Через полвека после Жарри Эжен Ионеско поделился с
человечеством своим кошмаром — мир «оносороживается». Он мог бы сказать
«убюивается».
125 лет назад в этот день родился гениальный
создатель литературного монстра — папаши Убю.
Герой эксцентричного французского поэта обрел колоссальную славу. Фарсы
Жарри о папаше Убю называли среди своих предтеч основатели самых радикальных
художественных течений столетия — дадаисты, сюрреалисты, абсурдисты. Но
повлиял Убю не только на артистическую богему. Сами того не ведая, ему
подражали все чванливые, взбалмошные и истеричные диктаторы столетия, все
эти несметные дуче, фюреры и кормчие, беспринципные и ненасытные, агрессивные
и тупые. Жарри гениально угадал не только универсальные механизмы, которыми
любой сатрап укрощает свой народ: люк, в который разъярившийся Убю швыряет
своих жертв — дворян да неугодных министров, материализовался во вполне
конкретные подвалы Лубянки и нацистские концлагеря, а «машина для обезможивания»
продолжает под разными псевдонимами исправно функционировать по всему миру
— где как пропагандистский пресс, где как кокотка-реклама, где как заклинания
политиков и президентов. Но пророчество Жарри фатальнее и горше: изобразив
ничтожного лавочника, у которого, по словам самого автора, «из трех душ,
известных Платону: души головы, сердца и брюха ,— лишь последняя не осталась
в состоянии эмбриона», Королем он в сущности поставил диагноз миллионам
грядущих хамов, всем, у кого главными и единственными движениями, душевными
в том числе, будут хватательные и жевательные. Народ не только достоин
власти, которую имеет, эта власть является пошлейшим и правдивейшим олицетворением
этого народа.
Премьера «Короля Убю» в Париже в 1896 году вызвала один из самых грандиозных
скандалов в истории театра. В зале стоял такой рев и свист, что исполнитель
главной роли был вынужден, прервав действие, отплясывать на сцене сумасшедшую
джигу, гримасничать, орать, а в довершение всего улечься животом на суфлерскую
будку лицом к публике и умолять ее утихомириться. Фарс доиграли. Но окончания
ему не предвидится. Ибо жирный, трусливый, вероломный Убю продолжает плодиться
в геометрической прогрессии. Он пакостит своим конкурентам на служебной
лестнице, лизоблюдничает перед теми, кто сильнее его, и презирает тех,
кто благороднее; его апокалипсическая утроба (недаром ему присвоен титул
Рыцаря Брюха) всасывает в себя хот-доги, галлоны пива, акции, пиджаки,
галстуки, бюстгальтеры и автомобили, дачные участки и виллы, банкноты любого
происхождения и достоинства, социальные теории и тонны графоманских опусов,
улыбки кинозвезд и ритуальные жесты и пустые посулы все новых и новых политических
лидеров.
Через полвека после Жарри Эжен Ионеско поделился с человечеством своим
кошмаром — мир «оносороживается». Он мог бы сказать «убюивается».
Невинная литературная шалость Жарри, который начал сочинять свой фарс
еще вместе с лицеистскими приятелями, юмористически описывая глупого педанта
— преподавателя гимнастики г-на Эбера, дорого стоила автору. Создав урода
и негодяя Убю, он обрел всемирную славу, но поплатился и репутацией, и
здоровьем, и душевным покоем. Казалось, рожденное его фантазией патологическое
существо первым решило сожрать своего создателя. Как будто пытаясь усмирить
этого фантома, Альфред Жарри, ненавидевший и презиравший своего героя,
стал, эпатируя общественное мнение, подражать ему, словно пытаясь доказать
всем своим хулителям и насмешникам, что папашу Убю не стоит воспринимать
только как литературный персонаж. Поэт прослыл городским сумасшедшим, о
нем рассказывали непристойные анекдоты, а он, доканывая себя алкоголем
(феерически и бесшабашно, что и позволило Андре Бретону в Первом манифесте
сюрреализма причислить Жарри к предшественникам именно по «питейной статье»,
назвав его «сюрреалистом в абсенте»), а затем эфиром, все судорожнее корчился
под личиной каннибала Убю. Намеренно говорил механическим голосом, двигался,
как автомат, шокировал окружающих — в кафе ли, светской гостиной, на улице
— непристойными жестами и вызывающими словесными эскападами. Как и у большинства
гениальных поэтов, жизнь Жарри оказалась реактивно короткой: он умер в
34 года.
В Украине Жарри никогда не ставили. Наверное, не из-за дипломатического
опасения обидеть соседнюю Польшу: действие «Короля Убю», как меланхолично
предупреждает в прологе Ведущий, «происходит в Польше, а значит, где угодно,
то есть нигде». Скорее, режиссеров (их осведомленность относительно творчества
«протоклассика европейского авангарда», конечно, не стоит преувеличивать)
озадачивала немыслимая простота этого «драматургического конструктора»,
которая роднит изощренный условный текст Жарри с народной сказкой, балаганным
сценарием. А еще, наверное, настораживает нарочитая грубость этого гениального,
как народный лубок, примитива. Во всяком случае в единственном вышедшем
несколько лет назад украинском издании самой знаменитой пьесы Жарри «Король
Убю» переводчик «стерилизовал» текст с достойной подданных этого монстра
осторожностью, не решившись воспроизвести даже первую реплику папаши: «Дюр-р-р-рьмо».
