Юлию Рутберг, актрису театра им. Е. Вахтангова, с ее чуть хрипловатым, обладающим богатой палитрой голосом, сочетающимся с прекрасной пластикой, ярко индивидуальной внешностью, элегантностью, умом и виртуозным владением профессией, знает и ценит самый широкий зрительский круг. Наиболее многочисленная телевизионная аудитория помнит стервозного доктора из «Московских окон» и уморительную почитательницу тибетских духовных изысков из «Не родись красивой». Киноманы помнят и могут перечислить около 40 фильмов, в которых снялась актриса. От дебюта «Руанская дева по прозвищу Пышка» до не единожды награжденного «Макарова», «Похорон Сталина», «Атлантиды», «Фаталистов» и «Прощайте, доктор Фрейд». Театральные же гурманы с удовольствием назовут ее работы в «Пиковой даме» Петра Фоменко, «Хлестакове» Владимира Мирзоева, «Зойкиной квартире» Гарри Черняховского, «Даме без камелий» Романа Виктюка и многих других, к счастью, знакомых и киевскому театральному бомонду.
Костюмная феерия и разнообразие грима на подмостках и киноплощадках, определили вкус к изысканной, строгой и удобной одежде в быту и почти полное отсутствие макияжа. И еще Юлия Рутберг внимательно и доброжелательно следит за работами коллег, регулярно посещая премьеры и не пропуская ни одного просмотра на кинофестивалях. Профессия для Юлии Рутберг — источник жизни и вдохновения, повод для философских размышлений и стимул к самосовершенствованию.
Недавно в ее родном театре им. Вахтангова состоялась премьера комедии «Королевы красоты», которая и послужила поводом для общения. (Кстати, сейчас на канале «1+1» идет сериал «Иван Подушкин — джентльмен сыска», в котором Юлия Рутберг играет эксцентричную мать главного героя).
— Юлия, вы много и плодотворно работаете в театре, в кино и на ТВ. Есть ли в этом триумвирате приоритеты? И как продолжение этого вопроса, ваше мнение о природе профессии, чего больше: она несет в себе для артиста — радости или стрессов?
— Для меня всегда более серьезной была работа в театре, которому я служу уже 15 лет Мне всегда казалось, что театральные актеры более освещены, они глубже работают, чем в кинематографе. Может быть, за исключением таких столпов, как Баталов или Стриженов, у которых было соединение мхатовской школы и работы во МХАТе. К тому же, им так повезло с режиссерами, с ролями, что они стали выразителями своего времени, определенной эпохи. И их роли стали так значимы, что когда мы говорим Баталов, за этим стоит поколенческий срез героев, которых он сыграл. Я для себя выбрала театр, потому что мне казалось, что там, в отличие от кинематографа, можно что-то изменить. Предположим, спектакль сегодня не получился, можно завтра попробовать то, послезавтра это. В театре играет живой человек, по профессии — актер. И независимо от того, водевиль мы играем или трагедию — это всегда окрашено тем флером, с которым мы переступили порог театра. Поэтому для меня театр — самое святое искусство. Знаменитый театр им. Е. Вахтангова, в котором имею честь служить, переживал, как и все театры, в течение нескольких лет адское время, когда появились видеомагнитофоны, появился поток кассет и люди стали, сидя дома, смотреть недоступное, прекрасное кино — это было так тяжело. Например, спектакль «Дети Арбата», в котором были грандиозные актерские работы, растворился в безвременье. На сцену выходило 32 человека, а в зале сидело 50 — невыносимо. Мы видели практически пустой зал. Это была большая травма. Отстояв в этом окопе 4 года, когда зритель потянулся к нам снова, я поняла, что театр выиграл. Даже у такого великого человека, как Михаил Ромм, который предрекал театру смерть и говорил, что всех пожрет телевидение. Театр доказал, что зритель, насмотревшись пленки, получив удовольствие от искусства, которое можно в любой момент остановить, чтобы взять добавку салата оливье, потянулся к сотворчеству переживаний. Театр — это здесь и сейчас. И когда человек понимает, что здесь и сейчас произошло чудо, подменить это ничем невозможно. Поэтому я верую в то, что театр — самое сложное искусство. Мне очень повезло с режиссурой, и я росла вместе с ролями. Сначала это было пиршество главных ролей, потом главные вторые роли. Меня педагоги очень хорошо учили, что калибр артиста — это не количество слов, а умение жить на сцене и быть интересной зрителям. Очень часто первые роли проигрывают вторым…
— Простите, но очень часто это еще зависит от режиссера- постановщика, потому что артиста могут обвинить в том, что он «тянет одеяло на себя».
— Безусловно. Но никто не отменял такие понятия, как культура и чувство меры. Чувство меры во веки веков будет мерилом того, насколько актер ансамблевый или самодостаточный, спектакль командный или бенефисный.
— Меняются времена, меняется зритель, театр, как и общество в целом, делает крен в сторону коммерциализации, что вы думаете о сегодняшней репертуарной политике театра?
— Не дай бог жить в эпоху перемен. С одной стороны — это интересно, занимательно. С другой, происходят удивительные вещи. Если говорить о литературной основе, и о том, что театр стал театром развлечений. За это надо сказать спасибо телевидению, которое расплодило зомбированную публику, считающую, что артист — это тот же официант — ему можно приказать, а он будет обслуживать. Я никогда не подписывала никаких контрактов, по поводу того, что, поступая в театр, буду кого-то обслуживать. У меня есть убеждения, от которых никогда в жизни не откажусь. Не хочу принимать участие в тех вещах, которые для меня унизительны. Слишком ценю свою прожитую уже в театре Вахтангова жизнь, с такими замечательными режиссерами, как Фоменко, Виктюк, Мирзоев, Черняховский, Жолдак. Очень люблю эксперименты. Всегда удивляюсь, когда люди планируют успех. Это вообще божий промысел — успех. Для меня, прежде всего, важно, с кем сажусь в лодку и о чем мы договариваемся на берегу.
Эпоха перемен нарисовала деньги в очередной раз. Мы живем во «времена золотого ключа», и человек, у которого есть «зеленые», «желтые» или «красные», покупает и заказывает все. Можно заказать, спектакль, книжку, издать ее на свои деньги, заключить с каналом какие-то сделки о том, что покупаются какие-то права, и еще при этом сыграть в этом сериале главную роль. Только плати деньги. Меня это не устраивает. Когда поднимаю голову и вижу ночное небо, полное звезд, думаю: «Господи, неба не хватает для скоропекущихся звезд». Где же профессионалы, где умельцы, где люди, которые всегда определяли высшую планку искусства, театра, кинематографа… Идет грандиозная подмена ценностей. Чтобы «держать марку», когда иду сниматься в сериале, совершенно не разделяю сериал и кино, антрепризы и театр. Ведь представляю-то себя и работаю с равной отдачей. Должно быть понятие чести мундира.
— Что для вас входит в понятие «честь мундира»?
— У меня есть лицо и есть фамилия. Я зарабатывала себе фамилию. Фамилию же получила в подарок от папы, и мне не хотелось бы ее запятнать, потому что у папы тоже прошла жизнь, когда эта фамилия что-то значила. Очень спокойно отношусь к вакханалии с призами и премиями. Для меня очень важно, когда после спектакля кто-то из коллег, которых люблю и уважаю, приходит и говорит хорошие слова. И когда выпадает честь играть с кем-то из них, то это гораздо большая награда, чем «Серебряная каска» или «Алюминиевая миска». Мне кажется, что в театр пришла такая же беда, как и в кинематограф, потому что за деньги можно купить все.
— Чем подпитывалась ваша любовь к эксперименту в работе, например, с Андреем Жолдаком?
— Без поиска и без новых форм в театре нечего делать. Только вот существует подлинный поиск и подмена. Мне кажется, что «Чайка» у Жолдака — это был полет на Марс. Этим спектаклем начинался новый ХХ век. Это стало эмблемой МХАТа. Я с нежностью отношусь к этому спектаклю, но мы были очень строги с Жолдаком. Очень много спорили. У меня было великое противостояние с ним, серьезные конфликты. И каждый раз он понимал, что мы, артисты, тянули его на поле «проживания» в такой форме, понимал, что мы были правы. Он сейчас стал модным, гламурным, работает на Европу. Андрей придумывает иногда потрясающие вещи, но не может их объяснить. Ему нужен человек, который бы его сдерживал, объяснял. Мы требовали объяснений, постановки задачи. Я говорила: «Ты должен объяснить, чего хочешь этим добиться». Тогда другой принцип понимания. Артист, который не понимает, что делать на сцене, публике ничего не может дать.
— Есть режиссеры, к работе с которыми хочется возвращаться. Кто это для вас?
— Петр Фоменко. С удовольствием поработала бы с Романом Григорьевичем. Только на его поле, на чужом он не может работать. У нас с ним замечательный контакт, и я так благодарна ему. Когда работаешь с Виктюком, у него все хорошо, со знаком плюс, а потом к Петру Наумовичу — все наоборот. И ты обязательно должен поверить, даже перестроиться на уровне каких-то биологических процессов. Они фантастические люди, настолько много знают о театре, о психологическом театре и о великой форме театра. Какие-то вещи, о которых читала и задумывалась, они предметно показали. Очень глубокие люди, действительно создают свои миры. Сегодня работаю с молодыми режиссерами, иногда становится грустно. Возраст, количество прожитых лет можно осознать в странной ситуации, ощущая собственный опыт и знания. Не заканчивая режиссерского факультета, просто за счет работы с настоящими мастерами, которые объясняли, как выстраивается роль, какие есть законы, я понимаю больше. Режиссура — это отдельная профессия и, на мой взгляд, фактически уходящая. Сегодня пришло много новых, модных, бурных…
— Сегодня в кино и в театре «руководящую роль» выполняет продюсер, который не всегда по совместительству человек творческий…
— К сожалению, это так. Грустно.
— Юля, вы работаете в репертуарном театре с очень мощными традициями. Сегодня много споров, нужны ли вообще репертуарные театры, их вполне может заменить ангажемент. На ваш взгляд, за каким театром будущее?
— Только за репертуарным. И те, кто собираются придумать что- то другое — культуроненавистники. Это даже не требует доказательств, что в репертуарном театре растут артисты. Туда приходят молоденькие студенты, чтобы стать профессионалами. Профессионал — это человек, который множество раз повторял одно и то же, у него накачаны мышцы, он умеет делать театр, потому что знает закон. На это уходят годы. В ангажемент призывают грамотных артистов, выросших в репертуарных театрах, и они являются там основой. Школа! Актерскому мастерству нужно учиться. Режиссуре нужно учиться. Деньги не дают знаний и умений. Все мастера когда-то учились. Талант купить вообще нельзя. Даже талант, не подкрепленный работоспособностью, обнуляется. Уничтожение репертуарного театра — бред. Человек, который это придумал, подлец и провокатор по определению. Он хочет только зарабатывать деньги. Непонятно только, на чем будут расти его дети, ему наплевать на культуру.
— Вы потомственная актриса, у вас почти взрослый сын. Если бы он захотел пойти в театр, какие аргументы нашли бы против продолжения актерской династии?
— Я бы никоим образом не уговаривала его идти или не идти, но жизнь сама распорядилась. Он видит, как я работаю. Это озадачивало и ошарашивало. К такому «вспахиванию» (мы все трудоголики), он пока не готов. Не согласен, что ТАК надо зарабатывать деньги. С другой стороны, он очень артистичен. Думаю, каким- то боком он в искусство придет. К театру у него странное отношение. У него есть любимые артисты, опера и спектакли ему не нравятся. Но вот я разрешила ему прийти в институт, посмотреть занятия. Он совершенно обалдел: — как они работают! это невероятно! Он испытал такое уважение, был под таким впечатлением. У каждого своя дорога, но очень надеюсь, что нам хватит силы всей нашей семьи, чтобы он нашел и пошел своей дорогой.
— Реалии политические, экономические, бытовые выдвигают на первое место «золотого тельца», как сохраняете себя в этой ситуации?
— Поскольку мы всегда жили очень бедно, но замечательно, меня никогда не пугало отсутствие денег, пугало всегда отсутствие друзей. Жалею людей, у которых есть деньги, а вокруг только вассалы и вакуум духовного общения. Самое главное для меня — люди. Деньги можно заработать, нужно лишь подключить мозги. Не обязательно воевать. У меня другая система координат. Когда- то взяла на вооружение песню Андрея Макаревича: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». Так и живу. Никогда не заискивала с продюсерами. Если не нравится сценарий, говорю, что он плохой. А если соглашаюсь сниматься, объясняю почему. Не хочу маскироваться под тех, которые задают тон. Почему я должна меняться для того, чтобы кому-то соответствовать? Всегда любила пикник на обочине. У меня своя обочина и свои люди, которых я выбираю. Мне всегда нравилось самой выбирать. Люблю отвечать за тех, кого приручила. И требую того же самого от других. Категорически не общаюсь с подлецами. Принадлежу к категории, которая прощает, но не забывает. Есть вещи, которые не прощаю. С такими людьми не общаюсь. Так, на мой взгляд, честнее. Мне кажется, что на самом деле все очень сложно для тех, кто хитрит. А вообще человечество так давно живет, что основополагающие вещи уже давно предопределены.
