Патриарх украинской литературы, лауреат Национальной премии им. Шевченко к своему 75 летнемуюбилею выпустил новую книгу новелл «Суд», которая вызвала резонанс у читателей.
— Юрий Михайлович, у вас огромное творческое достижение — около тридцати романов и повестей. Как вы успели так много написать?
— Я человек неленивый. Больше меня написал, наверное, только Павло Загребельный.
— У вас с ним было творческое соревнование?
— Нет, просто и я, и он работящие писатели. Я всегда смотрю на то, что сделал, трезво. Да, написал много книг, но есть среди них и хорошие, и слабые. Некоторые из произведений уже умерли. Я как тот волк, на брюхе, обрывая шерсть и кожу, идет к намеченной цели. Думаю, что что-то хорошее все же сделал на литературной ниве. В частности, надеюсь, что читатели благосклонно отнесутся к моим последним историческим произведениям.
— Когда вам было 25 лет вышел в свет роман «Семен Палій».
— Тогда это было чудом: студент написал роман. Не осталось ни одной районной газеты, которая бы не напечатала рецензии на то произведение. А писал я его на подоконнике в студенческом общежитии. Знали бы вы сколько тогда насмешек я натерпелся от знакомых. По-видимому, это и действительно смешно — студент пишет роман. А началось все с того, что я собирал материал для доклада перед крестьянами о нашем земляке — нежинце Семене Палие. Да так увлекся, что из этого получился роман. Первое произведение — это как первая любовь, в нем еще мало опыта, но есть большая искренность. Конечно, сейчас я писал бы его иначе.
«ВСЕ МЫ ПОНЕМНОГУ КУКОЛЬНИКИ»
— С годами человек меняется. Из романтического юноши превращается в иронического критика.
— Ирония — это еще ничего. А вот многие становятся просто скептиками.
— Вы также им стали?
— К сожалению или к счастью, до конца еще не стал. Я был и являюсь человеком несколько наивным, который быстро увлекается чем-то, а потом разочаровывается.
— В друзьях тоже?
— Бывало и такое. Но до отчаяния дело не доходило. Был тяжелый этап в жизни, когда по постановлению ЦК меня в 1972 году освободили с должности главного редактора журнала «Дніпро». Дело в том, что у нас под псевдонимами печатались все диссиденты — Стус, Свитличный, Дзюба... Даже те, кто уже сидел. Спасло меня от более серьезного наказания то, что под псевдонимами у нас печатались и вполне законопослушные граждане. Был среди авторов даже работник ЦК комсомола, который не хотел, чтобы на работе знали о его увлечении литературным творчеством.
После увольнения сидел я дома: помогал жене, детей в школу водил, книжки читал и много думал. Ничто меня не отвлекало, потому что в таких случаях, вы знаете, и телефон замолкает и люди не заходят. Тогда даже разочаровался в кое- ком из товарищей, которых считал близкими друзьями. Просмотрел, что раньше написал и многое не понравилось. А бывало приходило такое вдохновение, восторг, что даже поесть из кабинета не выходил, писал с утра и всю ночь. Думал, что мир вздрогнет от написанного мной. Потом решил пусть произведение полежит. Положил его в стол. Через два месяца прочитал и увидел — вздор. Сжег.
— Не слишком жестоко ли по отношению к себе?
— Знаете, был известный русский писатель Нестор Кукольник, современник Александра Пушкина и Николая Гоголя. Он писал романы, которыми зачитывались салонные дамы. При жизни он имел огромную славу и богатство, а умер в забвении в глухой провинции, потому что мода на его произведения закончилась. Кто сейчас помнит того Кукольника? В день смерти Александра Сергеевича Пушкина Нестор Кукольник написал в своем дневнике: «Пушкин умер... Я должен бы радоваться — он был ярый мой враг и завистник... Осиротел я. Теперь всю ношу придется взять на свои плечи». Я написал о судьбе Кукольника повесть «Жовтий цвіт кульбаби», дал эпиграф: «Все мы понемногу Кукольники», но цензура его сняла...
С годами люди становятся мудрее. Достигнув такого возраста, как я, понимаешь, что всю жизнь нам всем приходится преодолевать определенные рубежи. У каждого они свои. Моим соседом в Конче- Заспе был известный писатель Олесь Гончар. Мы любили с ним ходить и разговаривать. Сначала наши прогулки были до Днепра. Ходили до второй ивы, потом — до первой. Впоследствии только на улицу выходили. А с годами гуляли уже только во дворе. Так и житейские наши рубежи — до второй, до первой ивы...
«ПСИХОЛОГИЗМ БЫЛ ПРИЗНАКОМ БУРЖУАЗНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ»
— Юрий Михайлович, что вы больше всего цените в людях?
— Больше всего ценю порядочность. Сам лично я живу по формуле древних афинян. (Я же немного антик, писал на античные темы — «Смерть Сократа», «Суд над Сенекой»). Формула эта такая: «Из-за меня, чтобы никто не одел черной одежды».
Когда написал роман «Біла тінь», Шамота критиковал меня за то, что мой главный герой все свои поступки измеряет по шкале порядочности. Мол, советский человек не может быть непорядочным. Произведение перевели и издали во многих странах, а у нас долго не печатали, потому что критики усмотрели в нем психологизм. Подумать только, психологизм был признаком буржуазной литературы и изображать психологическое состояние героев украинским авторам почти запрещалось.
— Что или кто в вашей жизни был опорой?
— Моя семья. У меня очень хорошая и дружная семья: жена, дочери, зятья, внуки. Я иногда шучу, что семья старшей дочки — это настоящий научно-исследовательский институт. Зять знает арабский язык со всеми его диалектами, персидский. Дочь — венгерский, который считается одним из наиболее трудных языков мира, причем знает его так, как и родной, украинский. Она член Союза писателей Венгрии, работает в Киеве в Институте искусствоведения, фольклористики и этнологии им. М. Рыльского. Внучка Настя закончила в прошлом году филологический факультет Национального университета им. Т. Шевченко. Владеет английским, голландским, частично немецким. Меньшая дочка работает в рекламном бизнесе. Младшему внуку Глебу шесть лет. Это последняя моя любовь, как деда. Крещен он в церкви Бориса и Глеба. Поэтому на праздники мы всегда едем в церковь на Теремки.
— Ваша жена, по-видимому, была первым читателем ваших рукописей?
— Нет. Первым читателем всегда была машинистка. А жена некоторых романов даже и не читала. У нее была своя работа, которая отнимала много времени. Она химик, работала в Институте ядовитых веществ, потом в Институте органической химии.
— Литература всегда давала человеку какие-то ориентиры в жизни. Ставила и искала ответы на вопросы, как жить, что делать. Сейчас вопросы есть, растерянность у людей есть, а ответов нет.
— Раньше писателя даже высокопарно называли властителем человеческих дум. Нет сейчас уже такого — ни у нас, ни в мире, нигде нет. Сейчас литература дает просто популярные имена, а таких личностей, как Хемингуэй, Ремарк, Камю, просто нет. Литература становится игрой для многих молодых писателей. И это, я считаю, одно из проявлений духовного падения мира. В Украине определенными кругами больше поддерживается литература популярных жанров — детективы, любовные романы. По-видимому, для того, чтобы люди меньше думали и задумывались над проблемами.
Сегодня люди, действительно, переживают большое разочарование. Живется им плохо, особенно в селе. Село сейчас погибает, вымирает. Куда-то приедешь, так вечером как на дне моря окажешься. Изредка где-то блеснет свет в окошке, а так оно все в темноте. Не оправдались надежды на то, что Украина станет по-настоящему независимой — большим, богатым государством. Рух выдохся, Конгресс украинской интеллигенции умер сразу после рождения... Есть отдельные личности среди политиков. Я сегодня разочарован в политике.
— Вы человек, глубоко знающий историю, ведь каждый ваш роман и «Яса», и «Гетьманський скарб», и особенно «На брата брат» — весомее научной диссертации. Скажите, в чем же вы видите перспективу для Украины?
— Беда в том, что на самом трудном этапе истории Украинского государства наши горделивцы не разделяют своей судьбы с судьбой народа. И демократы не все делали правильно. Много среди них оказалось людей, которые больше думали о своем благополучии, чем о судьбе Украины.
«У НАС ПРИМИТИВНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О КАЗАКЕ»
— Юрий Михайлович, вы изучали античный мир, древнюю историю, гетманщину. Человеком какого времени вы себя ощущаете и в какой эпохе, если бы было право выбора, хотели бы прожить?
— Это разные вопросы. Что касается первого, то я, по-видимому, больше человек XVII века, когда в расцвете была казатчина. Многим кажется, что люди тогда были более грубее, чем сейчас. Но это совсем не так. Мир природы, легенды, особенно музыка на них очень влияли. На Запорожской Сечи на праздники играл оркестр, в котором было больше 300 инструментов — от огромных тулумбасов, шитых из семи-восьми воловьих кож, до клавесин и скрипок. У нас примитивное представление о казаке: мог он выпить полведра водки и разрубить татарина до седла. Не учитываем, что люди тогда были достаточно образованными. Помните песню «Ой, Морозе-Морозенку»? А этот Морозенко, кстати, университет закончил, как и Хмельницкий, Выговский, Дорошенко. И простой народ украинский был образован. Братские школы сыграли в этом большую роль. В Украине в то время женщины были все грамотные, которыми не могли похвастаться ни Европа, ни Московия.
— И все-таки, хотя поэт сказал, что времена не выбирают, в них живут и умирают, в какой эпохе вы бы хотели жить? Какие времена привлекают вас больше всего?
— Я увлекаюсь античным миром, и в первую очередь тем, что люди той эпохи значительно выше нас были в понимании добра и зла. Это античные философы открыли формулу, страшную формулу, в которой вся суть человека: «Прометей, который похитил для людей огонь, обязательно станет тираном». Но моя эпоха обязательно должна быть соединена с Украиной. А Украина возникла позже античного Рима, хотя кое-кто доказывает сейчас, что наши корни от трипольцев, арийцев. Но над этим в Европе только смеются. Времена, которые волнуют меня, которыми я увлекаюсь, хотя и вижу в них много горького, — это времена казачества, XVI век.
— Вам не кажется, что прошлое мы несколько идеализируем, а настоящее слишком критикуем?
— Да, потому что в нем мы живем и на нас давят все беды.
— Последняя ваша книга «Суд» об эпохе, в которой вы сами жилы. А возвращаетесь ли вы к исторической тематике в своем творчестве?
— Еще в молодости я написал роман «Гайдамаки». По канонам, которые требовал тогда от писателя соцреализм. И вот как искупление за свое не очень удачное произведение недавно я написал на эту же тему роман «Прийдімо вклонімося». Я очень долго гонялся за летописью гайдаматчины. Летопись погибла, найдены только несколько отрывков, но даже из них видно, что это, собственно, второе «Слово о полку Игоревом». Мой второй роман состоит из истории поиска этой летописи и вместе с тем рассказывает о гайдаматчине.
