75-летие известного композитора современности Родиона Щедрина пышно отметил Париж. Торжества организовал в своем театре Пьер Карден вместе с компанией V.Dest Productions. Сразу после юбилейного концерта, где собралась парижская элита, izvestia.ru выпала редкая удача — побеседовать одновременно с Майей Плисецкой и Родионом Щедриным.
— Празднуя ваше 75-летие, Париж оказался на высоте.
Родион Щедрин: Это была полностью инициатива Пьера Кардена. Мой юбилейный марафон закончится только в апреле в Китае. Любому человеку по душе такие празднования. Приятно, когда тебя гладят по головке.
— А вас в жизни чаще гладили по головке или давали подзатыльники?
Щедрин: Всякое случалось. Человек не может пройти 75 лет ровной дорогой — обязательно и спотыкается, и оглоблей ему по голове достается. Особенно если учесть, что мы жили в непростой стране. Однако человек так устроен, что все плохое забывает, раны рубцуются, а доброе помнится. А одним из самых болезненных ударов было запрещение после премьеры балета «Кармен-сюита». За него меня очень сильно тогда ругали, а сегодня исполняют каждый день в той или иной стране мира.
— Как вы впервые попали во Францию?
Щедрин: С Францией меня свел кинематограф. Я сочинял музыку к первому советско-французскому фильму «Нормандия — Неман». Это была интернациональная команда. Сценарий писали Эльза Триоле, Шарль Спаак и Константин Симонов, режиссером был француз Жан Древиль.
— А когда состоялась судьбоносная встреча с Карденом? Великий кутюрье однажды мне рассказывал, что Плисецкая вскружила ему голову.
Майя Плисецкая: Может, он и был увлечен, но мне никогда этого не говорил. Дружим мы с 1971 года, когда на театральном фестивале в Авиньоне нас познакомила Надя Леже (жена художника Фернана Леже Надежда Ходасевич).
— С тех пор Карден вас одевает?
Плисецкая: Да, я и поныне одеваюсь у Пьера Кардена. В этом плане я сохраняю ему абсолютную верность. Я в своей жизни знала стольких модельеров... Но никто, кроме Кардена, мне не нравился. Рядом с ним все слабаки.
— Значит — вы однолюбка?
Плисецкая: Это он гениален, а не я однолюбка. А люблю я только Щедрина. Карден создал мои костюмы для театра и для кино — это царские подарки! Прежде всего, для «Фантазии» на тему тургеневских «Вешних вод», для «Анны Карениной», «Чайки» и «Дамы с собачкой». Эти костюмы фантастической красоты сейчас находятся в Бахрушинском музее. Что-то есть в Большом и в Мариинке. У Кардена все мои наряды выбираю не я, а Родион. Более того, куда бы я ни шла, я надеваю только то платье, которое он хочет.
— «Все счастливые семьи похожи друг на друга», — утверждал классик Лев Толстой. Но трудно представить себе, чтобы Плисецкая и Щедрин были так же счастливы, как простые смертные.
Плисецкая: Так и мы тоже смертные.
Щедрин: Мы все-таки с ней иногда пикируемся. Когда Майя выходит на улицу, то не смотрит, какая погода. Я говорю ей: «Ты промокнешь, надень другую обувь». — «А мне так удобнее»...
Плисецкая: Точно. Ссоры возникают, когда я не то надела: не то пальто, не те ботинки, не ту кофту.
— Часто ли бывают взаимные упреки?
Щедрин: Майя часто меня укоряет: «Опять ты плохо кланялся, нескладно. Публике не поклонился, не улыбнулся. Все улыбался исполнителям». За это мне иногда попадает.
— Ревнует — значит, любит, говорят в народе. Вам это чувство знакомо?
Плисецкая: Я его так люблю, что не ревную. Люблю больше жизни. Я не мыслю себе жизни без него. Мне она не нужна.
Щедрин: Не слушайте ее. Майя — человек преувеличений.
— А вы не ревнивый муж?
Щедрин: Ну, что значит «не ревнивый»... Как у Маяковского сказано — нужно ревновать к Копернику. Уж если ревновать Майю, то к Леонардо да Винчи, к Рембрандту...
— Есть ли в вашей семье лидер?
Плисецкая: Я против матриархата и не люблю, чтобы женщина командовала. Она сразу становится такой неженственной...
Щедрин: Знаете, какое у Майи еще достоинство? У нее биологически нет ни одного мужского гормона. Все — женские. А то смотришь на наших женщин-политиков и не знаешь, каких гормонов у них больше...
— Майя Михайловна, а что больше всего восхищает вас в вашем муже?
Плисецкая: Я восхищаюсь им всю жизнь. Он меня ни разу ни в чем не разочаровал. Может, именно поэтому наш брак продолжается так долго.
— Вы не обижаетесь, когда вас называют «мадам Щедрин»?
Плисецкая: Я обожаю, когда меня так называют. Не только не обижаюсь, но с радостью откликаюсь. Мне нравится быть его мадам. А в Германии говорят «фрау Щедрин».
Щедрин: Когда к Майе пристают, чтобы она дала автограф, я иногда предлагаю свои услуги и пишу в одно слово: «Мужмайиплисецкой».
— Даете ли вы друг другу профессиональные советы?
Плисецкая: Мне Родион подсказывает в балете. Может, это странно звучит, но у меня не было хороших педагогов. Я как солдат — годен, но не обучен. А он мне всегда говорит по делу: «Вот здесь надо бы попытаться сделать по-другому. Так будет красивее». Такие советы может давать только хороший педагог. А хороший педагог рождается в тысячу раз реже, чем хорошая балерина.
Щедрин: А я верю ее музыкальному слуху. У меня есть концерт для скрипки, в котором о последних 14 тактах я говорю: «Это ты написала». Она меня заставила их написать. «Нельзя это сочинение заканчивать тихо, — сказала Майя. — Нужен эффектный конец»... Когда у нас возникает какая-то проблема — пусть даже в быту, я ей говорю: «Знаешь что, включай свою интуицию!»
— Родион Константинович, вы часто пишете музыку на заказ. Какую музыку вы хотели бы заказать самому себе?
Плисецкая: Давайте я отвечу на этот вопрос. Есть очень большие произведения, которые Щедрин создал «по собственному заказу», — например, «Мертвые души». Сейчас, когда мы живем в Германии, он получает предложения со всего света через свое издательство. В России всегда говорили: «Ох, вдохновение!» Все это ерунда полная. Баху или Моцарту заказывали произведения, которые надо было сделать за неделю...
Щедрин: ... А если не поспеют в срок, не привезут им ни дров, ни пива... У нас превратное представление о заказе. Думают, что это галеры, на которых тебя заковывают в кандалы. Заказ, как правило, — это срок и продолжительность сочинения, а иногда и состав исполнителей. Ничего больше. Ты можешь устремить в этот заказ любые свои мысли, фантазии, музыкальные идеи.
Плисецкая: Жизнь показала, что именно так и надо работать. Это и есть профессионал. Разве Гайдн написал хотя бы одну партитуру без заказа?!
— Правда ли, Майя Михайловна, что вы танцевали в «Лебедином» не то 600, не то 1000 раз?
Плисецкая: В «Лебедином» ровно 800 раз. К сожалению, я не могу сказать, сколько раз я танцевала «Умирающего лебедя», потому что не считала. Может 50 тысяч, может, 100 тысяч раз.
— Неужели за 100 тысяч раз исполнение не превратилось в рутину?
Плисецкая: Нет, потому что я всегда импровизирую. Мне скучно исполнять одинаково. Для меня всегда имела значение сцена — какая она, покатая или ровная, большая или маленькая, есть рампа или нет, играет ли виолончель, скрипка или арфа, поет ли голос...
— Некоторые наши звезды утверждают, что играют только для себя — ну, еще для нескольких избранных.
Плисецкая: А я всегда танцевала только для публики. Мне не интересно выступать для себя. Плохой публики не бывает — бывает только плохое исполнение. Я за такой балет, который трогает душу и сердце. «Скучно» — вот самое гибельное слово в искусстве.
— Что изменилось в балете за последние полвека?
Плисецкая: Очень многое. Он так же продвинулся вперед, как и спорт. Техника у танцовщиков сейчас такая, какая раньше и не снилась. В прошлом, когда кто-то исполнял 32 фуэте, весь мир приходил в волнение, а сейчас делают 100 фуэте, и никто не восторгается...
