Владимиру Дмитриеву в этому году исполнилось 60. Всю жизнь
трудится в Госфильмофонде СССР (теперь России), в настоящее время является
заместителем генерального директора этого громадного архива. Блестящий
теоретик и историк кино, кинокритик. С большим вниманием и интересом относится
к разным киношколам, украинской в том числе. Неоднократно бывал на наших
кинофестивалях «Крок» и «Молодость». Уже не первый год входит в группу
отборщиков конкурсной программы Московского международного кинофестиваля,
в том числе и проходящего в эти дни.
— Каковы ваши надежды на новое кинематографическое столетие?
— У меня нет ощущения, что наступающий XXI век ознаменует
собой новый расцвет мировой культуры. Скорее, будут варьироваться и видоизменяться
достижения века предыдущего, возможно, на более высоком техническом уровне.
Интересно одно: появление все большего количества книг, которые не хочется
читать, фильмов, которые не хочется смотреть, выставок, которые не хочется
посещать. Если раньше так называемое искусство, даже удовлетворенное своей
самоценностью, все же пыталось навести хоть какие-то мосты между собой
и потребителем, и в то же время потребитель стремился если не понять, то
хотя бы прикоснуться к высокому искусству, то теперь они существуют и,
вероятно, будут и впредь существовать вполне суверенно, охраняя от возможного
воздействия собственные территории. Чем скорее к этому привыкнут, тем лучше.
Что же касается кинематографа, то можно предсказать еще
более резкое, чем теперь, разделение на компьютерное крыло, использующее
современные технические достижения (не за горами то время, когда на компьютере
можно будет создать картину, используя чисто виртуальную реальность без
привлечения каких-либо традиционных ингредиентов до актеров включительно
— и это будет талантливо и любопытно), и крыло, ориентирующееся на привычное,
устоявшееся и тяготеющее к простейшему решению (пример датской «Догмы»
здесь наиболее показателен). Возможны и какие-то промежуточные схемы. Во
всяком случае, зрители XXI века будут смотреть на кино другими глазами,
нежели мы, и нельзя поручиться, что во всех случаях нам удастся договориться.
Лично я не всегда могу понять вкусы и привязанности пятнадцатилетнего подростка,
и вполне возможно, что в каких-то удивляющих меня предпочтениях он более
прав, чем я.
— Изменится ли подход к архивному делу в кино?
— Киноархивы — учреждения консервативные, и в этом их спасение.
Наше дело — собирать фильмы, сохранять их, восстанавливать и реставрировать,
создавать и выпускать каталоги, стремясь к академической полноте. Фильмы
могут быть на разных носителях, реставрация — компьютерной, информация
сохраняться, например, на жидких кристаллах. Для архивов все это необходимо.
Но в любом случае кино ХХ века должно сохраняться на традиционном носителе,
то есть на пленке, и реставрироваться должна пленка, а не ее эквиваленты,
но ни одна из лент не должна пропасть. Навсегда исчезнувшие 80 процентов
немых фильмов и 50 процентов картин производства до 1950 года должны чему-нибудь
научить. Хотя бы — бережному отношению к тому, что еще осталось.
— Чем отличаются наши архивы от западных? Как, в частности,
выглядят российские архивы на фоне главных фильмохранилищ мира?
— И Госфильмофонд России, и синематеки Запада занимаются
одним и тем же делом. В глобальных целях у нас нет расхождения, никакого
своего пути здесь быть не может. К сожалению, Госфильмофонд, собравший
одну из лучших в мире коллекцию картин, сталкивается сейчас с тем, что
в технологической области он значительно отстал от Запада, и для технического
перевооружения ему необходимы суммы, многократно превышающие возможности
государства. Но, в любом случае, коллекция полностью сохранилась, современными
лентами она пополняется почти ежедневно, какие-то новшества нам все же
удается вводить, да и жаловаться не в наших привычках. О том, как мы выглядим
«на фоне главных фильмохранилищ мира», мы не думаем, поскольку сами же
и образуем этот «фон».
— Не приведет ли наше технологическое отставание от
Запада к отставанию собственно культурному?
— Мировой опыт показывает — и на Украине, и в России тому
немало примеров, — что технологическое отставание, во-первых, далеко не
всегда автоматически сопровождается отставанием культурным, а, во-вторых,
нашим странам есть что предъявить миру в тех областях культуры, где технология
существенной роли не играет, например, в театре, отчасти в изобразительном
искусстве, да и в кино в определенной степени тоже. Опасно другое: объявление
безусловного отставания государственной традицией и высшей нравственной
ценностью, что может поспособствовать возведению нового «железного занавеса»,
до сих пор любимого значительной частью национал-патриотов. Вот тогда мы
действительно отстанем от остального мира, и, вполне возможно, навсегда.
— Что происходит сегодня в российском кино? Ваша оценка
нарождающихся в нем явлений...
— Кинематографический бум — реальность современной России.
Государственный и частный капиталы постепенно приходят в кинопроизводство,
растет число кинотеатров, зрители из-за высокой цены билетов медленнее,
чем хотелось бы, но возвращаются в залы, посещение которых стало престижным,
телевизионные компании все более активно субсидируют кинопроизводство.
Уменьшается опасность торжествующей любительщины, беспомощного авангарда,
выдающего себя за интеллектуальное искусство, унылой старомодности и просто
творческой бездарности.
Если же говорить конкретно, то, безусловно, сейчас первенствует
санкт-петербургская школа, представленная как именем ее лидера Алексея
Германа, чья картина «Хрусталев, машину!» — по моему убеждению, безусловная
веха в истории мирового кино последнего десятилетия, так и именами таких
режиссеров, как Олег Ковалов, Валерий Огородников, Алексей Балабанов, Дмитрий
Месхиев и нескольких других. Это талантливое, образованное, незакомплексованное
поколение, ленты которого, например балабановский «Брат-2», могут вызывать
споры на грани недоумения своей нравственной позицией, но в целом оно вполне
достойно представляет Россию в европейском кинематографическом процессе
и, можно надеяться, еще не раз заявит о себе.
— В чем главная сложность работы отборщиков Московского
международного фестиваля?
— Она состоит в том, что нам, к сожалению, еще не удалось
убедить кинематографическую общественность большинства стран мира в творческой
и коммерческой необходимости его проведения. Мы редко натыкаемся на прямые
отказы, но нам, как правило, предлагают либо ленты, уже продемонстрированные
на других фестивалях, либо те, художественный уровень которых весьма далек
от наших, даже, к слову, не столь уж завышенных желаний. Пока в России
не будет полноценного кинорынка, сориентированного не только на американские
«блокбастеры», пока не будет побеждено или хотя бы ослаблено влияние видеопиратов,
пока получение премии в Москве не станет престижным событием, предметом
радости и гордости, вряд ли можно рассчитывать на то, что очень старающимся
отборщикам станет легче.
— Видели ли вы украинские картины последних лет, что
вы скажете об их художественном уровне?
— Я видел несколько украинских картин выпуска последних
лет, но не хотел бы высказываться по каждой из них. Скажу только (это мое
личное мнение, отнюдь не претендующее на абсолютную истину), что глубокоуважаемым
украинским мастерам нет никакого смысла держаться за принципы «поэтического
кино». Чрезмерная декоративность, эстетизированная литературность, торжествующая
условность, назойливость, с надрывом взрывающая изнутри плавное кинематографическое
повествование, — все это приметы ушедшего времени, и я не верю в возможность
их возвращения на новом витке. Мне хотелось бы, чтобы украинские, как и
русские режиссеры, научились бы снимать недорогие ленты, построенные на
реалиях сегодняшнего дня, на социальном и психологическом исследовании
происходящих сейчас процессов драматического расставания с прошлым и с
невозможностью сразу вписаться в с трудом прогнозируемое будущее, на преодолении
мифологизированно завышенной самооценки. Думаю, что в результате вы придете
к нормальному европейскому кино, избавленному от провинциальных комплексов.
— Как прорваться — и вам, россиянам, и нам, украинцам
— на мировой рынок?
— На мировые рынки необходимо предлагать качественный товар.
Вряд ли Украина и Россия, обладающие пока ограниченными финансовыми возможностями,
смогут выйти на них с сильным коммерческим проектом, редкие исключения
здесь не в счет. Поэтому придется ориентироваться на «арт-кино», имеющее
небольшую, но очень мобильную и постоянно расширяющуюся аудиторию. Могу
поручиться, что хорошо сделанная лента о трудовом конфликте на заводе «Арсенал»
или о женщине, едущей с сельскохозяйственным товаром для его продажи на
одном из базаров СНГ, имеет б
ольшие возможности для показа в рамках зарубежных кинофестивалей
или специализированного проката, нежели громоздкие исторические полотна,
на создание которых, боюсь, в Украине не хватит ни денег, ни творческих
сил. В последнем, возможно, я ошибаюсь: имея такого великого актера, как
Богдан Ступка, можно замахнуться и на «глобалку».
— Кинокритика в последнее десятилетие довольно существенно
изменилась. К лучшему или худшему — как вы считаете?
— Критиков сейчас мало, много обозревателей и журналистов,
а это совсем не одно и то же. Теоретических статей и серьезных исследований
стараются не читать, и критическая мысль редко оказывает влияние на текущий
кинопроцесс. Сейчас все позволительно: отсутствие доказательств, эссеистская
неточность, размышления от первого лица без оглядки на окружающих, высокопарная
глупость, партийная заангажированность, переписывание статей из Интернета
и многое другое. В будущем, вероятно, критика структурируется, разойдется
по разным углам, попытается, даже оставаясь грубой, все же соблюдать некоторые
моральные нормы. Но в принципе она будет зависеть от текущего кинопроцесса,
иногда подстраиваясь под него, порой, на что хотелось бы надеяться, его
опережая и даже чуть видоизменяя. Но вообще-то, как это ни грустно признать,
вопрос кинокритики в настоящее время не самый важный как в Украине, так
и в России. Подождем хотя бы относительной стабильности — тогда и поговорим.
— Что все-таки ждет нас в наступающем киностолетии?
Есть ли у вас определенный прогноз?
— Я попытался вначале ответить на этот вопрос. Но сейчас,
завершая интервью, должен честно признаться перед самим собой и перед возможными
читателями: не знаю. Столько прогнозов не сбывалось, столь часто великие
режиссеры и теоретики ошибались, столько раз кино предлагало непредусмотренные
варианты развития, что было бы нескромно изображать из себя пророка.
А верю я, прежде всего, в то, чем завершил поздравление
с юбилеем своему замечательному коллеге — директору Музея Киевской киностудии
имени Александра Довженко Татьяне Тимофеевне Деревянко: «Вначале Господь
Бог создал архивы и музеи, а затем уже все остальное».
