Каждый раз, думая, как писать о нашей журналистике, понимаешь, что сюда бы нужно психиатра — и чтобы он начал с нашего детства, с которого психоаналитики и начинают, как правило, распутывать историю мании или фобии.
Неплохо бы отойти на расстояние хотя бы метров ста от Украины, что уже позволяет увидеть это со стороны. Или, например, поехать в Африку. Или в Азию. Откуда неясно, что там такое «колбасит» этих людей с диктофонами, говорящих на неясном еще для них самих украинском языке? Какого гражданского общества они все время хотят и не могут? Какой западной свободы они все время вожделеют, поставив ее туда, где иконы, как туземец найденную перламутровую пуговицу от плаща заезжей туристки — думая, что это — Он! Бог! С расстояния действительно неясно, почему они сгрудились над этой пуговицей и кусают друг друга, забыв посмотреть на часы и в расписание мирового поезда, который давно уже ушел. Оттуда так смешно читать так называемые журналистские сайты, где даже в самый трагичный момент «известные и влиятельные» изливают свои сновидения и желчь друг на друга, думая, наверно, что Бог в это время «сидит» на другом сайте…
В бедном обществе, на фоне жестокого противостояния, пресса — инструмент социального распада. И сейчас есть четкое ощущение отката цивилизации. Но это ощущение есть в мире. В том мире уже меняются критерии и авторитеты, и приоритеты, и константы. А мы все еще кичимся друг перед другом тем, что когда-то кто-то немного выучил «западную» науку писать слова. По-моему, нужно отдавать себе отчет в том, что этим мы уже напоминаем тех, кто видел Ленина и нес с ним, двести двадцатый, бревно на известной картине. Впрочем, уже и неизвестной. Хотя Ленина у нас больше помнят, чем западную свободу слова, потому и по сей день есть кому рассказывать затертые поучительные истории о том, как СМИ Британии или там другой империи объективно не щадят живота своего во имя торжества истины. О том, какое мы были бы общество, если бы были, — гражданское… Мы отстаем приблизительно на эпоху. В мире уже говорят, что гражданское общество, похоже, тоже красивый миф. Пример: никакой организованный протест британской общественности не повлиял на решение правительства об участии в войне. Это называют новым лицом демократии. В этой демократии СМИ вышли на рынок. И теперь не наши прежние философские представления, а рыночная конкуренция решает, что потребитель прессы будет называть правдой и объективностью. Теперь все, что может быть сенсацией, будет подаваться как правда: информация отныне еще более товар, чем это раньше представлялось. Теперь куча деталей, которые могут быть показаны благодаря новым медиа-технологиям, затуманят картину происходящего на самом деле. Это уже было продемонстрировано в недавней иракской эпопее. Десятки, пусть самых независимых, журналистов добывали наиправдивейшую, с их точки зрения, информацию — правда, как теперь, остыв после смертей коллег, анализируют, точки те им предоставляли военные, хорошо продумав, что оттуда должно быть видно. Никто не упрекнет, что точек не хватало — те, кто к потреблению информации относится серьезно, констатировали: мы видели картинку войны сразу с трех ракурсов. Поэтому видели как будто очень много, но в то же время не имели никакой возможности объединить события, чтобы понять общую картину войны. Вот новая ситуация в журналистике — и в мирной, и в военной, где нужно выработать свою линию поведения. Потому что ничего уже не остановить, как ядерную реакцию или как Интернет. Уже пора забыть пение у костра о романтике захватывающей профессии журналиста, который описывает время. Он уже ничего не описывает — у него глаза полезли в разные стороны. В наш дом теперь вошли виртуальные картины ужасов войны, несправедливости, катастроф в обычной киношной, голливудской, адской красоте — теперь горе будет показано как пикник, а не как трагедия. Теперь человек, сам того не ощущая, будет спокойнее воспринимать смерть. Как в морге санитар жует бутерброд, и ему нормально, так мы теперь всегда будем завтракать перед экраном с самыми правдивыми новостями. Теперь мир будет теряться в этом море правдивой «западной» информации и ничего не будет понимать по существу; теперь мир будет видеть монтаж фактов, которые, говорят, сами по себе глупы, а когда в «правильном» порядке — это могущественный регламент и инструкция к употреблению идеологии.
В мире заговорили о грядущем кризисе демократических идеалов. В мире переживают утрату идеала — западной свободы прессы, которая показала, что никакая она не свобода, а средство манипуляции и внушения. В мире появились вопросы к BBC и CNN о том, что же теперь такое — патриотизм, когда они говорят то, что просят от них их правительства, а что такое осталось в качестве независимости… Мир последней войной в Ираке сбит с толку, потому что понял, как его умело надули газетками и телекамерами, как жестко использовали журналистов и как безжалостно постреляли, оставив нам выбор между плакать и говорить пышные слова о долге и мужской профессии умирать на войне, между остаться людьми над гробом друзей и остаться мелкими завистниками и интриганами. Мир понимает, что стоит на пороге новой эпохи — злой или опасной, неведомой, но неуклонно грядущей. Там все нужно располагать иначе, чтобы жить, чтобы оставить где-то уголок для своих старых представлений о чести, чтобы выжить; чтобы объяснить детям, почему нужно было пойти на такой позорный шаг, если учили, что так делать нельзя… Мир в шоке, как говорят подростки, ибо все отныне иначе…
А мы все еще бросаем друг другу в лица гнилые помидоры: вот тебе, провластный, а это тебе — оппозиционный. А мы все еще не знаем, кто, честно говоря, есть Кто-то в Украине… Игра в «баби-цюці» на обочине цивилизационного процесса преобразования мира — это чисто местечковое явление, хотя, извините, его «главные» представители себя как раз только форматируют как очень «продвинутых» медиа- гуру. Кажется, правда, мало кто из них читает мировые news без перевода. Поэтому возможны, как сам понимаешь, накладки.
При существующем мировом порядке все-таки еще можно быть независимым журналистом. CNNовцы на вопрос — как же теперь вас называть после вашего освещения войны? — пытались найти и для себя ответ. Вот он — да, мы должны быть на стороне своих правительств, но — на поле боя все же снимают независимые корреспонденты. Независимость, как все понимают, теперь стреляет одиночными, и с этим пока ничего не поделать. Одного оператора спросили, зачем он снимает такой ужас, который невозможно смотреть. Он сказал — для того, чтобы «они»не могли делать это в темноте. Но настоящий ужас заключается в том, что дальше он никогда не проследит и не повлияет на то, как будет показан этот материал, для чего, и что скажут потом за кадром известные «лица», от которых потребитель привык воспринимать объяснение мира. И что этот его правдивый ужас войдет в новостной триллер, который и дети уже будут смотреть спокойно. Вот такая она теперь, чисто западная технология. С ней нельзя спорить так же, как с ветром, ее можно ненавидеть, но она — факт. Это добротная западная технология, о которой вряд ли рассказывают в интервью те из наших, кто носит на лбу печать особенности на основании того, что когда- то делал заметки для зарубежных радио или газет. Наверное, и им непривычно услышать сегодняшнее утверждение о том, что к конфронтации чаще приводят сообщения западных СМИ, а не восточных?
Местечковость, мелочность, комплексы и отсутствие хорошей школы, что уже окукливается, и скоро стоит ожидать вылупливания какого-нибудь нового дегенератика, — так бы я назвала то состояние в журналистике Украины, которое высветил этот год. Никакие достижения в так называемом оппозиционном движении в наших медиа нельзя считать хоть немного серьезными, ибо это битва с колорадским жуком на отдельно взятых огородах, с переброской собранных жуков на соседские грядки. Нужно осознать, что все началось с того, что люди, взявшие в руки диктофоны, ручки и камеры, не поняли, куда попали. Мир уже крепко живет на хлебе, вине и видео. Это можно назвать откатом цивилизации, это можно считать закономерным путем, по которому мир направляется в ад. Это создали СМИ. И хотят теперь к себе пощады?
Рукотворный мир так называемой свободы. Свобода — это очень тяжело, это бывает очень больно и несправедливо, это большое испытание. В нем можно запросто запугать всех двуногих «атипичной пневмонией», потому что это продается хорошо, пока, например, завтра, не возникнет какая- нибудь новая идея. Свобода — это сегодня порошок «сибирки», который рассылают по почте саблезубые террористы, а завтра — по миру полезут гигантские крысы, которые едят детей только у блондинок, — поверьте, все блондинки мира будут в реанимации от потрясения. Это — колоссальная победа свободы, это — good job хороших журналистов, это — темная ночь для тех, кто не понимает, с какой профессией связался и какие знания в ней нужны, чтобы выстоять хотя бы минимально уцелевшим и суметь сказать людям какую- то добрую вещь. Это — так далеко от нас. Это так далеко от трагического осознания того, что суверенное государство в сегодняшнем мире не построишь и за сто лет. Это так интересно — подумать, что демократия, которую мы у себя уже объявили, — не начало пути, а, возможно, далекая конечная цель.
Обо все этом съехались говорить журналисты 50-и стран на недавнем Евразийском медиа-форуме в Алма- Ате. Не зря. Ибо должны были понять, что делать в новом, после Ирака, мире. Стояли молча, вспомнив нашего Тараса Процюка, вокруг имени которого столько после смерти написала «братия» гадостей в украинских сайтах, стоящих за какую-то правду, выдавая обычную мерзость отдельных экземпляров за требование объективности в создании образа. Говорили о том, что никто ничего не мог сделать против использования журналистов на войне. О том, как ощутили, что нас всех используют. О том, что всему журналистскому миру нужно заново вырабатывать критерии и мораль; о том, как растерялись все. О том, что после войны многие спрашивали себя — так была там война или нет? Ведь те танки, которые показывали регулярно (для того, чтобы запугать? Или для красивой картинки?), так никто потом и не увидел, войдя в пустые иракские города. Даже у СNN не было потом картинки — с места события постоянно показывали «говорящую голову» журналиста, который делился тем, что он видел, но не показывал. Отвечали ли потом журналисты за сказанные перед штурмами слова о страшной иракской армии, которая умрет, а не сдастся, или о расколе Европы, так и не произошедшем? Или о расколе в рядах коалиции, которого не было? Никто. Это был информационный товар? И продавец не отвечает за качество? Правда ли, что среди журналистов много агентов спецслужб, которые своими картинками могли содействовать своим? Ясно ли, почему убито столько корреспондентов, которые попали на фронт однозначно под прикрытием армий, и не иначе? Что теперь даст заявление «Аль-Джазиры» после потери своего коллеги, что сразу после размещения офиса она сообщила армии свои точные координаты, а потому стрелять туда просто так не могли? Что теперь думать о том, почему погиб наш Тарас? Только то, что смерть его поставила точку в истории журналистики, и начался новый абзац. Или полный абзац, если пользоваться сегодняшней лексикой.
Правда заключается в том, что высокие технологии позволяют понять, что делают политики. Но человечеству это не поможет. Оно будет запутано, поскольку должно.
Не хочется сдаваться просто так. Хочется верить, что найдем противоядие — не скоро, но ведь должна быть надежда. Об этом сейчас говорят журналисты и Востока, и Запада, собираясь вместе и отвергнув противостояние, ибо не до смеха.
В этой ситуации так кукольно выглядит то, что у нас зовется журналистской средой. То, что на нас надвигается и в стране, и вне ее, тот Кто- то, который прет на нас, пока беззащитных, — видит на своем пути в медиа-поле чистую и нетронутую пустыню, где в отдельно взятых камышовых хатках сидят «известные» украинские журналистские авторитеты и сообщают в мегафон на всю пустыню, как они терпеть не могут этого продажного выродка из соседней хатки. Каждый подробно и желчно объясняет — за что. И этим практически занят его рабочий день. И так выглядит и общество, которое очумело переводит глаза с хатки на хатку.
