(В.Высоцкий)
Жаркий 1980 год был на своей середине. Заканчивался июль. В Москве стояла очередь. Невиданная. Нет, она тянулась не к мавзолею вождя и теснилась не за сухой колбасой или импортными сапогами. Люди в очереди стояли, от гостиницы «Россия» до Таганки, к человеку. Oчередь вела ко гробу, но в ней с магнитофонных пленок звучали веселые песни. Очередь благоговейно ожидала последней встречи с поэтом, хотя тот не имел напечатанных произведений. Власти и милиция вели себя, как на войне или при облаве, однако люди ютились даже на крышах..
Потому что это был Высоцкий. В тот миг, когда он отошел в вечность, он стал классиком.
Есть действительно что-то фатальное в некоторых цифрах. 25 января Высоцкий родился — 25 июля умер. За год до этого, того же 25 июля, победил клиническую смерть. Между двумя одинаковыми датами возвысились коротких 42 года, в которых проявилась такая долгая жизнь. Жизнь, подобная беззаконной комете, нарушающей, как тогда представлялось, раз и навсегда установленный порядок. Аура его облика не рассыпалась блестящим фейерверком, а оказалась будоражащим атмосферу общества вулканом.
Третья четверть века, официально проходившая под фанфары пленумов и ударных строек, получила особую окраску благодаря уникальному творчеству и самому факту присутствия личности Высоцкого. Он стал знаком эпохи.
В 60-е годы, когда социалистический строй начал утрачивать свои исконные черты, появились песни Высоцкого. За короткое время первые опыты отошли в тень, уступив дорогу истинным сочинениям — стихам-песням. Наверное, и впредь не будет дано ответа, как человек, не изучавший, в обычном понимании, метрику, композицию, вокал, мог создать т а к о е. Его песни — конечно, не лирический жанр. Это драма, сатира, трагедия, спрессованные в три минуты, способные заменить целый спектакль, точнее — являющиеся таковыми по напряженности и мастерству. Среди них есть песня-метафора, песня-баллада, песня-реквием и уникальная песня-басня. Настоящая поющая энциклопедия времени. И вневременная тоже. На фоне существовавших тогда дозволенных популярных сочинений, многие из которых тревожили воздух, песни Высоцкого тревожили души. Его выступления для тысяч людей явились откровением, самовыражением, настоящим потрясением.
А вскоре пришла известность и такая острая слава. В жизнь автора навсегда вошло неформальное признание общества и одновременно отторжение существовавшей системой, пристрастная, злобствующая критика, нередко клевета. Находившиеся у власти — слушая Высоцкого — позволяли его во многих случаях запрещать, травить, однажды пытались арестовать. Поэт-певец был известен всем и никем не признан официально. Напечатано, по сути, не было и строчки, хотя пленки с записями измерялись километрами. Растущая популярность воскресила было казалось забытое явление — хождение текстов в списках и вариантах.
Творчество Высоцкого, несмотря на отнюдь не наставнический возраст поэта, оказалось фактом социальной жизни. Внешне не очень примечательный, певец стал эталоном гражданственности, воплощением морального императива, говоря высоким слогом — властителем дум. В огромной стране чтили не только автора, но и человека, неотделимого от автора. По-особому относились ко многим людям только оттого, что «он знает» или «имеет всего Высоцкого»; видевший актера в концерте, тем более — в спектакле, воспринимался почти как раритет. Не говоря уже о высоком звании «друг Высоцкого» (часто, правда, не соответствовавшем действительности) — оно служило настоящей охранной грамотой.
Стихам-песням Высоцкого нельзя найти однозначного места в литературной классификации, всегда несколько суживающей предмет. В них бьется целый мир: непокорный, страстный, терпкий, сильный, яростный и обреченный — бьется и перехлестывает через край. Он способен отпугивать и отталкивать, но в силах заворожить навсегда. Задумавшись раз, вникнув однажды, углубляться в этот мир возможно бесконечно. Это даже не мир, а целая планета. Это феномен Высоцкого.
Жизненная и поэтическая энергия этих песен сделала их реалиями самой действительности. На вершинах и скалах бывшего Советского Союза остались стихи Высоцкого, давно пополнившие состав афоризмов, где звучит не только гимн отважным альпинистам, но проявляется моральный закон: «Лучше гор могут быть только горы. На которых еще не бывал». Знаменитые волки, ставшие мишенью беспощадной охоты, поднялись до символа непокорности и протеста и в музыке обошли планету — от Франции до Японии. Недаром разведчиков учили в любых условиях вырывать победу, вбирая волчью хватку из песенных строк. Невеселые слова о скакуне с ипподрома воспринимались как кредо стремящейся к свободе независимой индивидуальности: «Я согласен бегать в табуне — Но не под седлом и без узды!». Судьба не только самого автора, но и многих современников неслась, как «кони привередливые». Некоторые же фрагменты «простому советскому человеку» читать было стыдно: «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» или: «Нет-нет, у народа не трудная роль: Упасть на колени — какая проблема?!»
Высоцкий изначально объединил в себе поэта, композитора, аккомпаниатора, певца, при этом не исполняя, а проживая каждую песню. Словно она единственная. Или последняя. Напряжения, потраченного за одно выступление, с успехом хватило бы на разработку оперной партии. Необычный голос Высоцкого, вроде совсем не предназначенный для сцены, тем более для пения, по непостижимой справедливости искусства оказался одной из составляющих художественной ткани произведения. Петь с таким голосом — как будто бросать вызов судьбе. Но сколько этот голос вместил обаяния, какая в нем неподражаемая, безграничная выразительность. Такой густой и такой человечный, кажется, все переживший и испытавший, во все проникший, все понимающий. Небольшой по диапаз ону, этот голос наполнял зал и мог подчинять себе оркестр. Если же, по законам вокала, не хватало диафрагмы, тогда подключалось сердце. Так, как голос нельзя было изменить, так ему невозможно подражать. Оттого исполнять (не озвучивать) Высоцкого не дано никому. Голос дополняют неимоверно богатые, многоликие интонации — его словно видишь: вот здесь он улыбается, здесь протестует, там строг, там нежен. Им высказано все: стойкость, шутка, требовательность, сомнение, отвага, страдание, грусть, бережность — все, кроме равнодушия. Голос певца украшает виртуозная, экспрессивная, смелая и одновременно выверенная, сдержанная манера исполнения, не говоря о великолепной дикции и классическом старомосковском произношении. Смело и постоянно Высоцкий, как мускулами, играл грамматическими формами, синтаксическими конструкциями, звуками и даже знаками препинания. Причем ему никогда не изменяли вкус и чувство меры. Общая исключительная талантливость покрывала некоторые погрешности стиля или неточность рифмы.
Высоцкий был способен свои сочинения только писать. И был бы одним из популярных поэтов. Но он стал их петь. Выбрав песню, он выбрал судьбу. Наверное, все черты его глубокой, талантливой, честной человеческой личности отразились в песнях. Он прожил жизнь «на краю», смело, дерзко, взахлеб. Обладал сильным полем редкостного личного обаяния. Превыше всего ставил творчество. Самый важный вопрос для него был: сколько ему предстоит лет, месяцев, недель, дней, часов творчества? В человеке ценил духовную красоту, в мужчине — соединение доброты, силы и ума. Как его непревзойденный Жеглов, поступал если иногда не по закону, то всегда — по совести. Осознанно ненавидел мещан. Свои силы, в отличие от лирического героя, не разбазарил. Убеждения, в случае крайней необходимости, мог отстоять не только словами. Познал колдовскую власть любви. Обрел друзей, которые не изменили. Нисколько не был испорчен популярностью и славой. Имел полное право написать: «свято верю в чистоту Снегов и слов». Как истинный поэт, имел предчувствие судьбы. Понимал собственное влияние, знал силу таланта. Был достоин своих песен.
Песни входили в жизнь сами по себе, автор оставался сам по себе. Одно дело — непризнанный талант. Другое — талант недозволенный, не отмеченный ни публикациями, ни званиями, ни наградами конкурса, ни хотя бы приглашением на фестиваль. Если столь многие с концертами ездили, то Высоцкий с концертами прорывался. Даже на уровне быта слухи, которые, в лучшем случае, называются пикантными, терзали только его имя. Они распространялись кому-то в угоду, ему — во зло, они сочились примитивной завистью к звезде чужой яркой судьбы. Он проходил по жизни гладиатором — борющимся, но и в самой победе обреченным на поражение. Но все-таки он был счастливым человеком. Пожалуй, даже очень счастливым. В духе тех благородных традиций, когда счастье — преодоление великих трудностей и покорение высоких творческих вершин (как у Лермонтова: «Что без страданий жизнь поэта? И что без бури океан?»). Не раз Высоцкий сам говорил, что кричит в пустоту. Оказалось — в безмерность. Никогда он не жил, не вел себя, не был кумиом, идолом, тем более банальным «любимцем публики». Быть живым — таково его стремление, и мольба, и последнее — нет! — вечное желание.
Многих будоражила жизнь Высоцкого. Но всех всколыхнула его смерть, обрушившаяся, как удар черной молнии. Это было потрясением и просветлением одновременно. По огромным просторам изустно неслась печальная весть. А Москва с ним прощалась, как прощается дерево с последним листком. И хоронила в костюме мятежного принца. Так раньше Франция хоронила Жерара Филипа — в костюме Сида. Люди уже ничего не могли изменить — только усыпать дорогу цветами. Судьбе было под силу большее: родители при рождении не окрестили поэта, и православным именем его окрестила смерть — он умер в дни чествования Св. князя Владимира.
На уход, равнозначный гибели, откликнулись знаменитые современники и оставшиеся безымянными авторы. Вскоре страну захлстнули самиздатовские стихи и воспоминания: люди, способные поделиться своей памятью, хотели, чтобы хотя б смерть Высоцкого не оболгали. Кто-то из поклонников даже сравнивал его со святым. Ловкачи грели лапы на тиражировании фотографий, включая кладбищенский вид, которые расходились миллионами. Однако и тогда неугодный автор продолжал быть вне закона, оставаясь Гамлетом русского искусства.
Коренные изменения в отношении к творчеству Высоцкого осуществились, когда государственная система сделала первые шаги по новому пути. Память о Высоцком перестала метаться в роковом кругу, который сжимал его жизнь. Как будто прорвало невидимую плотину: репортаж программы «Время» шел под музыку Высоцкого, какой-то фильм мог рассчитывать на зрителей только потому, что там звучали песни Высоцкого, поставлены были спектакли и кинофильмы, присуждена Государственная премия, к порту Новороссийск приписан корабль «Владимир Высоцкий», одна из малых планет получила название Владвысоцкий. Вышли стихотворения, фотографии, серии пластинок. Каждый новый выпуск добавлялся еще одним запоздалым цветком — не в венок признания, а на могильную плиту. Горькая наша несправедливость, вошедшая в традицию...
Теперь все больше издается книг Высоцкого, книг о Высоцком, выходят передачи, проводятся конференции. Литературоведческая наука пополнилась новым понятием, а русский язык — новым словом: высоцковедение. Наконец появилась и осязаемая точка памяти — Центр- музей В.С.Высоцкого.
Он ушел за горизонт молодым. Что ж, «Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный поэт». Закончена жизнь. Но не творчество. Потому что в нем звучит то, что находится вне времени, что никогда не устареет — честь, свобода, долг, мужество, достоинство, любовь, дружба, духовность: «Время эти понятья не стерло. Нужно только поднять верхний пласт — И дымящейся кровью из горла Чувства вечные хлынут на нас». Как глубоко современна мысль: «Да, нас ненависть в плен захватила сейчас. Но не злоба нас будет из плена вести». Многим нынешним «жирным котам» бьют по морде слова: «Я не люблю уверенности сытой, — Уж лучше пусть откажут тормоза». И в будущем над головами людей неизменно будет звучать набат надтреснутого голоса Высоцкого: «И цена есть цена, и вина есть вина, И всегда хорошо, если честь спасена». Некоторые, наверное, воспримут и его заветное: «Может, кто-то когда-то поставит свечу Мне за голый мой нерв, на котором кричу».
Поступки, подобно истории, не знают сослагательного наклонения. Но совершенно реально утверждать: в августе 1991 г. Высоцкий находился бы у Белого дома. Не только с гитарой на временных подмостках, но и с автоматом на этажах. Впрочем, он там был. Своими стихами, когда президент России, обращаясь к войскам, посланным путчистами, призывал каждого помнить, как однажды изменил положение «один, который не стрелял». В те же дни почти мистическое чувство охватывало от предвидения поэта: «Самоубийц — числом до ста — Сгоняли танками с моста»
А что бы сотворил Высоцкий в современном обществе! Как досталось бы от него многим партиям, организациям и лицам, смазливости рекламы, вульгарной власти бицепсов, засилью «чернухи». Особенно «фанерным» исполнителям — от человека, поющего всегда «на разрыве аорты».
Но это — наклонение условное. В действительности же нередко встречаются люди, не знающие о поэте-певце. Что ж, таким стоит только посочувствовать. И позавидовать тому, кто прочитает Высоцкого в первый раз.
Часто воспринимали, трактовали облик Высоцкого очень по-разному, в зависимости от песенных характеров, от кинематографических и театральных ролей. Среди многих образов, должно быть, наиболее соответствует ему роль Ганнибала («Сказ про то, как царь Петр арапа женил»), где, кажется впервые, актер умер в своем герое. На эту роль выбирали исполнителя, который смог бы вполне передать русскую душу Ганнибала, а не его африканскую внешность. Сквозь лубочность стилистики проступал серьезный, драматичный, в чем-то даже трагический тип, в первую очередь — солдата, человека чести, верного своей присяге. Именно такой образ более всего соответствует Высоцкому — человека, преданного своему отечеству, автора, не изменившего своему талану. Как революционер Бродский («Интервенция»), как офицер Брусенцов («Служили два товарища»). Как поэт-певец Высоцкий, сравнивший собственные выступления с боем: «Я к микрофону встал... точно — к амбразуре». Не эпатирующим возмутителем с гитарой ворвался он в русскую культуру и не богемным «бардом» запомнился в ней (кстати, в суровой Шотландии бард — певец-воин). Говоря образно, Высоцкий и посмертно остается на посту долга и чести, — остается тем часовым, о котором когда-то Гейне сказал: «Свободен пост! Мое слабеет тело... Один упал — другой сменил бойца! Я не сдаюсь! Еще оружье цело, И только жизнь иссякла до конца». И «горящее сердце солдата», воспетое Высоцким, не остыло в братской могиле. оно бьется в его строках, строках мысли и мужества.
Двадцать пять лет, как Владимира Высоцкого нет в нашей обыденности. Но нельзя сказать, что он ушел из нашей жизни. Да, отправившийся в вечное плавание корабль Высоцкого не войдет в прежнюю гавань. Однако самому времени уже не стереть заветную строчку: «Среди невзятых рубежей Один — за мной!».
Когда говорят о поэте, часто цитируют: «Я, конечно. вернусь...» Он не вернется. Мы будем возвращаться к нему. Всегда.
