Волшебство сказок, снов, утонченная поэзия матери Сесиль Соваж с самого нежного возраста окружали Оливье — отстраненного созерцателя, Маленького Принца из Авиньона. Может быть, именно тогда и началось в его жизни это освоение окружающего пространства посредством любви, которая позволяет смотреть сквозь наносное в потаенные мистические глубины.
Священное писание — первое и, наверное, самое главное потрясение детства определило для Мессиана незримый путь к его личному храму. Первый по-настоящему серьезный опус — «Небесное причастие» — уже содержит образ мессиановского мира, населенного «Нетленными телами», «Сверкающими гробницами», библейскими волхвами-очевидцами Рождества, ангелами и пророками, потусторонним светом Вифлеемской звезды, оборачивающейся воздвигнутым крестом для распятия — в конце земного пути. Его не интересуют политика и обыденность. Патология современного мира, кажется, вовсе не затрагивает его певчей души небожителя, по какой-то случайной ошибке оказавшегося на земле. Действительность упрямо напоминает о себе — войной — и оборачивается испытанием веры — собственным переживанием Апокалипсиса. В 1940 году Мессиан попадает в концлагерь для военнопленных в Силезии. Потрясенное сознание художника реагирует на вторжение реальности устрашающей благодатью «Квартета на конец времени». Названия его частей иероглифически точны. «Литургия кристалла» — образ бесстрастного Абсолютного Времени и далее — страницы Откровения от Оливье Мессиана: «Ангел», «Танец ярости», «Хаос радуг», «Бездна птиц»... 15 января 1941 года в тридцатиградусный мороз «Квартет на конец времени» (написанный на нотной бумаге, выпрошенной у немецкого офицера) был исполнен узниками-музыкантами. На стареньком расстроенном фортепиано играет сам композитор. «Никогда меня не слушали с таким вниманием и пониманием», — скупо заметит он впоследствии, чтобы уже никогда не возвращаться к самому кошмарному своему воспоминанию.
Чуждый какому бы то ни было художественному радикализму, Мессиан неожиданно для себя оказывается в центре скандала по поводу «Трех маленьких литургий на божественное присутствие», исполненных в Париже в 1945 году. Публика раскололась на два враждебных лагеря; в церковных кругах, ревниво относившихся к Мессиану как к своему культовому музыканту, «Литургии» подвергают обструкции и предают анафеме, а сам композитор с сожалением отмечает: «Вот видите, я хотел, чтобы моя музыка принесла моим ближним немного любви, но вызвал только неприязнь, разногласия и резкую критику...»
Может быть, все эти события и послужили толчком к тому, что Мессиан обращается к неевропейским культурам: магические звуки «Ярави» и «Турангалилы», божественная игра любви, жизни и смерти, образ саморазрушающегося и сотворяющего себя пространства, формула быстротекущего времени. Современники оценили этот стилистический поворот как «экзотический взрыв», но для самого Мессиана этот эстетический жест был закономерен, как дальнейшее освоение и расширение пространства Любви, постижение божественной сути мира — его гармонии и хаоса, ужаса и ликования, разрушения и созидания.
Совмещая высочайшее интеллектуально-духовное напряжение с непостижимой спиритуалистической способностью смотреть на мир с точки зрения вечности, Мессиан оставался верным себе до конца. Может быть, именно поэтому он не поддался искушению величием — не сотворил кумира из собственного творчества, избежав тем самым суеты.
На исходе пути в его музыке возник образ поющей птицы, в чьем божественном происхождении и внутреннем родстве с человеком Мессиан никогда не сомневался. Композитор становится настоящим орнитологом, вплетая птичий щебет в оркестровые партитуры. Эти трели, как божественные голоса, оправдывают существование мира, одухотворенного мессиановскими звуками.
