразуем совершенно. Это видно из меня!»
Лаврентий Иванович: «Не находя у нас ничего занимательного,
я пустился вояжировать, чтоб удовлетворить страсть свою. И как буду в Риме,
в Неаполе, в Помпее, приобрету много отличного, изящного и привезу к вам.
Изумлю наше отечество, открою глаза русским, очищу вкус их, дам понятие
об изящном, сделаю себя известным. Что же делать мне, когда я не нахожу
здесь пищи на удовлетворение страсти моей! Когда у нас нет ничего интересного!
Могут ли наши древности сравниться с итальянскими? Решительно я не нахожу
в России ничего редкого».
Назар Петрович: «Дрянь! Умер бы с голода. Нигде не отварят
так окорока и не изготовят цыплят, как это делал один пленный француз.
Я вспоминал это наслаждение в молодости моей и пустился за границу. Да
уж поем. Там, брат, не Россия! И кстати уже, вникну в хваленую английскую
кухню, испытаю голландскую... Швейцарский сыр буду есть самый свежайший.
А? (Целует кончики пальцев и уходит)».
Леонтий Яковлевич: «В нынешнее, золотое для нас время,
когда всеми обуяла смешная дурь непременно ехать за границу, нашему брату,
космополиту, плошать не надобно. Не удастся ли где приютиться в путеводители
ко всем заграничным славностям, чтобы на чужой счет ездить и жить? Непременно
надобно умудриться...»
Тема определилась окончательно. И для отвлечения внимания
Квитке уже не нужны ни подпорки в виде традиционной сюжетной схемы, никакой
иной камуфляж. Сюжет исчерпывается одним мотивом — эмиграция элитных господ,
измена.
А вскоре начерченный Квиткой мотив — побега от своего наболевшего
провинциального, «хуторянского» прошлого, в поисках своего будущего счастья
где-то там — в Петербурге, Париже, Москве, — определится как жесткая оппозиция
(«садок вишневий біля хати» — «у нас в Петербурге») и станет одной из ведущих
тем украинского театра XIX-ХХ веков.
В своем программном монологе герой другого времени — бедный
унтер-офицер Тарас Гупаленко из «Суеты» Карпенко- Карого скажет: «Жизнь
в столице Петербурге и сравнить с нашей нельзя!.. Там все имеют, знаете,
модность и формальность, а здесь? Одно слово — хохляндия. Не с кем кумпанию
водить!»
Возможно, именно через эти «дворянские выборы», реформы,
и «стратегическую элиту», которая будет тянуться к Европе, чтобы наконец
осуществить свою заветную мечту («вникну в хваленую английскую кухню, испытаю
голландскую... Швейцарский сыр буду есть самый свежайший»), бедному малороссиянину
ничего другого не остается, как, шельмуя, превратиться в конечном счете
в настоящего Шельменко, популярнейшего в украинской драматургии всех времен
героя.
