Видеть войну вплотную, не через прицел, а через окуляр видеокамеры — задание настоящего военного журналиста. Опасность — цена, которую он платит за правду. Андрей Цаплиенко — тот, кто каждую неделю находится в эпицентре событий, а нередко и в аду, ведь он прошел конфликты в Афганистане, Македонии, Ираке, Кот-д’Ивуаре, Непале, Шри-Ланке, Южной Осетии, Кашмире, Либерии, Бурунди, Колумбии. И вот теперь катастрофа коснулась его Родины — Андрей регулярно ездит на Донбасс, готовя сюжеты с передовой. О гражданской позиции в журналистике «День» пообщался с военным корреспондентом, ведущим и сценаристом Андреем ЦАПЛИЕНКО, который недавно издал книгу о нашей войне «Книга змін».
«ВОЙНА НАЧАЛАСЬ С ИНФОРМАЦИОННОЙ ДИВЕРСИИ ПРОТИВ УКРАИНЫ»
— Война стала лакмусовой бумажкой, в том числе и для журналистов. Тест — как на профессиональную, так и на гражданскую зрелость. Как, по вашему мнению, украинская журналистика сдает этот экзамен?
— Журналистика проходит экзамен каждый день, независимо от того, насколько невероятные события случаются в нашей истории. Сущность профессии такова, что мы каждый раз ставим оценку себе. И это не зависит от того, война в стране или мир. Ведь и мир часто является лишь иллюзией мира. Гражданин смотрит наши сюжеты, которые влияют на его мнение. И его решения зависят от него. Война поставила нас, журналистов, в условия, которых мы не ожидали, как и другие граждане.
— Насколько украинские журналисты придерживаются гражданской позиции в своих материалах?
— Работая на чужих войнах, я стремился находиться над конфликтом. То есть я должен был занимать исключительно объективную позицию и не называть наших «нашими», а чужих «чужими». Я старался делать материалы максимально отстраненно и взвешенно. В ситуации, которая сложилась у нас, когда против нашей страны ведется война, действовать по упомянутому принципу очень сложно. Это «гибридная война», и она прежде всего информационная. Более того, эта война началась с информационной диверсии против Украины. В настоящий момент она продолжается и приобретает новые формы, ведь враг продолжает изучать нас. Кремль очень хорошо знает Украину, ведь он готовился к агрессии, в то время как мы находились в определенном состоянии наивности. К сожалению, с этой информационной диверсией мы ничего не можем сделать. Но у нас есть действенное средство — это правдивая и убедительная информация. Там наша сила, а не в зеркальном копировании методов российских СМИ. Существует еще и другой аспект. Глядя на наши материалы, читая наши тексты и наблюдая за тем, что именно мы делаем как журналисты, люди, находящиеся на фронте, не должны терять мотивацию. К сожалению, такую потерю мотивации я наблюдаю на фронте. Общество действительно устает от войны. Точнее, даже не от самой войны, а от состояния экономики, зарплат, цен и других проблем, являющихся спутниками войны. Украинское общество оказалось не готово к такому конфликту и сопутствующим испытаниям.
— Путин, в частности, как раз рассчитывал на такую неготовность.
— Конечно. Воевать готовы не все. Более того — таких людей совсем не много, по сравнению с общим количеством боеспособного населения. Людей, способных и готовых воевать — тысячи, но в масштабах страны это слишком маленькая цифра. И эти люди, если им зададут соответствующий вопрос, должны сами себе ответить — за что я воюю?
«РЕДКО ЗВУЧИТ ПРИЗНАНИЕ — Я ГОЛОСОВАЛ, Я ПОДДЕРЖАЛ, Я ОТВЕТСТВЕНЕН»
— При этом некоторые журналисты исповедуют принцип нейтральности, чем в данной ситуации еще больше дезориентируют людей.
— В этом смысле так называемая «объективная журналистика» не дает этим людям возможность найти смысл пребывания на фронте. Те же, кто находятся в тылу, в основном не понимают, что творится на фронте, и вообще в государстве. В спорах можно услышать имена кого угодно, но редко звучит признание — я голосовал, я поддержал, я ответственен. У меня это вызывает большой гнев. Ведь я понимаю, что за этой демагогией стоит желание перебросить ответственность на тех, кто наделен властью — за то, что должен делать ты в конкретном случае. Некоторые журналисты действительно формируют соответствующую базу для того, чтобы военные, волонтеры впадали в отчаяние. Я считаю, что журналист все-таки имеет право на эмоциональную окраску своих сюжетов.
— Журналисту на фронте, наблюдая за потерями своих сограждан, психологически трудно удержаться, быть в стороне.
— Мы же не можем упрекать журналиста за то, что он привозит на фронт гуманитарную помощь. Если он это делает, значит он уже принимает участие в конфликте тем, что помогает местным жителям и солдатам. То есть в данном случае журналист уже вроде бы вмешивается в ситуацию и принимает участие в этой войне. Что движет этими журналистами? Патриотизм.
— Вам предлагали принять непосредственное участие в войне?
— Были моменты, когда мне солдаты говорили: Андрей Юрьевич, может, возьмете автомат и постреляете? Я отказывался, ведь журналисту нельзя этого делать категорически. Честно говоря, эту позицию не все понимали. «Вы боитесь, наверное?», — спрашивали меня и предлагали шутливо: «Тогда хоть кофе попейте». Многим нашим военным сложно объяснить, что ты являешься журналистом и не имеешь права брать в руки оружие и стрелять в тех, кто является врагом.
— Но вам, по-видимому, этого хотелось?
— Я хотел сменить профессию и стать добровольцем. То есть не стрелять, будучи журналистом, а оставить эту работу и стать простым солдатом. Такие мысли возникали в силу того, что у меня возникали некоторые сомнения относительно эффективности своей работы. Но мне вовремя отказали, доказывая, что я буду наиболее полезным именно как журналист. Поверьте мне, я знаком со многими ситуациями, когда наши командиры жестко решали вопрос относительно того, кто ты на самом деле — волонтер и журналист, или же все-таки военный. И они не позволяли первым перебирать на себя функцию других. Это было принципиально.
«В РОССИИ И УКРАИНЕ РЕАЛЬНОЙ ОППОЗИЦИИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ»
— Вы верите в то, что в России действительно существует оппозиционное движение и реальное, сознательное сопротивление Путину?
— Как в России, так и в Украине оппозиционного движения нет. Существует карманная оппозиция и там, и там. У нас это носит более свободный характер, но нельзя в этом плане как-то себя обманывать. Конечно, по сравнению с нами оппозиция в России карманная «в квадрате». Абсолютно убежден в том, что российский либерал заканчивается там, где начинается украинский вопрос. В который раз меня закрепило в этой мысли заявление партии «Яблоко».
— То есть и в России, и в Украине существует контроль над оппозицией к власти.
— Не могу этого сказать относительно Украины. Просто так случилось, что между определенными группами людей в украинском парламенте сложились неофициальные отношения. В силу этих отношений оппозиция становится контролируемой. В России другая ситуация. У них вроде бы все выглядит «оппозиционно», но полноценной оппозиции там нет. Это касается и политических партий, и телеканалов, например, «Дождя». Но все же основной лакмусовой бумажкой для российских оппозиционеров является украинский вопрос. «Мы демократы, но хохлов отпускать нельзя» — вот логика российских оппозиционеров, и нам миражи здесь строить не нужно.
«Я ПОДОЗРЕВАЮ, ЧТО У ТЕХ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ НАХОДЯТСЯ СЕЙЧАС ПРИ ВЛАСТИ, ВОПРОС О РАЗМЕРЕ УКРАИНЫ ВООБЩЕ НЕ СТОИТ»
— Существуют определенные «параллельные реальности» — фронт и тыл, или же военные и властные структуры, которые наживаются на войне. Иногда кажется, что даже кроме Минских договоренностей существуют еще какие-то параллельные договоренности. Как это влияет на бойцов?
— Среди бойцов действительно существует потеря мотивации. Не скажу, что это касается всех, но многих. Полный текст Минских договоренностей я не видел. Моя позиция такова, что мы не можем перекладывать всю ответственность на руководство. Если мы посмотрим в зеркало, то увидим, что сами хотели этого президента и этот курс на примирение, чтобы война окончилась с меньшими жертвами и как можно быстрее. Альтернативу мы придумать не могли. То есть подсознательно голосовали за будущие Минские договоренности. Показательным примером является обнародование стенограммы заседания СНБО от февраля 2014 года. Пламенные речи с трибуны с призывами формировать батальоны и выиграть войну, а затем призывать к миру — это позиция большинства людей в этой стране. Это нужно признать.
— Должен уточнить. Порошенко, например, приезжал в Луганск и говорил о том, что с бандитами не может быть никаких переговоров. Луганчане голосовали за него, находясь в условиях войны, хотя никакого военного положения объявлено не было. После его избрания Президентом было объявлено перемирие на 10 суток, когда российские танки спокойно входили в Луганск и Донецк. И это все было на фоне бесстрашных и отчаянных, которые тогда еще верили власти. Политики тогда занимались пиаром и заигрались?
— Считаю, что им было очень страшно. Сначала им показалось, что революция — это игра, в которой они продемонстрируют свою смелость и бесшабашность, а потом будут собирать дивиденды. На самом деле все оказалось сложнее, и они к этому не были готовы. 19 января на Грушевского у меня было очень четкое понимание того, что я передал своему оператору на словах: «Будет война!» Просто мы многое видели до того, как разворачиваются события в других странах. Интуитивно было понимание, что происходит что-то неизбежное, и оно будет иметь широкие последствия, в частности, в экономике. Государства, которое находится в состоянии войны, боятся, как чумного больного. И кто-то делал на это ставку. Я подозреваю, что у тех людей, которые находятся в настоящий момент при власти, вопрос о размере Украины вообще не стоит. Мне кажется, что при власти остаются люди, которых устроит масштаб урезанной Украины, чтобы только сохранить свое кресло. При этом они будут кричать о том, что пытаются сохранить страну. В нашем случае болезнь зашла слишком далеко, поэтому речь идет не о терапии, а о хирургии. Те, кто пришел с Майданом к власти, оказались терапевтами. При этом они еще и получили большой кредит доверия от народа, которого не оправдали. Но и народ не понимал в полной мере, что произойдет, какие риски ожидают Украину как государство после Майдана.
