«.. Коли ми діждемося Вашингтона з новим і праведним законом? А діждемось-таки колись». Когда в столице Америки в 1964 году появился памятник с такой «антисоветской» цитатой из Шевченко, спецслужбы заинтересовались, действительно ли у него, поэта середины XIX века, могли быть такие слова?
Оказалось, были у Шевченко и такие слова. Оказалось, что у Шевченко есть такие мысли, о которых советскому шевченковедению неизвестно, ибо оно удовлетворилось цитатами, используемыми на потребу официальной пропаганде.
Следовательно, энтузиасты, открывающие украинскому поэту памятники на других континентах, получается, знают какого-то другого Шевченко, кроме «революционера-демократа», адаптированного к потребностям здешней идеологии. Например, на памятнике работы прославленного Александра Архипенко в Париже Шевченко — пророк с указующим перстом. Фантастическая жизнь Шевченко, как и невероятное его творчество — не укладываются в рамки идеологически заангажированного воображения. Проще всего представить его борцом против самодержавного деспотизма и изображать в крестьянской одежде как защитника «угнетенного класса», чтобы потом доказывать, что революция решила все социальные проблемы, и осталось только построить поэту памятник в так называемой столице так называемой Украинской социалистической республики.
Итак, настоящего Шевченко и не пробовали понять. Одна из метаморфоз жизни Шевченко приходится на ее конец. После смерти царя Николая I поэт, отбыв десять лет ссылки, возвращается в Петербург. Вскоре становится академиком живописи и — на волне эйфории — желанным гостем у аристократов столицы. Его казацкая натура бунтует против этой роли, он демонстративно одевает крестьянскую шапку, кожух, демонстрируя высшему свету свою принадлежность к крепостному крестьянству. Фотография тех лет пришлась по вкусу многим, в том числе и тем, кто и до сих пор в крепостничестве. Доказательство этому — купюра в сто гривен. Ее приняли за чистую монету. При этом забывают, что Шевченко никогда не соответствовал образу того деда. Ведь он возвращался из ссылки 44-летним холостяком и хотел жениться на молодой девушке.
Следовательно, имеем на одних памятниках молодого национального поэта, на других — печального крестьянина. А памятников Шевченко по миру — сотни.
Но это еще не все, контрасты внешности можно было бы примирить. Самые большие недоразумения возникли при толковании произведений Шевченко. Благодаря его огромной популярности каждая политическая сила помнила, что его нужно сделать своим (ведь у всех были основания почитать поэта любви и веры). Он действительно был непримиримым ко всякому рабству. Поэт был борцом против царского самодержавия. Украинский патриотизм у него соединялся с солидарностью с другими народами в их борьбе за свободу. Наконец, поэт обо всем разговаривает с Богом, часто от всего сердца упрекает Его за допущенную несправедливость.
То, что украинские патриоты признали его своим апостолом, было естественным. Народники и более поздние революционеры видели в нем поэта борьбы за освобождение — не без оснований. Но самое ужасное то, что приобщение поэта к своей программе сочеталось с партийными требованиями: быть только с ними.
Когда большевистская идеология стала официальной, а лозунг «кто не с нами, тот против нас» — императивным, пришлось «подгонять» поэта под новую классовую программу. Со всей утилитарной прямотой пропаганда использовала Шевченко для упрочения основ империи, которую назвали словами Шевченко «сім’єю вольною, новою».
Большевизм нетерпим. Он не мог принять Шевченко с его Богом, с его любовью и молитвой. И в этом состояло едва ли не самое большое насилие, когда-либо совершенное над поэтом; были использованы средства грубой фальсификации. Поэта переводили на свой «новый язык». Дело облегчалось тем, что идеологическая система выработала свой тотальный язык и переводила на него всю культуру и историю. «В усі слова ми взуємось», как писал П.Тычина.
Шевченковский портрет был искажен в сторону ненависти. На него была надета маска материалиста, атеиста и борца с «украинским буржуазным национализмом». И было запрещено прикасаться к маске. Даже запрещено называть ее маской.
И это был уже другой Шевченко, которого народ не узнавал. Шевченко двоился в глазах, как подложный. Интересно, что подделанными и замалчиваемыми были только отдельные произведения, а все остальные были фальшиво прочитаны и истолкованы фальшивым языком классовой борьбы и социологического примитива. Но цель достигнута: Шевченко был отчужден от Бога и от народа. Он стал рупором чужих, ненавистнических идей. Самое странное, что он, вечный диссидент, стал ручным и привилегированным поэтом «под защитой государства». Ему возводили памятники, ему посвящали митинги, и только в анекдотах проступала правда, например, об организиции шевченковского вечера «в честь товарища Сталина».
Нельзя сказать, что никто не опровергал эту грубую мистификацию. Были смелые выступления (должным образом наказанные), были книги за границей. Но практически они были доступны только тем, кто и сам знал, но молчал.
Принудительный для четырех поколений спектакль наконец-то закончен. Но стереотипы мышления людям дороже, чем открытие правды. Все знают, что выпрямленный позвоночник лучше искривленного. Но даже после болезненной операции он легко возвращается в искривленное положение.
Шевченко, своей любовью объединивший нацию, в деструированном мире доверчиво отражается в осколках кривых зеркал, теряя ореол сурового «пророка і обличителя жестоких людей неситих».
Но появляются сейчас новые книги — новые прочтения в условиях свободы. И появляется надежда на то, что великий поэт, для многих поколений прояснявший дух и букву вечного Слова Божьего, будет и дальше обращаться к сердцу искателей Истины и Красоты.
Все это хорошо, но вот О. Бузина из «Киевских Ведомостей» говорит, что Шевченко теперь не звучит. Как современные газетные философы, он мыслит обобщенно: Шевченко вообще не звучит. Не признает Бузина за Шевченко таланта. И приводит аргументы: «таких, как я, легион». Самое простое признать, что Олесь просто двоечник, а таких всегда легионы. Но можно и допустить, что он отличник, «сдавший» свои позиции вместе с последним экзаменом и ориентирующийся на конъюнктуру рынка.
Почему нынче конъюнктура против Шевченко? Шевченко виден под небом высоким. В языческой толпе он выглядит, как в поэме «Сон» — в попытке «пропхатись у палати»...
Вокруг нас низменные слои охватила эпидемия потребительства. Серый поток пошлости размывает основы. Карлики танцуют dance macabre и ждут, когда и вовсе рухнут все те высокие построения мира иного, не их. Классика на рынке обесценена, а ее почитатели обеднели. И тут Бузина влезает на бочку и провозглашает слова, всеми услышанные и понятые.
А Шевченко возвышается над всем этим с думой: «Все йде, все минає, і краю немає. Куди воно ділося? Відкіля взялось?»
