Украинская писательница и литературовед Оксана Забужко в интервью движению «ЧЕСТНО» рассуждает о взаимовлиянии писателя и политического режима, профанации медиа, сознательном выборе граждан и о том, станут ли октябрьские выборы судьбоносными?
— Начнем с самого общего: как вы думаете, когда независимая Украина наиболее приближалась к демократии? В какое время у нас ее было больше всего?
— Видите ли, демократия — это такая штука, которой не бывает больше-меньше. Таким может быть разве что процесс движения к ней. Для этого и существуют все те замеры разных параметров политических прав и свобод, на которые у нас часто ссылаются рейтинги Freedom House и так далее.
Но в основе своей, в словарном значении демократия — это власть народа, не больше и не меньше. То есть такой уклад, когда народ сам управляет своей жизнью через выбранных им для такой работы представителей. Собственно, нанятых менеджеров, тех же сантехников, которых мы нанимаем, чтобы они держали в порядке дом, и за это мы им платим.
Соответственно же избирателями эти менеджеры и контролируются. Это и есть представительская демократия.
Так вот, представительской демократии у нас не было еще никогда. То состояние, в котором Украина находится все 20 лет, — это имитационная демократия. То есть выборы-то есть, но для того, чтобы они были представительскими, нужен не только честный подсчет голосов. Выборы начинаются не с лиц на билбордах.
Выборы начинаются с избирателя.
И чтобы этот наш избиратель, которого 20 лет назад выпустили из огромной тюрьмы под названием «СССР» и сказали: «А теперь делай, что хочешь», осознавал себя гражданином — тем самым источником власти, чтобы он осознавал всю полноту своей власти, умел и мог ею распорядиться, — в обществе должен быть определенный уровень политической культуры, который является составляющей культуры общей. И вот с этим у нас полный швах.
— Сложно, конечно, сказать за 20 лет, но все же, куда мы направляемся?
— К сожалению, в тот же тупик, куда сегодня сползают и «старые», представительские демократии. Сейчас вообще кризисная эпоха, эпоха временного «отката назад» для всей цивилизации.
Итальянский философ Паоло Флерес д’Аркаис даже ввел такой термин — «путинизация СМИ», в отношении, учтите, Италии. Он говорил о берлусконизме как итальянской версии путинизма.
Ведь контроль за СМИ — это не только медведчуковские «темники», которых у нас помнят со второй каденции Кучмы. Есть разные способы контроля — и более эффективные, и менее заметные.
Например, заполнять эфиры каким-то дебилизирующим развлекательным продуктом, а в промежутках постоянно подавать скандальные новости-однодневки из жизни политиков — и так постепенно приучать аудиторию к мысли, как будто это и есть «политические новости».
А это вовсе не «политические новости», а только их имитация — «желтизна», которая создает «информационный шум», дымовую завесу в массовом сознании, и открывает практически безграничные возможности для манипуляций им.
Очевидно, что функция журналистов при таком положении дел должна быть в том числе и санитарно-ассенизационная — им нужно хватать манипуляторов за руки.
И это тоже контроль над властью: вовремя замечать, когда те «шаловливые ручонки» тянутся не в ту сторону, и кричать во все горло «Держи вора!».
Но когда происходит элементарная подмена этого контроля перманентным полит-шоу, смонтированным по чисто рыночным стандартам, тогда это просто целеустремленное унижение политической культуры общества, а тем самым — и торможение движения к демократии.
Ведь большинство украинцев до сих пор, через 20 лет нашей имитационной демократии, реально не знает своих гражданских прав, не представляет, как их отстаивать, ведь нет традиции, не сохранилась в памяти живых поколений... К счастью, есть младшая генерация, где такое сознание понемногу начинает появляться.
— А когда избиратель в Украине делал наиболее сознательный выбор? На каких выборах? Когда был наиболее убежден и знал, за кого голосует?
— ...Теоретически сами по себе выборы — это всегда своего рода референдум, замер общественных настроений.
Но поскольку у нас нет партий со сколько-нибудь четко очерченной идеологической платформой, то у нас даже по результатам выборов нельзя как следует «разглядеть» общество — разве что весьма условно, приблизительно, грубо, потому что мотивации отдавания голоса за того или иного политика персонально точным замерам в принципе не поддаются.
Да и что может знать наш рядовой избиратель о представителях «закрытого клуба» новой номенклатуры?
До оранжевой революции это вообще были условные «говорящие головы». Начиная с 2004 года, когда изменилась модель их публичного поведения, мы лучше увидели, что это за люди — и они нам очень не понравились.
Однако даже сейчас то ли бабушка в Полесье, то ли шахтер в Донецкой области весьма приблизительно себе представляют, как эти люди на самом деле живут. Они видят только проезжающие мимо них черные «мерседесы» с эскортами, но они никаким сверхусилием не могут себе представить уровень экономической пропасти между собой и этой номенклатурой.
И наоборот.
Это называется феодализмом.
Некая замкнутая каста — я их шудрами называю, ведь они ж у нас «неприкосновенные» — контролирует финансовые потоки и информационные ресурсы, те же «путинизированные» СМИ, которые у нас путинизированы еще и в прямом смысле, потому что они являются преимущественно российским продуктом, свалкой для российских умственных отходов.
Это обезоруживает избирателя, не дает ему шансов вырасти и сформироваться действительно как гражданину.
То есть процесс идет, но очень медленно. На прошлых парламентских выборах смотрели только на лидеров, немногие пересматривали партийные списки, немногие себе представляли, кто стоит за плечами этих лидеров. В настоящий момент, когда начали сползать эти лидерские «мантии», и из-под них повылезало то, что повылезало, люди уже научились смотреть на состав целой партии.
Ну, дай Бог, когда-то научатся смотреть не только на состав, но и на то, есть ли у этой партии вообще какая-то идеология и стратегия развития страны. После этого можно будет говорить о том, сколько в Украине демократии — «больше» или «меньше».
— Как вы думаете, какая разница в политических режимах для писателя, для его творчества?
— Зависит от того, что именно этот писатель пишет. Гениальную поэзию и в тюрьме можно писать, как видим на примере Стуса. Поэзия — наиболее демократическое из искусств, потому что она является прямой функцией языка и от политического строя практически не зависит.
Зато проза — явление социальное: она требует развитого гражданского общества, культурной инфраструктуры, библиотек, опыта, свободного времени, и конечно же, общественной свободы...
Бедные страны не могут иметь богатую литературу. Писатель, как отдельная профессия, для них «слишком большая роскошь», или, как у Чехова было сказано, хоть и по другому поводу, — даже не роскошь, а ненужный придаток, что-то наподобие шестого пальца.
Литература же очень зависима от условий своего общественного функционирования! Как любила повторять покойная Соломия Павлычко: «Есть заказы — есть литература, нет заказов — нет литературы».
Иногда доходит до буквального: так, знаменитый пролог Франко к «Моисею» — «Народе мій замучений, розбитий, мов паралітик тот на роздорожжу...» — был написан просто в типографии, когда оказалось, что при наборе поэмы осталась чистая страница.
Ясно, что такой драматичный текст вынашивался и передумывался годами, но, не будь типографии, он таки не был бы написан!
И это не только литературы касается — прочитайте воспоминания Берлиоза о «незаписанной симфонии», это вообще наизусть на курсах культурного менеджмента нужно учить!
У нас как-то с советских времен принято считать, как в примитивных обществах, будто литература — это такая себе «песня акына»: все грамотные, все пишут, кто-то лучше, кто-то хуже...
С таким подходом и «имеем, что имеем». Вот, например, исчезли у нас толстые журналы — и начал умирать как жанр украинский рассказ, потому что негде стало эти рассказы печатать.
Точно так же с серьезной эссеистикой, с литературной критикой — нет украиноязычной прессы, и множество талантливых людей, особенно молодежь, которой очень нужны «трибуны» для оттачивания умения, остается нереализованной.
Конечно, литература с головой зависит от общественного строя, и быть писателем в Великобритании — это, поверьте, намного легче, чем в Украине!
— Относительно вашего сборника «Let my people go». Вы видите настроения, которые вы там описали и передали, в настоящий момент?
— Нет, сейчас другое. Обстоятельно в точности история никогда не повторяется. И второго Майдана на своем веку мы не увидим. Такое бывает раз на поколение, в прошлый раз у нас такое было в восемнадцатом году...
Такое не сыграешь, не спровоцируешь и не сымитируешь, — для такого всенародного пассионарного порыва одних только протестных настроений никогда не бывает достаточно, обязательно нужен позитив — идеал, вера...
В 2004 г. она была — наивная и искренняя, как и положено на этапе детства политической нации. А такое не повторяется. В конце концов, из этой книги уже можно увидеть. Она же писалась почти синхронно с событиями осени 2004-го, как моментальный снимок, портрет эпохи. Это единственная моя, можно сказать, «репортажная» книжка.
— А не хотите на этих выборах такое сделать?
— Там ведь не о выборах говорилось, а о массовом движении! Подъем, «возрождение нации», как Винниченко писал. Только эти вещи меня и интересовали — и по-человечески, и по-граждански, и по-писательски.
Но уже тогда было ясно, и в книге это зафиксировано — какой был разрыв между майданом и «сценой». Первый вирус лжи подкрался уже тогда, просто в общем море эйфории этого никто не хотел замечать, пропускали мимо ушей фальшивый звук...
А затем через эти трещины пошли червоточины, и всего через четыре года мы услышали убийственную фразу, что «выборы — это преступление против народа».
Орвел со своим «война — это мир, рабство — это свобода», что называется, отдыхает. Что интересно — в 2005-м «Let My people go» читали просто как историческую справку, как «фотографию с места событий».
Сейчас ее начинают читать уже как документ для размышлений и анализа ошибок, чтобы увидеть то, что пропустили, будучи в тогдашней эйфории. Ведь механизмы обратного контроля общества за властью так и не выработали, «партии снизу» не появились.
Зато появилась профессия майдан-арбайтера, и на сегодня эта форма протеста тотально дискредитирована.
Так что с этими выборами вряд ли стоит связывать надежды на какие-то радикальные смены. Это смешно, когда их называют «судьбоносными», — такими они могут быть разве для «закрытого клуба» участников гонок, но не для судьбы страны.
Это никоим образом не означает, будто я ставлю крест на перспективах украинского парламентаризма.
Хорошо будет, если в результате этих выборов в парламенте появится малость адекватных людей из-за пределов «закрытого клуба нашей «новой номенклатуры».
Прекрасно — если вместе с тем мизерным меньшинством «старых» политиков, которые, вне собственных бизнес-интересов все-таки имеют навыки государственнического мышления, они смогут образовать более-менее ответственное «рабочее ядро»...
Но возлагать все надежды на «перемены сверху» — значит наступать на те же «грабли 2004 года».
На этом пути нас ожидает разве что новая волна политической хуцпы, которую сейчас видим в рекламе коммунистов и Медведчука: что «Вернем страну народу», что «Страной управляешь ты» — верх политического цинизма, снова Орвел-2!
Я уже говорила и повторю еще: независимое государство — это в первую очередь независимые граждане. Страну спасут конструктивные гражданские движения снизу, объединенные вокруг конструктивных идей. Но это будет уже после выборов.
Егор СТАДНИЙ, Украинская правда, 25 октября 2012 года (материал печатается с сокращениями)
