С именем Вадима Борисовича Гнедаша связаны самые яркие страницы музыкальной истории нашей страны. Он три десятилетия руководил оркестром Гостелерадио УССР, сделал около тысячи записей, наряду с сотнями партитур зарубежных классиков переиграл практически всю украинскую музыку ХХ века!
Гнедаш дал путевку в жизнь многим композиторам Украины: Левку Колодубу, Евгению Станковичу, Лесе Дычко, Ивану Карабицу и др. Под его руководством были записаны симфонии и сочинения Левка Ревуцкого и Бориса Лятошинского, которые ныне входят в «золотой фонд» украинской классической музыки. В совместном творчестве со многими певцами (Дмитрием Гнатюком, Анатолием Соловьяненко, Евгенией Мирошниченко, Анатолием Мокренко, Юрием Гуляевым, Анатолием Кочергой и др.) создал жемчужины украинской народной песни и сочинений мировых классиков. Маэстро позаботился и о том, чтобы голоса легендарных Михаила Гришко, Бориса Гмыри, Петра Белинника и многих других мастеров вокала сохранились на пленке, а значит, и в нашей памяти.
Уже много лет В. Б. Гнедаш занимается преподавательской деятельностью. А главными героями юбилейных торжеств, которые пройдут осенью, станут ученики маэстро — выпускники Киевской консерватории (ныне НМАУ).
УРОКИ ЖИЗНИ И УРОКИ МУЗЫКИ
— Вы родились в Москве, но всю жизнь проработали в Киеве...
— Мой отец, Филипп Павлович Иртюга, был пламенным революционером, членом партии большевиков с 1918 года. Родом он из Сибири, куда во время столыпинских реформ переехали с Черниговщины его родители. Бабушка в Сибири умерла, не научившись говорить по-русски. Отец воевал всю гражданскую войну, был правой рукой военнокомандующего И. Якира, имел чин полковника особых поручений. Всю Первую мировую они прошли вместе. А до Октябрьского переворота отец, кажется, был землемером.
Когда столицу Украины перенесли в Харьков, Иона Эммануилович Якир поселился там. Папа всегда жил с ним в одной квартире, как в одной семье, но в отдельной комнатке. В Харькове он женился на моей маме, после чего поехал в Академию военно-воздушных сил им. Жуковского. Иона отпустил его на учебу, потому что чин высокий, а образования не было... Мама, коренная харьковчанка, перевелась в Московский медицинский институт, но по специальности потом не работала. Позже играла в оркестриках под моим руководством на рояле, аккордеоне.
В 1934-м, когда столицу перенесли в Киев, отец окончил академию. Отца любили в армии, он был веселый, компанейский, красивый парень. Блюхер хотел его забрать на Дальний Восток, но Иона не отпустил. В Киеве нашей семье дали большую четырехкомнатную квартиру рядом со зданием Совета Министров. Папа получил должность главного инженера военно-воздушных сил Киевского особого военного округа, стал генералом.
— А как вы, сын военного, пришли к музыке?
— Отец мечтал, чтобы я учился музыке. Музыку он очень любил, хорошо пел. Я даже запомнил арию Демона в его исполнении (мама аккомпанировала). Такие тогда были большевики: сначала все уничтожали, а когда захватили власть, стали учить детей «буржуазной» музыке и немецкому языку. Года два я проучился игре на фортепиано дома. А потом наступил 1937 год... Однажды отец ушел на работу — и больше уже домой не вернулся... На тот момент мне исполнилось 6 лет, а сестре — 6 месяцев. Затем, в 1938-м, арестовали деда — маминого отца... Мама с двумя детьми на руках регулярно ходила в республиканское правление НКВД (бывший Институт благородных девиц, потом Октябрьский дворец). Однажды в кабинете следователя увидела другого следователя — жуткого вида палача, который сказал: «Ваш следователь Капустин оказался врагом народа», — и забрал у матери паспорт. Нас тогда спас молодой лейтенантик, который не только вернул документ, но и приказал немедленно выехать из Киева. Мы удрали к деду в Харьков (на Москалевку-33) — этот домик до сих пор не снесли. Там до 1941-го я ходил в общеобразовательную и музыкальную школы, а т. к. рояля уже не было, то мне купили маленькую скрипочку-восьмушку.
«КОГДА Я УВИДЕЛ НОТЫ, ТО БУКВАЛЬНО ЗАБОЛЕЛ»
— Вам часто приходилось общаться с Борисом Николаевичем Лятошинским?
— Когда я учился в консерватории, то благоговел перед ним. Все знали, что Лятошинский — гений. Его можно поставить в один ряд с Прокофьевым, Шостаковчием, Мясковским, Хачатуряном. А в Украине он такой был один. А как иначе можно воспринимать человека, который написал Третью симфонию? Тогда мы только ее и знали. Первую и Вторую симфонии я вытащил из «ямы» гораздо позже, в 1960-х. На это меня надоумил сам Борис Николаевич Лятошинский. Как-то, уже будучи руководителем оркестра Гостелерадио УССР, встретил его возле Оперного театра (он любил пешком ходить на работу). Спрашиваю: «Борис Николаевич, над чем вы сейчас работаете? Я с радостью сыграю». А он отвечает: «Вы знаете, я сейчас пока не могу дать ноты. Вот даже сейчас иду и в уме дорабатываю». И грустно-грустно добавил: «Так у меня ведь еще и Вторая симфония есть»... Когда я увидел ноты, то буквально заболел... Гениальная музыка! Потом уже пришла очередь Первой, ее успели записать на пластинку... Лятошинский — великий композитор, настоящий. По сути, «Тараса Бульбу» Лысенко он дописал.
— После консерватории вы сразу пошли работать?
— Первый год после окончания работал в Оперной студии при консерватории, очень многому научился у Вениамина Тольбы, который не преподавал, а только дирижировал. На четвертом и пятом курсах я ходил на все репетиции: уходил из дому в 8 утра и возвращался в полночь! Это была настоящая школа! Перенял у Тольбы манеру работу с певцами. Постепенно он стал мне поручать отдельные спевки, мизансцены, репетиции. Когда пришло время распределения на работу, концертмейстеры Оперной студии пошли к ректору Андрею Штогаренко: «Нельзя нам упустить этого мальчишку, у него же есть вокальный слух, умение работать с певцами!». Тольба мне передал «Евгения Онегина», позже мы вместе ставили «Волшебную флейту», я осваивал текущие спектакли.
«НЕ ОБСЛУЖИШЬ ШАХТЕРОВ — НИКУДА НЕ ПОЕДЕШЬ!»
— Вадим Борисович, насколько сильно изменилась ваша жизнь после переезда в Донецк?
— В Донецке меня помнили по конкурсу 1955 года и пригласили на место второго дирижера. Я из Киева уезжать не хотел, но меня соблазнили отдельной комнатой в новом доме для работников искусств... Это сейчас Донецк — почти «столица», а тогда в городе была одна центральная улица — до металлургического завода им. Сталина, остальное — землянки, грязь... Но симфонический оркестр, который возглавлял Соломон Семенович Фельдман (у него я тоже очень многому научился), был очень приличный. И когда через несколько лет Фельдман уехал из Донецка, то я занял его место. Мы играли все симфонии Бетховена, Чайковского, Брамса и т. д. Много исполняли украинскую музыку. Участвовали в фестивалях, месячниках, выступали со знаменитыми хоровыми капеллами Москвы и Ленинграда, аккомпанировали Ойстраху, Гилельсу... Донбасс в первую очередь обеспечивался не только питанием, туда в обязательном порядке приезжали лучшие музыканты СССР. Помню, как после концерта в Донецке Эмиль Григорьевич Гилельс настоял на выступлении в Горловке, потому что там его должны были снимать на кинопленку. До того у него был тур по Америке, а после он летел в Великобританию. Гилельс признался: «У Союзконцерта жесткие условия. Не обслужишь шахтеров — никуда не поедешь»!
— С оркестром Гостелерадио УССР вы записали массу музыки. Кто решал, что записывать в фонды радио, а что — нет?
— После меня в фонотеке Гостелерадио Украины осталось около тысячи фондовых записей, а были ведь не только фондовые! Формально мы обслуживали редакцию радио. Политика была жесткой: должен звучать украинский советский репертуар. Телевизионные трансляции поначалу были редкими, но позже ситуация изменилась. Включиться в этот бешеный конвейер было очень тяжело. Одно дело — выступления на эстраде, которые давались мне легко, другое дело — запись, где все должно быть исполнено идеально! Каждый раз писали до тех пор, пока не получится, иначе худсовет не примет (в него входили 15 человек, досконально знающих партитуры). Отбором произведений занималась редакция, там работали люди разного уровня. Главным редактором была Анастасия Леонидовна Довженко, кстати, благодаря ей я попал на радио и получил в Киеве квартиру...
Ежедневно было четыре часа репетиций, иногда, не очень часто, — концерты в Киевской филармонии. У 1956—1957 гг., когда еще не было налажено сотрудничество с Домом звукозаписи, дважды в неделю (по вторникам и пятницам) играли на телевидении прямые эфиры! Потом пошли разговоры, чиновники побоялись живых эфиров, а вдруг кто-то из музыкантов выкрикнет что-то антисоветское. Начали делать записи и пускать их в эфир (после нескольких трансляций разовые записи размагничивали).
— Преподавать вам нравится?
— Конечно, это у меня получается. Во-первых, все произведения, которые изучаю со студентами, я или играл, или записывал. Во-вторых, с годами становишься мудрее, гораздо лучше понимаешь музыку. Партитура — как захватывающий роман.
— Как проходят ваши дни, свои старые записи слушаете?
— С 1984 года живу возле Голосеевского парка, каждый день по два часа провожу на свежем воздухе, делаю зарядку. До этого имел четырехкомнатную квартиру напротив консерватории, но мы с женой, актрисой театра им. Франко, развелись, поэтому прошлось разменять жилье... А что касается моих записей, то, как ни странно, у меня их дома почти нет. Это как сапожник без сапог. Все думал, успеется... Но и сейчас иногда включаю радио — звучит. Слушаю, и мне не стыдно...
