До самого последнего момента в это как-то не верилось. Не верилось даже в самое существование Йоса Стеллинга. Ведь, что греха таить, украинский киноман похож на марсианина, свалившегося в Сахару: вокруг — до боли знакомый однообразный пейзаж и миражи, авторство которых относится, скорее, к разряду божественного провидения. А то, что Стеллинг божественно хорош в производстве кинематографических иллюзий — вне сомнения. Его бессловесные, околдовывающие фильмы всегда оставляют осмысление на потом, во время же сеанса экранной магии — попросту погружают в себя. Это не назовешь ни авангардом, ни постмодерном, это вообще вне стилей — это, более чем какое-либо иное кино, — особые послания, знаки из того мира, где краски и звуки имеют свежесть первых дней творения.
Стеллинговские «Стрелочник» и «Иллюзионист» в 1980-х, «Летучий голландец» в 1990-х у нас стали частью кинематографического сознания, принявшего и полюбившего эти фильмы, быть может, даже более истово, чем где бы то ни было. В Нидерландах, впрочем, его считают отцом тамошнего кинематографического бума. Он основал ныне знаменитый всеголландский кинофестиваль в Утрехте и он впервые показал миру, что голландское кино — реально. У нас же он — один из непременных объектов культурного обожания, к этому уже все привыкли. Но реальный, живой Стеллинг в Киеве — немыслимо. Тем не менее это произошло — Стеллинг в Киеве, приехал возглавить жюри «Молодости»; Стеллинг на сцене Дома кинематографистов представляет свой последний фильм «Ни самолетов, ни поездов»; Стеллинг ужинает говядиной- фри в киевском ресторане «Стена», попутно обсуждая национальные особенности футбольной игры (кстати, у него свое кафе в Амстердаме под названием «Springhaver»); Стеллинг раздает интервью. Последняя деталь впечатлила — маэстро оказался на удивление общительным и охотно откликался на любое предложение общения. Чтобы задать свои вопросы, мне пришлось отстоять даже небольшую очередь, ожидая, пока с режиссером наговорится коллега из Питера. И хотя время поджимало — Йос к своей работе главы жюри относился очень добросовестно — беседа у нас состоялась. Не столько «за кино», сколько «за жизнь». Да и зачем о кино-то? Его и посмотреть можно.
— Вы — один из зачинателей современного голландского кино...
— Это не так. Я с этим не согласен. Это утверждение на совести голландской прессы. Новое кино в Нидерландах — не мое изобретение.
— Но существует ли нидерландский кинематограф как определенная школа — типа «новой волны» во Франции?
— В смысле обучения — конечно же, существует. Есть официальные университеты в Амстердаме... А в остальном — я думаю, что в кинематографе каждой страны — свои особенности. Проводить параллели между ними — довольно сложное занятие.
— Если представить голландское кино как некий пейзаж, как бы вы могли определить свое место в нем?
— Такое место можно определить по-разному, в зависимости от страны. Люди из каждой страны по- разному смотрят на голландскую культуру. Все зависит от угла зрения, от позиции, которую вы выбираете. Ваше отношение к определенным вещам в искусстве зависит от того, как вы ощущаете эти вещи внутренне. Приемлете ли вы их или отвергаете. Один из моих друзей-кинорежиссеров, например, во Франции более популярен, чем я, но зато в Италии, напротив, мои фильмы намного более известны. Обзор, вид пейзажа зависит от того, какую позицию вы занимаете. И каждая страна имеет свое собственное положение относительно Нидерландского кинопейзажа.
— Можете ли вы назвать себя романтиком?
— Если искренне — конечно, да.
— В романтизме очень важным понятием является ирония. Но есть ли вещи, над которыми вы бы не стали иронизировать?
— Мне не нравятся фильмы о политике или какие-то групповые вещи, подчиняющие себе индивидуальность. Я стараюсь просто быть человеком и находиться в центре обычных человеческих отношений. Меня интересуют жизнь и смерть, но, повторюсь, не политика.
— А к каким вещам вы относитесь достаточно серьезно и не можете над ними шутить?
— Обычно смеются над тем, что глупо. Я бы даже смеяться не стал над глупостью. Самое ужасное — это ее разнообразные проявления. Когда люди пытаются навязать свою волю другим людям.
— Раньше кино называли «великий немой». Многие ваши фильмы также обходились без слов, а вот в последнем фильме «Ни самолетов, ни поездов» много диалогов, герои вдруг разговорились. С чем связана такая перемена?
— Это на самом деле не перемена. Если вы внимательно послушаете актеров в фильме, то поймете, что они ничего не говорят. Они произносят маленькие глупые вещи ни о чем. Там нет реальных диалогов. Что-то о персонажах, друг о друге, о конкретных лицах, но не о том, что происходит в фильме.
— То есть слово для вас не является важной частью кино?
— Диалоги обращаются к мозгу. Но мозги не важны для производства фильмов. Необходимо использовать сердце. Если вы режиссер, то вы нуждаетесь в сердце, не в мозгах. А диалоги — рассудочны.
— А ваши фильмы от чего больше идут — от сердца или от головы?
— Конечно же, из сердца. Мозг врет все время. Сердце не обманывает никогда.
— Чем важны для вас такие эпохи, как Средневековье, Ренессанс?
— Ренессанс — это была свобода. Ренессанс открыл все. Он пришел из Италии — как свобода, как свет, зажегшийся там. Это было время, когда у каждого появился свой маленький бог, это было начало освобождения. В это время начало раскрепощаться искусство, а соревнование, соперничество стало уступать свободе.
— Можете ли вы сказать, что центральные персонажи ваших фильмов — одинокие люди?
— Это не настолько важно. Тема моих фильмов — это одиночество, но не одинокие люди. Происходящее в фильме — сродни шахматной игре, и мне нравится то, как в конце фильма возникает чувство одиночества.
— Мне кажется, что вы снимаете фильмы про одного человека, носящего разные имена. Можете ли описать этого человека?
— Хороший вопрос. Да, это — как маленький солдат Годара. Мои герои всегда — жертвы обстоятельств. И в конце они должны принимать свое решение, исходя из этого. Это ведь часть и моей реальности. Я рассматриваю это очень внимательно. Когда вот что-то происходит с тобой, когда наваливается куча разных распрекрасных обстоятельств, и возникает вопрос, как из этого всего выкарабкаться — вот это именно представляет интерес для зрителя.
— Ну и тогда последний хороший вопрос. Как, по-вашему, есть ли кино в раю?
— Кино — это уже рай. Рай — это тоже кино. Кино — это великий выход из жизни, великое бегство от нее. Ты знаешь — вот ты рождаешься, взрослеешь, и ты попросту не отдаешь себе отчета в том, что ты вообще живешь — ты только быстро и много что-то делаешь — то, что требует от тебя общество. И только потом ты начинаешь понимать, что же такое твоя жизнь, но тогда ты уже стареешь и затем — умираешь. И это очень ужасная история. И тебе нужно что-то еще, чтобы убежать. Нужна отдушина, религия. Искусство. Дети. Это — выход, это — мечта. Вот что это такое. Когда забываешь о своей печали...
