Мятежный, неугомонный, не ведающий никаких рамок и границ бунтарь, новатор, скандалист — вот только несколько эпитетов, которыми журналисты называют этого режиссера. Жолдак, организовав в конце позапрошлой осени гастроли своих харьковских спектаклей, на этот раз привез в столицу плод своего последнего творения — спектакль «Войцек», поставленный в Черкасском театре им. Т. Шевченко по мотивам неоконченной пьесы немецкого писателя начала позапрошлого века Георга Бюхнера.
«Войцек», повествующий о том, как солдат убил свою любовницу из-за ревности, был сыгран четыре раза на столичной сцене и завершил Дни немецкой культуры в Украине. Андрей Жолдак, который последние годы работает главным образом в Германии, теперь тоже может считаться частью этой культуры, все еще чужой и малопонятной для выросших на образцах соцреализма постсоветских людей. Эту свою принадлежность к Европе режиссер, со свойственными ему нарциссизмом и нетерпимостью к другим, всякий раз подчеркивает, когда во время очередного вояжа на Родину без разбора критикует всех в Украине и все, что делается здесь — чем сильно напоминает лакея Яшу из чеховского «Вишневого сада», который, послонявшись несколько лет по парижам, настолько преисполнился чувства собственного превосходства перед своими соотечественниками, что стал презирать даже родную мать...
Подобное же чувство превосходства и брезгливости «неформальный лидер украинского театра», как без лишней скромности величает себя сам режиссер, испытывает к «неньке-Украине», которой, конечно же, сегодня особо гордиться нечем. Трудно спорить с тем, что не только ее политиков, но даже и народ — как это ни еретически звучит для патриотического уха, — этим политикам власть делегирующий, есть за что презирать. Но вот стоит ли это свое презрение и сомнительное превосходство (свидетельствующее не о добродетелях, а о непомерной гордости) постоянно демонстрировать другим — это уже вопрос воспитания, вопрос культуры. И с этой культурой, если понимать под этим словом не ремесленническую сноровку в постановке спектаклей, а способность уважать людей, любить их и сострадать им, — Андрей Валерьевич совсем не дружит.
«Потомок» знатного украинского рода Тобилевичей, как, опять же, представлял себя сам режиссер и чью фамилию еще недавно пристегивал на театральных афишах к своей, и на этот раз не удержался от очередного смачного плевка в «поганую рожу» обидевшей его недостаточным вниманием «неньки-мачехи». Хотя творивший на исходе эпохи романтизма Бюхнер писал свою пьесу о бедственном положении немецкого народа, — режиссер, как это новатору и полагается, ставит спектакль о своем времени, о своем народе, о своей стране. Правда, в отличие от драматурга, в пьесе которого роль обрекающего людей на страдания и даже на преступления фатума исполняет природа, Жолдак склонен во всем винить социум — политиков и всех нас, непутевых, в Украине сущих.
«Войцек», ничем принципиально не отличающийся от других шумных и экспрессивных жолдаковских спектаклей последних лет, является громким истеричным обвинением Украины и мира в том, что к моменту появления на планете Андрея Валерьевича ему не сделали здесь красиво. Он настолько неудержим и неразборчив в этом своем желании выкрикнуть, выхаркнуть свою обиду, что втягивает в пространство своих гневных сценических памфлетов все, что попадется под руку: рок-музыку и различные шумы, цитаты из Библии, репродукции старинных икон и светских картин на темы Писания, портреты тиранов и кадры кинохроники...
Создавая на сцене вместе с болгарской художницей Титой Димовой лабиринт из стеклянных комнат-кабинок, режиссер словно дает нам понять, что мы для него, как и работающие с ним актеры, — всего лишь подручный экспериментальный материал. Уж больно эти стеклянные помещения — особенно снятые сверху камерой и проецируемые на три висящие на авансцене экрана — напоминают прозрачный лабораторный ящик для подопытных крыс. В этих просматриваемых насквозь комнатах-коробках исполнители на протяжении более чем двух часов будут бегать, прыгать, изображать жестокое избиение милицией несчастных, не ведающих, что такое человеческое достоинство, украинских граждан. Еще исполнители воодушевленно станут имитировать здесь традиционный половой акт-зачатие Войцеком и Марией на Луне (!?) ребенка, и нетрадиционную однополую мужскую любовь двух украинских милиционеров (чего, как вы догадываетесь, нет у Бюхнера). Наконец, уже без всякой имитации, подопытные черкасские актеры, уверовавшие в мессианское предназначение заезжего режиссера, начнут ругаться аутентичным русским матом. Без крепкого мата, моду на который Жолдак позаимствовал в Москве — там хуже извозчиков теперь ругаются даже на мхатовской сцене, — он может показаться не совсем современным режиссером, чего наш непонятый «гений» боится более всего.
А еще он теперь, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к театральному авангарду, который возник в пику любым проявлениям классической эстетики, ее красоты и гармонии, любит водружать на сцене унитаз. В данном случае этот интимный бытовой предмет, по словам объясняющего свой замысел еще до начала действия режиссера, является, ни много ни мало, образом все той же презираемой им Украины — что часть зрителей встречает аплодисментами, словно некое эстетическое и философское откровение. Правда, портреты Ющенко и Тимошенко, которые символизируют современную украинскую власть, Жолдак на всякий случай повесил в противоположном от вонючего образа Родины углу сцены. Явно «мочить» Президента и премьер-министра в сортире режиссер не рискнул, поскольку, как заявил в прессе, ждет от них предложения возглавить Национальный театр...
Идея театрального ли, социального ли бунта, которой одержим Андрей Жолдак, сама по себе, даже если протест направлен против несправедливости, бездумности, бездушия, неправды и рутины, еще не является оправданием для разрушения, сопровождающего эстетические и психологические эксперименты, проводимые режиссером. Все решает то, кем, как и ради чего бунт или революция совершается. Жолдак, который заигрался в театрального мессию, (не понимая, что на почве мессианства можно и «ку-ку»), вершит свой бунт исключительно ради самого себя, ради своей личной славы. Ибо человек, обеспокоенный судьбами своей Родины и своего народа, не будет без устали говорить о себе, не будет грубо оскорблять других только за то, что они живут, думают, чувствуют и работают по-другому.
В этой театральной истории мятежного, «отвергнутого» режиссера (а ведь ему в свое время дали возглавить одну из лучших театральных трупп Украины) больше всего жалко обманутых актеров и публику. Не имея возможности видеть то, что происходит в мировом театре, они, основываясь на спектаклях Жолдака, могут подумать, что кроме агрессивного, пытающегося уместить весь мир в сортире творчества, в нем больше ничего нет. Нет предельно внимательных и сострадательных к человеку Някрошюса, Помры, Додина, Херманиса... Впрочем, вряд ли стоит сильно сокрушаться по поводу обманщиков и их жертв. Ведь обмануть можно только того, кто хочет быть обманутым.
