В ХІХ ст. Мойсевка входила в состав Пирятинского уезда Полтавской губернии — теперь это северный угол Черкаcщины. В 20 км на север — автотрасса Киев — Харьков, на юг — райцентр Драбов. Добираться сюда нелегко (особенно же после зимы 2013-го, которая «съела» немало плохоньких наших автодорог), однако, если уж вы попали в Мойсевку, первую остановку советую сделать около старенькой Петропавловской церкви. Когда-то она была семейным храмом местных помещиков Волховских. И это, собственно, все, что осталось от их роскошного имения...
«Вооруженный» старыми фотографиями, на которых изображен дворец и усадьба Татьяны Густавовны Волховской, пытаюсь угадать, где именно стоял дворец, однако долгое время мне это не удается. Наконец на помощь приходит церковный староста, который оказался — представьте себе! — заядлым краеведом. Ему, Михаилу Николаеву, бывшему колхозному бригадиру, давно не дает покоя все, что связано с Волховской и ее знаменитыми гостями. Сопоставляем фотографии и пейзаж, который открывается нашим глазам, — и вот наконец все совпало. Да и как можно было не догадаться: храм и дворец соединяла аллея; выйдя из парадных дверей, хозяева видели перед собой церковные врата.
Пройдемся по этой воображаемой аллеей и мы...
ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ
В 1830—1840 годы имение Волховской в селе Мойсевка имело репутацию «украинского Версаля». Дважды в год здесь собирался «бомонд» из Полтавской, Черниговской и Киевской губерний: хозяйка весело и громко отмечала свои именины (12 января) и именины покойного мужа (на Петра и Павла, 29 июня), каждый раз сзывая до двух сотен гостей.
Обитатели дворянских гнезд отправлялись в гости в Мойсевку в дорогих экипажах, брали с собой прислугу — они знали, что там их ожидает что-то большее, чем обычный бал. Действительно: Мойсевка Волховской была ярмаркой тщеславия, неофициальным конкурсом красоты, богатства, модных нарядов, танцев, острот. Юные лица женского пола, приехав в гости к Татьяне Густавовне, получали шанс показать себя в светском обществе, привлечь внимание кавалеров (часто — молодых военных), наполняя душистый мойсевский воздух флюидами новых романов, которые, конечно, не оставались незамеченными опытными матронами.
Все эти дворянские семейства, которые отправлялись в Мойсевку, были очень тесно связаны между собой — кумовством, соседством, приятельством, семейными связями... Это был целый мир с неписаными правилами, традициями, ритуалами — Мойсевка Волховской, Линовица Бальменов, Убежище Гребинок, Ковалевка Алексея Капниста, Яготин Репниных, Малютинцы Петра Селецкого, Березовая Рудка Закревских, Туровка Николая Маркевича, Исковцы Афанасьева-Чужбинского.
В 1843 г., когда в Мойсевку впервые попал Тарас Шевченко, Татьяна Густавовна была уже полуслепой и беспомощной. Все обязанности относительно организации бала она возлагала на дворецкого и экономку. Среди своих многочисленных гостей помнила только старших по возрасту, а молодежь... Молодежь подрастала быстро — вчерашняя девочка вдруг превращалась в юную красавицу, готовую будоражить сердца даже закаленных ветеранов любовных приключений.
И все же, несмотря на все выходки неумолимой старости, Татьяна Густавовна продолжала дважды в год встречать гостей. Она не хотела нарушать дорогую ее сердцу традицию.
ЖАК
Среди многочисленных крестников пани Волховской наибольшим ее любимцем был Жак. Так в семейном кругу называли Якова де Бальмена из Линовицы. Приезжая в Мойсевку, он знал, что его, всегда желанного гостя, ждет его комната...
Именно благодаря де Бальмену мы можем «побывать» на одном из балов Татьяны Густавовны — достаточно только погрузиться в атмосферу его автобиографической повести «Отрывки из заброшенного дневника». Это и в самом деле дневник. Его герой, Яков, — абсолютный двойник автора. В 1831 г., когда сделана первая запись, ему исполнилось всего восемнадцать и он еще учится в Нежинской гимназии.
УСАДЬБА ТАТЬЯНЫ ВОЛХОВСКОЙ / ФОТО ПРЕДОСТАВЛЕНО АВТОРОМ
Следовательно, Бальмены собираются на бал к Татьяне Густавовне Волховской. «Всегда любил я ездить в Мойсевку, а в особенности к двенадцатому января — дню именин крестной маменьки», — записывает юноша, добавляя, что ехать ему ужасно не хочется, ведь нужно расставаться «со своими птичками, с оранжереею, с надеждами на обильную ловлю». К тому же, хочется побыть с «папенькою», который как раз собирается в полк, чтобы вскоре отправиться в «польскую кампанию» (1831 год — Польша восстала!).
И все же Яков с остальными домочадцами едет в Мойсевку.
«Уже был вечер, когда мы приехали. В зале горело множество свечей. Музыка на хорах играла какую-то увертюру. Гости в простых, не парадных костюмах ходили взад и вперед по комнатам. Это было накануне именин, и в этот вечер никогда у бабушки не танцуют, а ждут завтрашнего дня.
Мы вошли в гостиную. Там сидел какой-то офицер в незнакомом мне мундире, с огромными усами, короткими волосами, рубцом на шее и множеством других орденов в петлице. /.../ Я узнал, что это был штаб-ротмистр Юзефович, приехавший в отпуск в свое имение, недалеко от Мойсевки».
Так в записях Якова де Бальмена появляется тот же Михаил Юзефович, который в 1843 г. будет служить на должности заместителя попечителя Киевского учебного округа, а в 1846 г. сыграет роль провокатора в истории с Кирилло-Мефодиевским братством. Яков смотрит на него, боевого офицера, восторженными глазами и даже решает оставить свои мечтания о науке — и пойти на военную службу в Белгородский уланский полк.
Другие фамилии в дневнике тоже настоящие: в повести неоднократно появляются реальные люди из Мойсевки, Линовицы, Нежина, Киева, Бурлуцка, Ново-Белгорода... Брат Сергей, «папенька» и «маменька», гимназические приятели Якова Петр Катеринич и Леонид Рудановский, генерал Владимир Глинка, двое Маркевичей (один из них — Михаил Маркевич, младший брат историка Николая Маркевича из Туровки), ротмистр Платон Закревский, полковник Бригген, брат Михаила Юзефовича Владимир... Среди главных действующих лиц, конечно, есть и «бабушка» Волховская. Что же касается «географии», то в центре событий — Мойсевка.
Сердцевина сюжета в «Заброшенном дневнике» юного графа де Бальмена — история любви. Его, Якова, и Софии Вишневской.
Вишневских автор тоже не выдумывал: они действительно жили неподалеку, в селе Фарбованом. Часто наведывались в гости в Мойсевку, ведь София, как и Яков, была крестницей Татьяны Густавовны. Love story, разворачивающаяся на страницах дневника, по законами драмы длится четыре года (1831—1835). Она трогательная и грустная, поскольку судьбу Якова и Софии решают не они сами. Причем главную интригу плетет не кто иной, как ... «бабушка»! Это она, Татьяна Густавовна Волховская, подыскивает «партии» для своих крестников и, в конце концов, взяв в сообщники генерала Глинку, надавив на «папеньку» Якова, разрушает намерения молодой пары пожениться. Потому что, видите ли, она все представляла совсем по-другому. Экзальтированный, импульсивный, гордый Яков де Бальмен (который после Нежинской гимназии таки пошел на военную службу и стал уланом) готов отправиться на Кавказ: «мой карьер решен: я перейду в Грузию и там буду служить, покуда благодетельная пуля черкеса не освободит меня от жизни, где уж нет для меня радостей».
В «Заброшенном дневнике» эти слова датированы 13 января 1835 года. Пройдет десять с половиной лет — и они окажутся трагически пророческими...
9 ИЮНЯ 1843 ГОДА
Вряд ли Мойсевка так привлекала бы к себе внимание, если бы не день, когда отмечался праздник Петра и Павла в 1843 году: именно тогда среди гостей Татьяны Густавовны появился молодой художник из Петербурга, которого привез сюда Евгений Павлович Гребинка. Звали его Тарас Шевченко. Месяц назад они втроем — Шевченко, Гребинка и его сестра Людмила, вместе добирались из Петербурга домой, в Украину. За это время Тарас успел побывать в Качановке, в родной Кирилловке, несколько дней провел у Евгения Павловича в Убежище... И вот теперь — Мойсевка.
Здесь как раз собрались многочисленные гости Татьяны Густавовны. Один из них, поэт Александр Афанасьев-Чужбинский, впоследствии напишет воспоминания о Тарасе Шевченко, в которых детально расскажет о мойсевском бале 29 июня 1843 года. «Проходя мимо главного подъезда, я услышал голоса: «Гребинка! Гребинка!» — и остановился. Евгений Павлович подъезжал к крыльцу в сопровождении незнакомца. Они вышли. Спутник его был среднего роста, крепкий; на первый взгляд лицо его казалось обычным, но глаза светились таким умным и лучезарным светом, что поневоле я обратил на него внимание. Гребинка сразу же поздоровался со мной, взял за плечи и, толкнув к своему спутнику, познакомил нас. Это был Т.Г. Шевченко. Последний знал меня из стихотворного послания к нему, напечатанного в «Молодику», и крепко обнялся со мной. /... / Шевченко несколько раз сказал мне свое искреннее «спасибо», которое, как известно всем, кто знал его, имело особенную обворожительность в устах славного Кобзаря».
По свидетельству Афанасьева-Чужбинского, во многих семьях левобережного украинского барства уже хорошо знали «Кобзарь» и поэму «Гайдамаки». У барышень, которых родители тщательно приучали к модному французскому языку, даже появилась «тяга к национальной литературе»: «они наперегонки читали «Кобзарь»», поэзия которого «мигом развеяла апатию и вызвала любовь к родному слову». Поэтому Мойсевка устроила Шевченко «блестящий прием». Целый день он был в центре внимания; «многие красивые женщины читали ему наизусть отрывки из его произведений, и он особенно хвалил чистоту полтавского говора»...
За столом Тарас Шевченко сидел «между дамами в обществе С. Закревской». О Софье Закревской известно, что было ей в ту пору 46—47 лет; что в свое время она училась в Екатерининском институте в Петербурге, однако по семейным обстоятельствам вынуждена была оставить северную столицу и поселиться в Лемешевке рядом с Березовой Рудкой (Лемешевка принадлежала ее родному брату Виктору Алексеевичу Закревскому). Софья Алексеевна приятельствовала с Гребинкой, которому время от времени пересылала в Петербург свои повести. В 1837 г. она дебютировала на страницах журнала «Современник» («Письма совоспитанниц»), а 1841-ом в «Отечественных записках» появилась ее повесть «Институтка», в которой, писал А. Афанасьев-Чужбинский, автор «задела нескольких лиц, которые обычно посещали старую Волховскую».
Их легко узнавали. Ведь как можно было не узнать, скажем, Клеопатру Петровну Лепетаенкову — языкастую сплетницу, которая искренне верит, что ее миссия «развозить новости, мирить, ссорить, составлять или разрушать партии по целому уезду, забавлять общество»? Яков де Бальмен не без иронии писал в письме к Виктору Закревскому в Березовую Рудку (5 сентября 1842 г.): «Все тот же враждебный дух между Березовкою и Малютинцами? Вот так же злится и злоречит Лепетаенкова?» Им обоим было понятно, о ком и о чем идет речь: «Березовка» — это Березовая Рудка, Малютинцы — село Петра Ивановича Селецкого, где и живет, «злится и злоречит» эта причудливая «Лепетаенкова».
Упомянута в повести «Институтка» и Татьяна Густавовна Волховская. Однако большинство имен все же изменено, правда, таким образом, чтобы знакомые самой писательницы могли легко разгадать, кто есть кто...
Повесть Софии Закревской стоит скрупулезно дешифровать, это может «очеловечить» мойсевско-березоворудковский контекст начала 1840-х...
В Мойсевке Тарас Шевченко провел по меньшей мере два дня. Перед ним предстал калейдоскоп новых лиц, завязались отношения, которые будут иметь свое продолжение. Мойсевка стала «вратами», которые магическим образом, словно сами по себе, отворились перед ним, и Шевченко вскоре смог попасть в Яготин, Березовую Рудку, Линовицу...
Мойсевка не раз будет вспоминаться ему в ссылке. Будет расспрашивать о ней в письмах к Варваре Репниной — о «доброй старушке» Татьяне Густавовне и ее гостях, будет интересоваться, собираются ли они «со чады и домочадцы», как когда-то, чтобы «12 генваря» отметить именины хозяйки... «Да, в прошлом моем хоть изредка мелькает не то чтобы истинная радость, по крайней мере, и не гнетущая тоска...», — вздыхал поэт.
А в 1848 г., на Кос-Арале, он напишет один из самых пронзительных своих автобиографично-любовных стихотворений, послание к «Г.З.», — и в нем опять вынырнет «из-за тумана» Мойсевка:
І ті люде, і село те,
Де колись, мов брата,
Привітали мене. Мати!
Старесенька мати!
Чи збираються ще й досі
Веселії гості
Погуляти у старої,
Погуляти просто,
По-давньому, постарому,
Од світу до світу?
А ви, мої молодії
Чорнявії діти,
Веселії дівчаточка,
І досі в старої
Танцюєте?
А дальше... дальше «наплывом» представится поэту образ той самой «Г.З.» — Анны Закревской, его «свята чорнобривого» с «аж чорними — голубими» глазами; Анны из Березовой Рудки, с которой они встретились в той-таки Мойсевке пять лет тому назад...
Впрочем, отношения Тараса Шевченко с Анной Закревской — это отдельная история, и рассказывать о ней надо не при случае, а со всеми подробностями...
* * *
Место, где стояло имение Волховских, застроено современными особняками, поэтому, идя по улочке (прежней аллеей!) от Петропавловской церкви, наталкиваешься, в конце концов, на заборы нынешних хозяев. Дворца давно нет, его разобрали еще в 1912 году. Остается разве что побродить вокруг, представить ту жизнь, которая кипела здесь 170 лет назад. К счастью, Яков де Бальмен в своем дневнике весьма щедр на детали дворянского быта: он вспоминает кареты, каждая из которых запряжена шестью вороными; многочисленный мойсевский люд, который собрался гулять; большой зал, залитый светом десятков свечей; зеркала; оркестр на хорах; блестящий узорчатый паркет, на котором гости графини будут выплясывать кадриль, мазурку или вальс; фейерверк за покрытыми морозом окнами, выпущенный из шести пушек под бравурный туш музыкантов...
Он внимателен к нарядам: мягкая тоненькая рукавчика на руке Софии, шелест ее голубого платья, красный, с серебряным гербом кивер Юзефовича, вицмундир гусарского офицера и «голубые отвороты» уланского мундира, — все это замечено глазом художника, который не раз рисовал сценки великосветских балов. Не пропущены и серебряные подносы с водкой, сладким ликером и темно-бурой перцовкой, маринованные рябчики, холодные закуски и соусы; забавы в перерывах между застольем и танцами (вист, шашки...) Впрочем, от скуки гостей спасали не только карты и музыка. В одной из сцен Юзефович читает «Манфреда» Байрона — он тогда был в моде; вот и Яков выкрикивает: «О, как люблю я Байрона!» И даже в какой-то момент сам чувствует себя... Манфредом.
Изменилось ли что-то в начале 1840-х, когда мойсевские балы трижды посещал Тарас Шевченко? Вряд ли.
Идем с Михаилом Петровичем Николаевым к церкви Волховских, той же «причудливой мойсевской церкви, /.../ церкви-пагоде, церкви-прихоти, с островерхими куполами, усеянными шишками, словно колпак бубенчиками» (М. Шагинян), которая чудом уцелела во времена воинственного атеизма. Зайдя в храм, поневоле вспоминаешь, что 25 мая 1831 года здесь во время вечерни стоял юный Яков де Бальмен. Он искал взглядом Софию Вишневскую и, не найдя ее, самозабвенно отдался молитве: «Все мое сердце, вся душа вознеслась к предвечному с жаркой просьбой... О чем? Не знаю. Только надежда улыбнулась мне... Какая надежда? Я не постигал себя»...
Наверное, бывал в мойсевской церкви и Тарас Шевченко. Тем более что приезжал он к Волховской не только летом 1843-го, но и зимой 1844-го и 1846-го, и каждый раз это было в день «12 генваря»...
Теперь здесь служит отец Сергей, молодой священник, который вместе с общиной постепенно возрождает храм. Потеряно много (исчезли не только дворец и хозяйственные сооружения, но и могилы, среди которых — захоронение «старенькой матери», Татьяны Густавовны Волховской), однако какая-то «надежда улыбнулась мне», когда я выходил из ожившей Петропавловской церкви...
