Семнадцать премьер маэстро прозвучали в исполнении певицы Инны Галатенко и пианиста Романа Репки. Завсегдатаи журфиксов знают историю про «волшебную гроздь винограда», подаренную музейщиками любимому композитору пять с половиной лет назад на его 70-летие. Об этом напомнила во вступительном слове ведущий научный сотрудник музея Кира Питоева: «На концертах Валентина Сильвестрова залы всегда переполнены, это значит, что его музыка — консолидирующая, она показывает, как прекрасные явления искусства по-настоящему объединяют людей. Это делает музыку Сильвестрова полной надежд, и сегодня момент «ожидания музыки» объединяет нас с композитором».
Прозвучали две элегии на слова Льва Мея «Из Гете», «Из Гейне», пять песен на стихи Афанасия Фета «На заре...», «Шепот, робкое дыханье...», «Далекий друг», «Только в мире и есть...», «Уноси мое сердце...», песни на слова Эмили Дикинсон «Я — никто» и «Кому нет места на земле», «Навсегда...» на слова Иосифа Бродского, «Говори и ты...», «Стоять до конца» на слова Пауля Целана, «Постлюдия» на слова Ольги Седаковой, «Колоколенка» на слова Ирины Губаренко, «Серенада» на слова Афанасия Фета, «Колыбельная» на слова Федора Тютчева и «Стояла я і слухала весну» на слова Леси Украинки.
Лауреаты международных конкурсов Инна Галатенко (сопрано) и Роман Репка (фортепиано) извлекали «кварки выразительности» из каждого звука, делая тихую музыку — неотменимой. Глубина и нежность парящего голоса, ручьи мелодий, сотканных из оттенков и пауз... Горели свечи, музыка прорастала из небытия, и миры возникали в темноте. Значит, красота не утрачена.
После концерта, во время угощения масленичными блинами, Валентин Васильевич рассказал о своей веселой студенческой молодости на холмах у Замка Ричарда и провел построчный анализ «Вакхической песни» Пушкина в беседе с Константином Сиговым, директором издательства «Дух і Літера», и переводчиком Марком Белорусцем (в концерте звучал его перевод из Пауля Целана). Напомним, «Дух і Літера» за минувшие два года порадовал первоклассными изданиями книг: Валентин Сильвестров «Дождаться музыки. Лекции-беседы» и «ΣΥΜΠΟΣΙΟΝ. Встречи с Валентином Сильвестровым»...
После концерта композитор ответил на несколько вопросов «Дня»:
— Вы уже второй раз участвуете в музейном журфиксе. В чем для вас притягательность Булгакова и его музея?
— Первый раз я был в этом доме в 1967 году, когда мы с Натальей Горбаневской пришли посмотреть на дом Булгаковых-Турбиных после публикации очерка Виктора Некрасова в «Новом мире». Помню, что заходили со стороны внутреннего дворика, а в доме тогда жила Инна Васильевна Листовничая... Сегодня это очень живой музей, в котором я вижу Михаила Булгакова как киевского писателя.
В свое время я увлекался «Мастером и Маргаритой», но киевский роман «Белая гвардия» мне ближе — по духу местности. Булгаков описывает места, где проходили мое детство и юность — Сенной базар и прилегающие улицы, Большая Житомирская, яры возле Замка Ричарда и Исторического музея. Читал — и все узнавалось, настолько точно схвачена атмосфера города! В Киеве мы находимся на границе между городом и вечностью: выходишь из дома и попадаешь в кусочки истории. В этом городе я жил всегда, и вся моя музыка связана с Киевом, даже авангард. Я — киевский композитор по семантике, по отношению к поэзии, по особому состоянию звука. Есть надежда, что дух местности присутствует и в моей музыке, поэтому, в каком-то смысле, я тоже соавтор «Белой гвардии».
— Валентин Васильевич, приоткройте секрет, как вы пишете песни?
— Все песни я сочинял без намерения сочинять. Не было такого, чтобы я сел и подумал: «Вот сейчас сочиню!», музыка приходит, когда случайно натыкаешься на любимые стихи. Пушкинские строки «Сижу за решеткой в темнице сырой» знаю с детства, а сегодня почему-то открыл — и получилась песенка, осталось только ноты записать. «Узник» — песня тюремная, почти каторжная: шел 1822 год, Пушкин рвался за границу, а его не выпускали. А когда я писал «Вакхическую песню», подумал, почему «вакхальны припевы»? Хотя правильно было бы «напевы». Наверное, у Пушкина была поэтическая паника — ведь если написать «вакхальны напевы», получится два «н» рядом, нехорошо. А поэзия и музыка имеют свое суверенное право — чтобы звучало и пелось. «Да здравствует разум!» — здесь всегда вспоминаю Сергея Крымского. Застольная вакхическая песня — казалось бы, это безумие, тяжелый рок, а тут есть благородство, сдержанность, призыв «Ты, солнце святое, гори!». И я назвал свою песню «Гимн». В конце вывод — «Да здравствует солнце!». Но для нас слова «Да здравствует» приелись с советских времен, поэтому я пою финал sotto voce тихим голосом — и получается именно пушкинское «Да здравствует», а не государственное.
— Расскажите о произведениях, которые вы исполнили на концерте?
— Маленький цикл «Три вальса» 2012 года, из багателей. Это 208-й опус, а всего у меня 213 циклов, по три-четыре пьесы. Я пишу багатели с 2004 года, уже получился гигантский свод, как у Скарлатти, и появилось ощущение исчерпанности. Поэтому решил, что нужно завершать багатели и заниматься симфониями. С песнями легче, посчитал — у меня их больше 200, на классические тексты. У Шуберта 600 песен, а живут, исполняются — 100. У Глинки 70, у Чайковского 100, у Шумана 150, так что у меня уже перебор. Кстати, у Шуберта песни писались бытовые, для танцев, много песен на стихи второстепенных поэтов. Есть расхожее мнение, что на хороший текст музыку трудно писать, а на слабый легче. Но, по-моему, и качественный текст рождает качественную музыку. Сегодня звучала песня «Колоколенка» на слова Ирины Губаренко, ее как поэта мало знают, а это очень хороший текст...
Кстати, когда Сильвестрова попросили позировать для фотосъемки в «буфетной», он легко откликнулся, подошел к старинному пианино, открыл инструмент и стал играть. Это пианино известно как «глаголевское», оно из дома духовника семьи Булгаковых, профессора Киевской духовной академии, священника Александра Глаголева, ставшего прототипом отца Александра из «Белой гвардии». А еще Валентин Васильевич играл на белом рояле, в заключение концерта и в финале журфикса: рассказывая о своих сочинениях, неожиданно сел за рояль и исполнил три вальса. Столько доброжелательной ясности во всем, что он говорит и делает, — жизнь сразу наполняется смыслом. И светом его улыбки.
