У нашего главного редактора есть хобби. Собственно, их немало и все так или иначе связаны с профессией. Одно из — «ловля жемчуга» в Сети, как она это называет. Из всего огромнейшего массива информации и общений в ФБ Лариса Ившина «вылавливает» людей неординарно мыслящих и оригинально излагающих, однако зачастую не воспринимающих свое «писательство» всерьез. Так, в «Дне» появились замечательные авторы и блогеры. Любопытно, что их тексты и колонки затем вновь возвращаются в Сеть, однако «круги по воде», а точнее — территория разумного — становится все шире. На это увлекательное занятие (я опять о жемчуге) Лариса Алексеевна «подсаживает» и своих сотрудников. Все это я написала для того, чтобы стало понятно, что меня сподвигнуло написать письмо Татьяне Нарбут-Кондратьевой (Tatiana Narbut-kondratieva), россиянке, последний год живущей в Германии.
«Добрый день, уважаемая Татьяна! Я уже несколько лет являюсь вашим постоянным читателем в ФБ. Как и Лариса Ившина. Собственно, по ее поручению и пишу вам. И признаюсь — с большим удовольствием. Позволю себе заметить, что мы читаем ваши посты не только с эстетическом удовольствием (за изысканный ироничный стиль, оригинальность взгляда и эрудицию), но и величайшим уважением — за редкую способность оставаться порядочным и принципиальным человеком в наше многотрудное время. За тонкое понимание, происходящего в Украине, за непримиримость к агрессии, за обостренное чувство справедливости. Все это вместе, помноженное на ваш несомненный литературный дар, позволяет нам обратиться к вам с предложением: не хотите ли вы стать блогером «Дня»?»
Приятно, что Татьяна восприняла предложение «на ура», после — с сомнениям, дескать, я же не журналист, «что вижу, то пою». Ну, тут моя собеседница явно поскромничала, поскольку является автором книги про психологию имиджа, статей научных (учебник по психотерапии) и популярных (в питерских журналах). И все же, свое писательство в ФБ склонна квалифицировать как хобби (великое дело это хобби, оказывается). Все же, договоренность мы с Татьяной достигли. И сегодня представляем ее дебютную колонку в «Дне».
Но прежде — предлагаю вашему вниманию отрывки из нашей переписки, которые, как мне кажется, стали своего рода представлением нового автора.
«Я храню некрологи погибших украинцев и рассылаю своим согражданам. Нельзя позволять об этом забыть»
Анна ШЕРЕМЕТ: — Фамилия Нарбут очень известная в Украине. Расскажите, пожалуйста, о своих корнях, своей семье, о традициях, которые вас сформировали.
Татьяна НАРБУТ-КОНДРАТЬЕВА: — Насколько я знаю, Нарбуты из Санкт-Петербурга. Потомственные военные. Родовые имена — Михаил и Георгий. Всегда давались сыновьям. Папа настаивал на младшей ветви Радзивиллов, но он был «врун, болтун и хохотун». Хоть и любил мне маленькой рассказывать про тризуб, желто-блакитный флаг... Не помню, в связи с чем, но точно помню с детства, как и то, что Нарбут рисовал эскизы герба. Это была такая фронда на украинские темы. Из Украины была моя бабушка по материнской линии — Ольга (или Юлия) Гейко. Из раскулаченных. Бабушка о себе рассказывала мало, но пела Украинские песни и читала стихи Шевченко.
А. Ш.: — Вы рассказывали, что ваше детство и отрочество прошли в военном городке. Бытует мнение, что жизнь в них довольно замкнутая и полна условностей. Как вырасти свободной личностью в несвободной среде? Что и кто оказывал на вас влияние, помимо семьи?
Т. Н-К.: — Папа был военно-морским летчиком в Заполярье. Там, где в войну летали бабушка и дедушка. Как раз недалеко от того места, куда «Кузю» привезли. Жизнь у нас действительно была за колючей проволокой, но внутри вполне вольная. А куда уже могли выслать из вечной мерзлоты? Из-за близости Норвегии прекрасно ловились вражеские голоса. Лет с 13 я постоянно слушала «Свободу» и «Голос Америки». Никакого диссидентства в семье не было. Но был здравый смысл и юмор. И много книг.
ФОТО С «ФЕЙСБУК»-СТРАНИЦЫ ТАТЬЯНЫ НАРБУТ-КОНДРАТЬЕВОЙ
А. Ш.: — Вы психолог. Это был осознанный выбор?
Т. Н-К.: — Да, психологом я стала уже сознательно. Первое образование — филолог-романист. Просто от любви к французскому языку. Психологический факультет СПбГУ — второе высшее образование. Потом ординатура по клинической психологии в институте им. Бехтерева и работа на кафедре психиатрии в военно-медицинской академии. Институт психоанализа. Не представляю, что может быть интереснее изучения человека — от психолого-психиатрической экспертизы до терапии депрессий и формирования имиджа и арт-терапии — исследовать человека и помогать клиенту в исследовании себя можно с самых разных сторон. В преодолении невротической депрессии у женщин часто первым шагом может быть новая стрижка. Поэтому психология моды, впечатления — моя большая любовь. В 2005 году у меня вышла книга «Имидж как точная наука», где практики саморегуляции, медитации, бихевиоральные методики сочетались с рекомендациями по подбору пиджака и прически.
А. Ш.: — Профессия, склонность к анализу помогает или мешает в общении с людьми вне, так сказать, стен кабинета? Бывают моменты, когда профессиональные знания хочется «отключить»?
Т. Н-К.: — Я очень надеюсь, что у меня нет профессиональной деформации — я легко общаюсь с людьми, не пытаясь анализировать и лечить при личном общении. Тем более, я еще и ленива — так что вне работы работать совсем не хочу. Другое дело, ухо натренировано. Я частно слышу, как наверное, человек с хорошим музыкальным слухом, фальшивые ноты. Часто даже сформулировать не могу, что именно царапнуло. В консультировании это сигнал, позволяющий потом выяснить проблему. В общении — просто сигнал. Последние время мне бы очень хотелось ошибаться в своих предчувствиях, но увы, как правило, оказываюсь права.
А. Ш.: — Что для вас Петербург? У многих, даже у тех, кто никогда не бывал в этом городе, мне кажется, в голове засели стойкие стереотипы: аристократизм, серебряный век, или пример советской «зачистки» всего живого, или «бандитская столица» 90-х, или кооператив рейдеров всей России нулевых... А для вас?
Т. Н-К.: — Петербург — это я. Во всяком случае, часть меня. Это без пафоса и восторга. Как рука или нога. Даже не могу сказать «мой город». Просто моя часть. Со всей его болотной бледной немощью, дворцами, холодом, снобизмом, пискаревкой, где половина моей семьи.
А. Ш.: — Когда произошла аннексия Крыма и агрессия России на востоке Украины, я читала ваши посты и восхищением, и с боязнью за вас. Вам приходилось сталкиваться с непонимаем или враждебностью не в ФБ, а в реальной жизни? Это вообще трудно — говорить то, что думаешь, если ваше мнение не совпадает с пресловутыми 86 процентами? Кстати, живя в Германии, вы также порой высказываете, я так понимаю, не совсем популярные мысли, например, по поводу отношения к беженцам. Что заставляет вас не молчать, те самым выводя себя из зоны комфорта?
Т. Н-К.: — Нет. Не приходилось. Мне вообще очень везет. Я крайне редко встречалась с хамством и недоброжелательностью в реальной жизни. Никто из моего ближнего круга не поддерживал оккупацию и войну. Да и дальние , если и считали иначе, в моем присутствии вели себя прилично. Летом 14 было ощущение скорее украинофилии. Мне однажды даже цветы подарили на улице, когда я гуляла в вышиванке. Невыносимо тяжело было от войны. Именно из-за войны я и уехала окончательно. Мы долго жили на две страны, я никогда до 14 года не думала, что уехала совсем. Просто жила в разных местах. До Мюнхена иногда быстрее добраться из центра Питера, чем из окраины в центр. Моя работа, конечно, связана с языком, репутацией, клиентской базой, поэтому я не хотела переезжать заграницу насовсем ,понимая, что здесь буду профессионально невостребованной. Уж точно у меня не будет ни лекций, ни программы на телевизоре, ни клиентов, словом, всего что было в Росии. Я очень конформна и труслива. То что происходило внутри страны, хоть и вызывало отвращение с момента прихода к власти Путина, но я бы смогла с этим жить. Если бы не сын. И не война. Я должна была их разделить. Сделать хоть его непричастным к преступлению моей страны.
ФБ — моя терапия. Я всегда пишу для себя. Чтоб не держать в себе то, что вызывает сильные эмоции. И опять же — я труслива. Я боюсь. За себя, за ребенка. Боюсь проклятий тех, кто страдает от моей страны. Боюсь не помочь, если могу, боюсь промолчать или осудить человека в тяжелом положении — а вдруг сама окажусь в таком же и никто не выскажется в мою защиту? Говорить для меня и есть зона комфорта.
А. Ш.: — В начале 2000-х мы (наивные!) решили обменяться проектами «Российской газетой»: наши авторы отвечали на вопрос «Какую Россию вы любите?», а россияне, соответственно, «Какую Украину вы любите?». О том, что затея не удалась, мы поняли сразу. Наши — все больше о личностях — о Чаадаеве, Сахарове, визави — о песнях и варениках... А какую Украину любите вы? И наконец, какую Россию любите?
Т. Н-К.: — Никакую сейчас не люблю Россию. Люблю детские воспоминания. Друзей. Семью. Все остальное отравлено войной и оправданием войны многими даже самыми пристойными россиянами. Я любила Россию, выходящую с плакатом «свободу Литве» , Россию, в которой профессор по французской литературе презрительно говорил нам, студентам в 93 — что вы здесь делаете? Почему вы не в Москве? Вы же студенты! Интеллектуальная элита! Вы должны делать страну. А потом ректор нашего СПбГУ написала первое в постсоветской истории «письмо интеллигенции в защиту Путина» — и ведь было понятно почему. Над ней пару уголовных дел висело. Которые после письма благополучно закрыли. Мы тогда твердили себе: «ворюги мне милей, чем кровопийцы « не понимая, что это не разные люди, а люди в динамики. Наши ворюги стали кровопийцами очень легко. Сейчас все мысли о России для меня отправлены войной. Это такая боль... постоянная. Я храню некрологи погибших украинцев и рассылаю своим согражданам. Нельзя позволять об этом забыть. Украина для меня сейчас — это люди идущие ночью под набат Михайловского монастыря. За своих детей. Это Стус, Джемилев, волонтеры, мои друзья в фб. Маленькая девочка, контрой собрали ножку по кусочкам в мюнхенской больнице. Понимаете? Я смотрела на эту ножку и понимала, что это мой снаряд попал в ее дом. Если продолжать ряд — какую Германию я люблю — врача этой девочки , хирурга с мировым именем, который отказался от своего гонорара за операцию.
