Нынешние дискуссии относительно закономерности революции в Российской империи и принципы неэффективности, нежизнеспособности, ничтожности этого государственного образования нередко приобретают схоластический характер. Скрытые или откровенные адепты российского самодержавия утверждают, что революционные события весны 1917-го не имели под собой крепкой почвы, что они стали неожиданностью для всех их участников, что империя могла бы продолжать существовать и свободы при этом в ней было бы больше, чем в результате революционных событий. Их оппоненты отмечают, что самодержавие до основания прогнило, что верхушка власти скомпрометировала себя в глазах общества, что экономика империи находилась на грани коллапса, а потому революционный взрыв стал неминуемым. И это все высказывается на повышенных тонах, с опорой на цитаты известных политиков и мыслителей тех времен, в конечном итоге в большей или меньшей степени дезориентируя массовую аудиторию.
При таких обстоятельствах я предлагаю, как говорят, пойти другим путем. Посмотрим, как оценивали ситуацию в Российской империи не во время или после революции, а накануне. Для этого обратимся к тогдашним популярным газетам, которые увидели свет 1 января 1917 года (понятное дело, по юлианскому календарю, то есть по «старому стилю») и которые содержали, как и положено на Новый год, немало статей обзорного и прогностического характера. К счастью, за последние десятилетия в открытом доступе (прежде всего в интернете) можно найти эти тексты. Итак...
«Предпринято ли нами что-нибудь такое, чтобы отошедший в вечность старый «несчастный» 1916 год не вернулся снова, не воплотился в своего юного преемника со всеми прежними горестями и невзгодами, которыми сам он так щедро одарял нас изо дня в день, не зная ни жалости, ни пощады? Ровно ничего не сделано в этом направлении, ничего существенного не предпринято!» — так пишет не либеральное или социалистическое издание, это — печатный спикер черносотенного «Союза русского народа» газета «Русское знамя».
И другая статья из этого издания под названием «На рубеже 1917 года». Ее автор пишет: «Чрезвычайно любопытную эпоху переживает Россия. В ее истории вполне определенно наметился резкий поворот. К худшему или лучшему он приведет наше государство — покажет будущее. Остановить стремительный бег текущих общегосударственных и политических событий нельзя. Остается лишь молить всевидящее глаз о поддержании в русском народе его неистощимой выносливости в борьбе за свободу и счастье России».
Иными словами, черносотенцы, которые стояли на правом фланге российского политикума, очень критически оценивали действующую ситуацию и пессимистически смотрели в будущее. Единственное, что их радовало, — это то, что император не допустил к участию в новом правительстве представителей буржуазии...
А как смотрели на ситуацию тогдашние либералы? В их официозе газете «Речь» один из ведущих деятелей партии кадетов Иосиф Гессен в статье «Новый год» резко критиковал принципы формирования нового правительства, отмечая, что «опять всплыли давно похороненные на бюрократическом кладбище имена». В этих условиях Гессен призывал к изменениям — «значение перемен, как политического фактора, не только не поколеблено, но, напротив, становится все ярче, острее, внушительнее». В то же время он предупреждал: «Было бы трагично, если бы общественные силы не извлекли урока из недавнего прошлого и точно также подчинились бы стихийному течению». Другой кадетский деятель Федор Родичев отмечал: «Теперь надежды одной мало. России нужно осуществление, нужны решительные шаги, действенное начало... 1917 год — год решающего поворота в судьбах страны».
Впрочем, «Речь» в новогоднем номере давала не только аналитические статьи, но и зарисовки тогдашней жизни. Корреспондентка издания (далеко не все авторы текстов подписывались под ними, потому не всегда можно назвать фамилии журналистов) опубликовала репортаж из московских ресторанов и кафе-шантаны, которых наплодилось в 1916-м бесчисленное количество. «В 11 часов вечера не найдете ни одного свободного столика. Запрещенные вино, коньяки, водка льются рекой, цены на них возросли баснословно: 20 рублей бутылка вина — кислой бурды, 80 рублей — коньяк. Водку пьют стаканами, наливая из нарзанной бутылки. Нарзан — питье невинное, его можно подавать гостям в любом количестве. А что гости с помутневшими взорами чокаются стаканами целебной воды — даже трогательно», — иронизирует автор. Не могла она не обратить внимание и на большое количество специфических женщин, в мехах и драгоценностях, накрашенных и откормленных. «Здесь, на виду, полнее, ярче можно выявить «скоропостижно» накопленные богатства, вкусить всю неожиданную сладость обладания ими». Кто жирует? Те, кто нажился на военных заказах, многочисленные представители своеобразного союза продажных чиновников и беспринципных богачей. Здесь продается все: «Ревизия обнаружила истинное содержание «нарзана»: — Ты знаешь, чем это пахнет? — спросил ревизор владельца большого кафе-шантана, поднося к его носу стакан с «нарзаном». — Тремя тысячами, — не моргнув глазом, ответил тот».
Напомню, в те годы в Российской империи был внедрен (военное время!) «сухой закон», который нарушали все кому не лень, особенно в тылу...
И еще информация к размышлениям. Средняя зарплата промышленных рабочих на то время составляла 112 рублей в месяц; в металлообрабатывающей промышленности — 163,3 рубля в месяц, а на военном обуховском заводе в Петрограде — от 160 до 400 рублей в месяц (в зависимости от разряда рабочего). При этом, даже учитывая массовое привлечение на заводы и фабрики женщин — война! — каждый работающий содержал в среднем еще двух членов семьи. А, скажем, учителя начальной школы получали куда меньше, чем рабочие, тогда как преподаватели гимназий — на уровне пролетариев. Поэтому можно легко понять, как и рабочие, и интеллигенты относились к обнаглевшей и безнаказанной «элите», о чем, собственно, и писала «Речь» 1 января 1917 года.
Оценивая ситуацию в экономике с аналитической точки зрения, известный экономист Андрей Шингарев (в начале 1918-го его, депутата Всероссийских Учредительного собрания, самочинно расстреляют «революционные матросы») приводил так цифры: государственный долг Российской империи, который составлял 9 млрд рублей накануне войны, вырос более, чем на 26 млрд рублей, количество внутренних бумажных денег достигло 9 млрд рублей вместо нормальных 1,5—2 млрд рублей. «Трудно сказать, что готовит в экономике 1917 г., если не изменится порядок в России, если будет и дальше игнорироваться общественное мнение», — писал Шингарев.
Как в «Речи» и «Русском знамени», так и в других газетах содержались отзывы (преимущественно негативные) на внедренную в декабре 1916-го государственную разверстку хлеба, с тревогой говорилось о ситуации с продовольствием на местах. Так, сообщалось, что в Кременчуге продолжается хлебный голод, в Житомире — нехватка муки, в Сумах — острый мучной голод, а в Одессе отсутствует сахар. И это в хлебородных украинских губерниях! А еще сообщалось, что с 1 января на 15% повышаются железнодорожные тарифы.
И наконец. Массовая внепартийная консервативная московская газета «Русское слово» 1 января в редакционной статье «Новогодние перспективы» отчитывала наивысшую власть за назначения в правительстве и констатировала, что это означает полный отказ «от совместной работы с общественностью, открытое и решительное отрицание всех ее прав в государственной жизни страны». А публицист с псевдонимом Реффи в обзоре «Новый год» писал о новых назначениях: «Без портфеля, без программы, без реформ, без доверия, без плана действия и вообще без руля и ветрил... Таков единственный всероссийский отзыв о новом премьер-министре Н.Д. Голицыне». И добавил о прошлом 1916-м: «Глупый был покойничек и бестолковый». А с новым годом он отказался поздравлять читателей, потому что это поздравление было бы наподобие: «Крепко вас целую и от души поздравляю: у вас пожар в доме и тетка зарезалась».
Вот так ведущие столичные газеты Российской империи встретили 1917 год. И читатель может сам сделать выводы относительно того, была ли революция назревшей и закономерной, прогнило ли в своих основах российское самодержавие.
