Организаторы Одесской книжной ярмарки «Зелена хвиля» (которая как раз вчера открылась) предложили участвовать в исследовательском обсуждении темы «Мода и литература». Представилась возможность наконец прочитать книгу, которая уже год ждала своей очереди: Ольга ВАЙНШТЕЙН. Денди: мода, литература, стиль жизни (Москва: Новое литературное обозрение).
Без этого исследования говорить нынче о литературной моде не приходится. Автор сосредотачивается на временах, когда мода выходит за границы индивидуальных практик, а литература становится профессией — рубеж XVIII—XIX веков. Ясное дело, немало социокультурных и мировоззренческих феноменов, связанных с эволюцией одежды, остается вне ее внимания. Как, например, причудливо развит тезис о том, что «з одягом пов’язаний акт гріхопадіння» — у нежинского исследователя Александра Ковальчука. Сказать бы, пани Вайнштейн начинает оттуда, где наш исследователь Гоголя останавливается, когда констатирует, что «при помощи униформы проходит основной сигнал, который организовывает толпу, — страх».
Дендизм — это и есть «организованное» сопротивление общественной «униформе», желание выделиться из толпы (даже если это толпа аристократов): «Базовые качества денди — естественность и чувство собственного достоинства… нечто вроде культа собственной личности».
Оформился дендизм как «знак социального положения и намерений» в долитературной среде. Но когда молодые денди взялись фиксировать на бумаге свое «эйфорическое упоение жизнью», — сразу же и возникла профессиональная литература. Потому что имена тех апологетов моды — Байрон и Уайльд, Пушкин и Лермонтов, Стендаль, Бальзак, Бодлер, Пруст. С тех пор «подлинным «повелителем преходящего» оказался романист, а не денди», — справедливо указывает пани Вайнштейн.
Следовательно, с определенными предостережениями можно допустить, что литература — как ремесло — возникла из моды. Как и мода, она была протестом против «здравого рассудка», но в обществе «здравого рассудка» писательство позиционировалось более агрессивно — как протест невостребованной личности. Начальных модификаций несколько: пренебрежительно-пассивная — «герой нашего времени», «Геракл, обреченный на бездействие» (О. Вайнштейн); прагматичная — «герои Бальзака используют модные туалеты прежде всего как средство эффектно подать себя…, с толком используют свое знание элегантной жизни, делая политическую карьеру»; так сказать, «даосский» — «под пером Бодлера денди становится эстетом, своего рода виртуальным аристократом». И так вплоть до Ницше, который в начале своего творчества резво интересовался философией моды, и его студии стали, по мнению О. Вайнштейн, черновиками к образу сверхчеловека.
«В деятельности Уайльда происходит переход от элитарного дендизма к игровому кэмпу», — пишет исследовательница. Термин «кэмп» ввела в обращение американская эссеистка Сьюзен Зонтаг. Он во многом совпадает с литературоведческим термином «постмодернизм» и поскольку имеет решающее влияние на современное письмо, стоит уделить ему больше внимания. «Кэмп для Зонтаг — особый модус чувствительности, связанный с городской культурой в ее наиболее театрально-карнавальных моментах, — травестия, переодевания мужчин в женщин на гей-парадах… Умеющие носит маски и узнавать «своих»… Суть кэмпа — опровержение серьезности… Кэмп подразумевает новое, более тонкое и сложное отношение к серьезности. Можно говорить серьезно о фривольном и фривольно — о серьезном... Это стратегия «агрессивной самозащиты«… стихия комедии… Кэмп — дендизм эпохи массовой культуры — не делает различия между уникальными вещами и предметами массового производства. Кэмповый вкус снимает отвращение к репликам… «хороший вкус в плохом вкусе», по выражению Зонтаг… Проявления вульгарности отвращают и утомляют традиционного денди, а знатока кэмпа — всего лишь забавляют или приводят в восхищение… Это делает их свободными, позволяя им отважно и остроумно синтезировать разные стили… Особый замес иронии и эстетизма… Удачно найденная кэмповая интонация — она-то и обеспечила выживаемость денди как культурного героя». На последок — яркий пример: «Корифей серьезного кэмпа — безусловно, Сальвадор Дали».
В творениях реперов «кэмп» и «Дали» видно всю современную украинскую литературу и ее создателей персонально, причем — в неожиданном инфракрасном (или ультрафиолетовом?) освещении. На этом поле — действительно золотые залежи для исследователей. Например, какое влияние на литпроцесс и социологию чтения оказывают жилетки Капрановых, камуфляжи Жадана и Бузины, галстуки Макарова, трехдневная небритость Цибулько, кепки Пояркова и бейсболки Кокотюхи, непроницаемые очки Покальчука, красный цвет у Забужко, разные глаза Ульянова, бигборд-сексапильность Винничука, нонстоп-перфоменс «ведьма на приеме у психоаналитика» Дяченко?
«Дендизм непрерывно взаимодействует с литературой, подпитываясь от нее и, в свою очередь, обогащая ее. Эти тонкие энергетические связи между реальностью и сферой культуры весьма приблизительно обозначаются терминами «жизнетворчество», «жизнестроение» или, в английском варианте, «self-fashioning» («самомоделирование») — и здесь мы выходим на ответ, что такое книги Карпы. Если же копать глубже, то можно увидеть, как денди-литераторы меняют ценностные ориентиры и даже митологию целого общества. Когда-то Лени Рифеншталь фильмировала рутинный на то время акт зажжения спортивного огня на горе Олимп — с тех пор, после выхода ее шедевра «Олимпия», зажжение огня официально превращено в ритуальную олимпийскую церемонию. А как все было? «Собрав вокруг себя всю команду…, она заявила: «Это не по мне! Мы проведем свою церемонию зажжения священного пламени!» — и она изменила реальность.
Рифеншталь была денди — как и ее «побратим» в советском кино Довженко. Здесь, кстати, открывается еще одно исследовательское русло: мода и украинские классики. У Оксаны Забужко есть такое вступление: «Шевченко вибирав не просто між літературою й малярством — він вибирав між міфом (цілістю) і «темою» (частковістю), тобто, в соціально-культурному вимірі — між своєкультурністю та «малоросійством», а в екзистенційному — між свободою («кобзарем» — деміургом національного міфологічного космосу) і несвободою (модним художником імперської культури) в собі самому». О Шевченко-денди пробовал говорить Юрий Макаров в телесериале «Мій Шевченко», но работы здесь хватит всем. Та же Забужко говорит: «На сьогодні в Україні практично не маємо досліджень шевченківської іронії, тимчасом як вона становить важливий конструктивний елемент не самої лише його естетики, а й світогляду в цілому». Или вот у Владимира Ешкилева: «Майбутні дослідники творчости Шевченка мають ґрунтовно дослідити зокрема проблему шевченкового варіанту ніцшеанства».
И здесь заходим в тупик. Книга Ольги Вайнштейн «Денди» — это образец интердисциплинарного исследования культуры, то, что на Западе называется cultural studies. За 20 копеек газетного гонорара такие работы не пишут. Их заказывают специалистам, заранее оплачивая кропотливый труд. А уже потом такие книги выдвигают на соискание Пулитцеровской и других почетных нонфикшн- премий. Между прочим, книга Бальзака о моде имела в своей основе именно такой солидный заказ одного из тогдашних «глянцевых» журналов, где и публиковались очерки-этапы его исследования («Вивчення звичаїв за рукавичками», «Фізіологія сиґари», «Про краватку, оглянуту у зв’язку із суспільством», «Нова теорія сніданку» и тому подобное).
Собственно, «модная» литература возникла на таком вот издательском гранте-заказе: «В 1820-е годы в английской литературе с легкой руки издателя Генри Коулберна начинает процветать жанр «модного» романа (fashionable novel). Эпитет «модный» в данном случае имел двойной смысл: главный герой, как правило, увлекался модой и представлял из себя тип светского денди. Но благодаря занимательному сюжета из жизни высшего общества и сами книги, как рассчитывал издатель, должны были привлечь внимание и стать модными в читательских кругах… Эти романы, в которых денди были главными героями, воспринимались как учебники хорошего тона и светских манер… В «модных» романах была детально отработана система «виртуального» аристократизма — отныне амбициозные молодые люди могли претендовать на знание аристократического стиля, исходя из литературных источников».
Практика издательских заказов — всемирная практика. Уже прижилась она и в России: «Новое литературное обозрение» — лишь одно из десятка известных издательств, работающих по грантовой схеме (не найти грант где-то у Сороса или у государства, а выделить его из собственных средств под самими сформированную научную идею). У нас эпизодически демонстрировали готовность работать по технологии «проблемного заказа» киевские «Основи», «Дух и Літера», «Критика» и львовский «Літопис», а в области фикшн — ивано-франковская «Лілея-НВ» и столичный «Зелений пес». Попытки эти ущемлены российской оккупацией книготорговых сетей. Без того, чтобы отец-государство защитил своих детей от хулиганов с соседней улицы, не обойтись.
Поэтому, во-первых, чтобы отечественная гуманитаристика развивалась, Украина должна освободить для своего производителя грядки для выращивания книжных денег — полки книжных магазинов (оставив русским книгам столько места, сколько, скажем, занимает в наших магазинах пиво «Балтика»). Это главное условие нормального эволюционного развития книгоиздательства.
Во-вторых, как справедливо пишет культуролог Александр Гриценко, «попит на вітчизняний продукт ще треба вміло стимулювати, і це мало би стати додатковим елементом протекціоністської політики». Каким образом? А вот: «Аби українська культура отримала, нарешті, авдиторію... потрібно якісно іншої державної підтримки — орієнтованої на мистецький ефект, на підтримку змагальності в культурі, врешті, на запити широких соціальних верств… Може йтися про замовлення на створення українського мистецького продукту в масових жанрах». Другой вопрос, способны ли чиновники решиться на поддержку модных веяний? Но вот в модном в интеллектуальных кругах российском журнале «Критическая Масса» как-то была опубликована дискуссия на тему «Кто руководит модой?». В частности, есть там и такое утверждение: моду диктуют производители тканей и химическая промышленность. Если наше правительство задумается над этим пассажем, то, возможно, не будет легкомыслить «модным комплексом», который — кто знает — сможет потягаться с военно-промышленным.
И третье направление: существенно, на порядок, увеличить финансирование библиотек. Известный американский издатель Андре Шифрин пишет: «В Соединенных Штатах и Великобритании спрос на книги со стороны публичных библиотек… покрывал почти все расходы на издание серьезной художественной, документальной и научной литературы».
Еще об одном отсутствующем у нас исследовании — мода и политика — лишь намекну цитатой из книги о Рифеншталь:
«Геббельс выделил четыре фильма недавних лет в качестве ярких образцов… первым был… «Броненосец «Потемкин»: «Это фильм, который мог бы превратить любого человека, лишенного твердых идеологических убеждений, в завзятого большевика. Это значит, что произведение искусства вполне может вписаться в политическую линию и даже самую отвратительную идею можно довести до людей, если выразить ее посредством выдающегося произведения искусства».
Впрочем, мы все это проходили — «учились так, как надо». Забывчивость? Или, как сказал в День Конституции наш Президент, «системный кризис» ?
Соавторы:
Ольга ВАЙНШТЕЙН. Денди: мода, литература, стиль жизни. — Москва: Новое литературное обозрение, 2005.
О.Г.КОВАЛЬЧУК. Гоголь: буття і страх. — Ніжин: Ніжинський державний педагогічний університет, 2002.
Одри САЛКЕЛД. Лени Рифеншталь. Триумф и воля. — Москва: Эксмо, 2003.
Оксана ЗАБУЖКО. Шевченків міф України. Спроба філософського аналізу. — К.: Абрис, 1997.
Повернення деміургів. Мала Українська Енциклопедія Актуальної Літератури. — Івано-Франківськ: Лілея-НВ, 1998.
Олександр ГРИЦЕНКО, Валентин ВОСКОБОЙНИК. Пророки, пірати, політики і публіка. Культурні індустрії й державна політика в сучасній Україні. — К.: К.І.С., 2003.
Андре ШИФФРИН. Легко ли быть издателем. Как транснациональные концерны завладели книжным рынком и отучили нас читать. — Москва: Новое литературное обозрение, 2002.
