Освещение катастроф — одна из приоритетных тем современного телевидения. Для показа самых самых жутких последствий природных катаклизмов или рукотворных малых и больших трагедий привлечены огромные телересурсы, отведено лучшее эфирное время многих телекомпаний. Существуют даже отдельные каналы, специализирующиеся на показе стихийных бедствий, аномалий, жертвами которых стали миллионы людей. Все это дает основания спросить, почему в мире с такими мощными СМИ, которые в каждую минуту готовы в прямом эфире транслировать образы человеческого страдания, не стало больше сочувствия? Как оказалось, визуальная доступность еще не гарантирует сопереживательного солидаризма с жертвами землетрясений или террора... Почему в информационно глобализированном мире чувство передэкранного комфорта блокирует адекватное восприятие масштабных трагедий и их знаковость?
Поверхностное, сугубо информационное (с некоторыми исключениями, например — спецпроект Константина Стогния «Цунами») освещение недавних последствий землетрясения и цунами в Юго-Восточной Азии свидетельствовало о неготовности или нежелании нашего телевидения всесторонне проанализировать эту трагедию и привлечь украинского зрителя к процессу осмысления большого потрясения, вызванного смертью более чем 300 тысяч людей. Конечно, тяжело укорять кого- то за относительное игнорирование чужих трагедий, когда мы не можем обеспечить информационную актуализацию как условие предостережения для грядущих поколений. Например, может ли кто-то вспомнить многочасовую прямую трансляцию хотя бы одним украинским каналом поминального мероприятия, посвященного жертвам Голодомора наподобие недавней из Освенцима? Несмотря на то, что Голодомор — это сегодня проблема не столько знания, сколько информационной мобильности нации. Помните, как у Лины Костенко: «Але говорять: «Як руїни Трої». Про Київ так ніхто ще не сказав». Вот и получается, что народ живет своими жизнью и трагедиями, а телевидение своими «ужасами» в перерывах между многочисленными шоу- программами.
Особенно это заметно в намерениях ТВ подчинить собственным форматам образы и суть самых разнообразных процессов, в том числе и тех, которые привели к многочисленным жертвам. Этот телевизионный мир не совсем оторван от реальности, поскольку черпает из нее сырье. Но главное тут — процесс, во время которого самостоятельный мир ТВ поглощает действительность, после чего единственной действительностью становится действительность СМИ, а не то, что существует на самом деле. Очень часто эта действительность эстетизированная, покрытая толстым слоем экранно совершенной телекосметики развлечений, — и все ради покоя зрителя. Создается впечатление, что телевидение оберегает иллюзорный комфорт своего потребителя, который благодаря ему не всегда догадывается, что войны на Балканах, в Сомали или Ираке — не компьютерная стрельба, а жестокое кровавое действие. Кроме того, телеобразы насилия часто подают без каких-либо объяснений, причинно-следственных связей, то есть как явления самодостаточные и непричастные к человеческой деятельности. В одной из своих книг белорусская писательница Светлана Алексиевич как-то заметила: «После Чернобыля нам всем нужно много думать, понять. Перед человечеством возникло много новых проблем. Нужно идти далее. Заглянуть в глубины. Религиозные, философские и космические. Я очень много прочитала, просмотрела. И увидела, что люди уже привыкли к Чернобылю! Сейчас моя задача — пробиться к людям сквозь это привыкание».
В этих словах — готовая концепция журналистского назначения, в частности для ТВ. Конечно же, можно найти добрый десяток причин, чтобы оправдать собственную беспомощность. В частности, что экран преимущественно игнорирует сложность проблемы. Он отфильтровывает, препарирует множественность мира до простых и эффектных образов, которые воображение массового зрителя должно легко воспринимать. А еще можно сослаться на диктат нового цензора — рейтинга, существенно влияющего на критерии отбора новостей и их подачу; или на уменьшение временной разницы между событием и появлением информации о нем, и, как следствие, для ее журналистского анализа (разъяснения) почти не остается места. Важность собственно события становится несущественной, в то же время идеализируется информирование о событии. Если процесс передачи и обработки информации из вьетнамских джунглей до ее появления на телеэкранах Нью-Йорка в 60-х годах прошлого века длился 30 часов, то информация о событиях времен войны в Персидском заливе (в выпусках CNN) доходила за секунду. В таких условиях потребитель получает голую информацию, без каких-либо комментариев. Информация как таковая не вызывает понимания; можно быть информированным о тысячах дел и далее их не понимать, не почувствовать, не пережить. Поэтому так важно не только заниматься калькуляцией фактов, а обсудить, прояснить, прокомментировать их, увидеть за ними определенные явления и тенденции.
Если человеку не хватает знаний о мире, то, даже при желании понять информацию о нем, он не уловит полноты смысла, не поставит эту информацию в контекст закономерности, исторической перспективы, который облегчает декодирование причин и последствий того, что произошло... В современном мире следует давать не только информацию, но и контекст, в котором эта информация приобретает определенное значение. Предоставление кратких информаций из целого мира ведет к потере полноты образа. Общественность, которую не интересует дефицит продуктов и питьевой воды, — это общественность, воспитанная большими телесетями. Если ее внимание концентрируется на локальных делах и на криминальной хронике, то только потому, что телевидение воспитало обывателя, который мало знает и мало чем интересуется. Человека начинает интересовать не суть, полнота информации, а только ее форма в виде заголовка или концентрированного, усиленного спецэффектами изображения.
Такой человек отождествляет себя в параметрах событий и ценностей местечковой идентичности, построенной из визуальных фрагментов. Так теряем из поля зрения мир как многонациональную целостность, которая постепенно перестает нас интересовать. Примером такой тенденции могут быть факты, которые приводит итальянский ученый Джовани Сартори в книге «Homo videns». Одно из самых больших политических событий XX века — падение Берлинской стены, которое транслировала телекомпания ABC, имело значительно меньшую аудиторию, чем сюжет о китайском студенте, который преградил дорогу танку на площади Тяньаньмень. В то же время и одно, и второе событие не могло конкурировать с «моникагейтом», заполонившим эфир всех самых больших телекомпаний мира.
После апогея 1991 года (развал СССР, война в Персидском заливе) освещение важных международных событий резко уменьшилось даже по сравнению с серыми буднями середины 80-х годов XX века. Уже провозглашен конец «империи зарубежной информации» не только на телевидении, но и в прессе. Если сравнить статус международных новостей в лондонской «Таймс» сто, пятьдесят лет тому назад и сегодня, то установим закономерность резкого их сокращения за последние десятилетия. В типичном номере газеты конца ХIХ века на первой полосе, как правило, размещали рекламу, новеллы и много репортажей о Балканской войне. В общем издание печатало десятки колонок международных и несколько колонок местных новостей. Спустя ровно пятьдесят лет — также достаточно международных новостей о кризисе западной цивилизации, комментариев о ситуации в Италии, Канаде, Китае. Сегодня пропорции существенно изменились: на первой полосе место рекламы заняли статьи. И часто случается так, что из семи только одна на международную тематику, например — о новой подруге Леонардо Ди Каприо и тому подобное. Получается, что в эпоху глобализации новости становятся более местечковыми, чем во времена, когда поступление информации из внешнего мира ограничивалось возможностями телеграфа. Такая тенденция имеет по меньшей мере две причины. Первая — в прагматизации назначения новостей в угоду обывателю, «человеку малого места». Преимущественно это — рассказы о том, как уберечь себя от солнечных ожогов или переедания... Вторая причина — коммерциализация масс-медиа. Как отмечает британский исследователь СМИ Стефен Гловер, пресса попадает в руки бизнесменов, которые убеждены, что «Улан-Батор — это имя нового забастовщика из Вест-Гема». Зависимость масс-медиа от финансовых кругов существенно влияет на то, что мы читаем и видим. В борьбе за зрителя телевидение ограничивает реальность, сужает ее рамки до пространства развлечений, являющегося оптимальной средой удовлетворения потребительских ожиданий обывателя. Как следствие, сегодня телевидение уже не является окном в мир, а преимущественно «замочной скважиной». Телевидение содействует тому, что «человек изображения» не проецирует себя на карту мира со всеми его проблемами, а лишь на карту узкой специализации, с которой он может себя сопоставить, и в которой себя успокоит, а легкость бытия — предпосылка потребления.
Поэтому «оправданий» действительно много. Можно кивать на «специфику телевидения», а можно не заигрывать с совестью, потому что рано или поздно замаскированное под эту легкость безразличие становится невыносимым, когда начинаешь осознавать свою пассивную причастность к завтрашним жертвам, у которых еще сегодня была надежда.
