Как обозначить феномен человека, предвосхитившего свое время? Александр Дубовик так охарактеризовал суть абсолютной свободы: «Гений — это тот, кто сказал: «Будет так, потому что Я так хочу!» Неудивительно, что традиционная классификации его творчества: живописи, мозаик, монументальных панно и витражей, — приводит исследователей в состояние растерянности. Со всей очевидностью обнаруживается, что он мастер «внестилевой» — что-то есть от абстракционизма, постмодернизма и трансаванграда, проглядывается иррациональный сюрр, безусловно есть и своя устойчивая концепция. И все же, главная суть его работ по- прежнему остается неуловимой, вольно балансируя где-то «между», безо всякой ответственности перед научными формулировками историков искусства.
Александр Дубовик — «шестидесятник», тонкий и философичный художник, очень остро воспринимающий все события современной действительности, создал живописный эквивалент своего метафизического мира, где бескрылые «Ники», триумфаторы и поверженные, ведут вневременные диалоги.… Даже постфактум своего 70- летнего юбилея, художник все еще остается не узнанным, парадоксальным и таинственным. Открытым, и вместе с тем — абсолютно недоступным, зашифрованным в интеллектуальных лабиринтах своих Палимпсестов. Видевшие его картины, читавшие его тексты, подтвердят, что его творчество — это криптограмма, доступная только избранным, духовно и интеллектуально близким к мастеру.
После окончания аспирантуры и преподавания в Художественном прикладном техникуме (ныне — Академии им. Бойчука), Александр Дубовик отказывается от материально застрахованной карьеры соцреалиста. На протяжении продолжительного периода (с 60-х до середины 80-х годов) он фактически лишает себя заказов и выставочной деятельности. Первая персональная выставка 1984 года в Доме архитектора состоялась, когда мастер уже отметил свое 54-летие, и длилась всего два дня, вплоть до очередного запрета «сверху». В советские годы, когда искусство курировалось «органами», Александр Дубовик был неугоден и даже опасен, и как «левый» художник, властями игнорировался. Десятилетия работы в лаврской мастерской, когда «все в песок, все — в черную дыру…» — это пример редчайшей самоотдачи, понятной далеко не каждому преуспевающему и благополучному коллеге. Первые статьи о Дубовике появились только после перестройки. Во второй половине 80-х годов, начинается и полноценная выставочная деятельность Александра Дубовика, как в отечестве, так и зарубежом. Публика наконец-то имеет возможность свободно увидеть его картины: сначала в залах Союза художников в Киеве и в Москве. Затем проходят персональные выставки в Национальном художественном музее Украины и ряде частных галерей Германии и Франции. С середины 90-х картины маэстро с успехом экспонируются в США, и в элитарном парижском центре Пьера Кардена «Эспас Кардэн». Одновременно художник участвует и в групповых выставках украинских художников в Италии, Франции, Норвегии и России. Появляются новые статьи культурологов, и — что особенно важно для любого художника — собственноручно отмакетированные самим автором и профессионально отпечатанные персональные каталоги, изданные при содействии фонда «Відродження», Центра современного искусства Дж. Сороса, Французского культурного центра, etc.
По мере продвижения художника к европейскому и американскому зрителю, признание феноменальной одаренности «художника- пророка» отразилось в рецензиях на его творчество в целом ряде иностранных изданий. Отечественное телевидение посвятило Александру Дубовику серию документальных фильмов, среди которых наиболее интересны две ленты «Летопись пространства» и «Жизнь, озаренная красотой». Большой интерес представляют тексты Дубовика о его взаимосвязи с философией и глубинными процессами человеческой психики. Так, рукопись «Палимпсесты» создавалась, по признанию автора, в виде разрозненных заметок более 15 лет назад. Позднее «Палимпсесты» оформились в целостное исследование, и неоднократно публиковались в Украине и за ее пределами. Не менее интересен и другой текст Александра Дубовика — его доклад «Островное мышление» на Международном симпозиуме «Постмодерн в литературе». В этом исследовании художник затрагивает глобальную проблему фрустрации мышления современного человека, живущего в эпоху катастроф.
Кстати, уже во второй половине 70-х годов картины мастера совершенно теряют все признаки реалистической живописи. «Катастрофа», «Лабиринт» и серия «Знаков» по стилю исполнения приближаются к поздним полотнам 2000-х годов. Избегая фигуративизма и повествовательности, привычного хода хронологии событий, он уводит зрителя в мир метафизических идей и философских обобщений, изображая не людей, но «чистых сущностей», знающих о своем главном даре — свободе воли. Подчеркнутая обособленность и глубоко интуитивные корни работ Дубовика позволяют видеть в этих картинах художника-пророка, что плохо укладывается в рамки условностей стилей и направлений. О парадоксальности попыток перевести индивидуальный потенциал творца на язык формул, Дубовик так написал в «Палимпсестах»: «Системное видение, как порождение «познания», проникло в искусствоведение, приняв форму «осадочных пластов», на манер геологических пластов из истории существования Земли, где одно направление логично продолжало следующее... Индивидуальность втискивалась в это «прокрустово ложе» периодов и стилей, снабжалась этикеткой, расставлялась по полкам, и со вздохом облегчения забывалась...» Трудно сказать, так ли правы арт-критики, когда, повинуясь системе традиционного анализа, пытаются отделить уникальную в своей индивидуальности Личность от собственно Творчества, словно они сосуществуют чисто умозрительно, в двух параллельных мирах. Обостренно свойственное художнику «чувство современности», углубленности в жизненный поток — его искренний, живой интерес ко всему происходящему вокруг, только обнажает его «самость», ярчайшую индивидуальность. Не просто констатируя факты, как наблюдатель, он воспринимает их на уровне более тонком, интуитивном, пропуская через себя и затем исповедуясь в живописи. И это не банальность, а та самая духовная «высшая точка треугольника», о которой писал Василий Кандинский — та самая вершина, где есть место только для одного.
На своем многолетнем пути к новой живописи, освобожденной от многих условностей предметного мира, Александр Дубовик приходит к ряду открытий, которые формулирует в своих текстах, интервью и частных беседах.
«В классическом искусстве время отождествляется с хронологией, доминирующим принципом любой классификации. Но существуют и другие временные соотношения, где вместо последовательной замены событий происходит их накладывание, наследование, сосуществование, вторичное поглощение» («Палимпсесты»).
Для Александра Дубовика основная идея суггестии — это иное отношение к границам: сюжетным и временным, их свободное параллельное сосуществование и наложение друг на друга, что отчасти пересекается с идеей «Палимпсестов». Сомнение художника в незыблемости условных ограничений, провоцирует желание активно воздействовать и использовать их: «Если эти миры разорвать, раздвинуть, расщепить, пробить отверстия, сделать «шурф» во множество глубин, что мы там найдем? Мы можем там обнаружить вневременное бытие Aeternitas или Aevum, но можем и увидеть там драконов Утгардта, которые вылезают изо всех щелей…»
Любая мозаика, витраж, станковая картина, гуашь или акварель мастера — убедительный пример того, как ломаются классически привычные в живописи исходные понятия времени, как концепции, которая существует в противопоставлении «вещь—субстанция», «время — вневременная сущность» и т.п.
«И внутренний и внешний уровни искусства укоренились в конкретных типах личностей, склонных видеть мир определенным образом» («Палимпсесты»). Задаваясь вопросом о том, как вернее рассматривать творчество той или иной личности, Александр Дубовик предлагает смотреть не «по касательной линии» особенностей эпохи, стилистических характеристик и принадлежности к определенной школе, а исключительно вглубь психического склада самого автора. В «Палипсестах» он предлагает схему акцентированных личностей: то есть людей с ярко выраженным психическим складом. Дубовик обозначает типы личностей по мере их удаления от позиций материализма до идеализма: каждый из этих типов, будучи творцом, склонен воспринимать мир в зависимости от своего собственного склада, что, естественно, отражается и на его творчестве. Согласно его теории, именно такой подход предпочтительнее общепринятой искусствоведческой системы, где определяющими критериями являются хронология и условно обозначенные стили и направления. Неприятие «вакханических плясок немытых культурологов на руинах культуры» («Слова») привело мастера к поискам более адекватной системы. В «Палимпсестах» он пересматривает традиционную оценку творчества индивидуума, и предлагает всю культуру в целом увидеть как живую, вибрирующую массу, как специфический тип энергии, сконцентрировавшей духовность, интеллект, эстетические доминанты, и наконец — сумму жизненного опыта конкретного мастера.
Заплесневелая энциклопедически-музейная система часто пытается просчитать на свой лад даже творчество самых молодых современных художников, анализируя их в свете постмодернистских симулякров, фрейдизма/марксизма настолько научно-отвлеченно, что при встрече с самим автором подчас трудно бывает распознать его, живого… А ведь любой художник, поэт и музыкант, остро нуждается именно в признании своей индивидуальности...
Целью художника является визуальное воссоздание энергии, и закон этот универсален. Абсолютно независимо от того, кто есть автор — анонимный иконописец Х века или современный создатель перформансев, он несет зрителю свою энергию, тем самым создавая предпосылку для диалога. В каждой своей картине, будь то «Встреча», «Диалог» или «Противостояние», Александр Дубовик выразил формулу «жизнь — это энергия». Именно энергия сконцентрировала в себе ответы на все вопросы.
